Леонид Сергеев - Летние сумерки
— Чтой-то вы не то делаете. Почему канавы посреди участка? Дом должен стоять в пяти метрах от улицы.
— Председатель сказал «ставьте где хотите», — проговорил я. — А ближе к улице у нас красивые березки, мы хотим их оставить.
— Наш председатель ничего не смыслит, — усмехнулся Виктор Петрович и погрозил кулаком. — Ему все до фонаря. А я вам ответственно заявляю — приедет приемная комиссия, у кого дом стоит не по плану, заставят передвигать… Здесь многие занялись самодеятельностью, это им дорого обойдется. Они еще поплатятся за свое легкомысленное творчество. Есть четкие установки: дома должны стоять в линию и не выходить за определенные габариты.
Он назвал цифры и я облегченно вздохнул — мой проект предусматривал даже более скромные размеры. Но канаву пришлось засыпать и спиливать деревья на новом месте.
— Небольшая накладка, — сказал брат. — Не вешай нос. Чрезмерные огорчения, да и радости — не от большого ума. Надо смотреть на жизнь философски, отстраненно. И в любой ситуации прежде всего стоит улыбнуться — ведь все проходящее. А деревьев у нас и так больше, чем на всех участках, их все равно придется разрежать, ведь они будут мешать друг другу, да и дом должен освещаться солнцем, иначе начнет гнить.
— Откуда ты все это знаешь? — осведомился я, подивившись его компетентности в этих вопросах.
— Успел прочитать массу литературы, — с гордостью откликнулся брат. — И потом, что же ты думаешь, я зря прожил сорок два года? Думаешь, ты один умный? Ты всегда меня недооценивал.
В одну из суббот с помощью двух друзей мы сколотили просторный сарай-времянку и поставили в нем чугунную печку, потом завезли в сарай инструмент, две тахты и стулья — вполне приличную мебель, которую кто-то выкинул на помойку (денег на новую у нас не было, а долги множились). Теперь у нас имелся кров — надежное укрытие от непогоды, можно было приступать к закладке фундамента.
В следующий выходной день начали бурить грунт и ставить сваи. Сложность заключалась в том, что через каждые полметра бур упирался в топляк, который приходилось долбить ломом и топором, приваренным к водопроводной трубе. За три субботы мы проделали основную черновую работу: пробурили шестнадцать скважин, установили в них четырехметровые асбестоцементные трубы, связали их арматурой и сколотили опалубку — некие траншеи из досок. Предстояло самое трудное — приготовление бетона и заливка его в эти самые траншеи. Для подобной работы требовались немалые силы и мы с братом собрали всех тех, кто помогал перевозить брус — тот же состав — и предварительно, в середине недели, завезли к участку пять самосвалов песка и гравия — целую гору сыпучего материала. Что было удобно — шоферы, возившие песок и гравий на какие-то промышленные стройки, время от времени заезжали в поселок и предлагали свой груз — как известно, это в нашем Отечестве в порядке вещей. Но что было неудобно и странно (об этом не позаботилось правление товарищества) — так это отсутствие дорог между участками. В поселке проложили только центральную дорогу «Бродвей», на нее и свалили материал, а дальше, к участкам, таскали на себе, возили на тележках и тачках. Хорошо еще, что наш участок прилегал к «Бродвею», но каково было тем, кто строился у леса?! Короче, мы с братом три полных дня возили тачки с песком и гравием. Устали жутко — болели все мышцы, песок был в волосах и во рту, а гравий, каким-то таинственным образом, набился даже в карманы брюк. От усталости в голову полезли унылые мысли — я засомневался, сможем ли самостоятельно сделать фундамент, основу дома.
— Тот, кто сомневается в себе, не уверен, что победит — побеждает, — сказал брат. — А кто самонадеян, уверен в себе, своей непобедимости, — проигрывает.
— По-моему, как раз наоборот, — буркнул я.
Тем не менее, с каждым днем мы чувствовали, что по-настоящему втягиваемся в физический труд и подходим к пику формы, когда устанавливаются серьезные рекорды. Ну а потом наступила сущая пытка — три жаркие злосчастные субботы, о которых впоследствии мы вспоминали с содроганием. Шесть здоровых мужчин под уже горячим солнцем, раздевшись догола, отбиваясь от наседавших комаров, точно заведенные, таскали тяжелейшие ведра с бетоном и выливали его в опалубку. Мы работали с раннего утра до позднего вечера, почти без перекуров, с недолгим перерывом на обед — это был ключевой момент строительства. В память о тех субботниках мы вмонтировали в плотную литую массу фундамента бутылку с запиской к потомкам, в которой поставили свои имена, с уверенностью, что наше сооружение простоит сотню лет и потомкам будет небезынтересно узнать, кем являлись их предки и как они умудрились на болоте поставить такой замечательный фундамент. В еще большую память о тех днях позднее друзья оставили множество пустых бутылок на моем балконе.
Надо сказать, что фундамент мы действительно отгрохали на славу — он вызывал удивление. Ясное дело, удивление бывает разное: восхищенное, неприязненное, ироничное и прочее, и бывает, удивляется один человек или группа людей, или все, кто способен удивляться. Так вот, к нашему фундаменту подходили целые оравы дачников, восторженно причмокивали, отпускали комплименты, а мы деловито показывали отдельные совершенства закладки, смакуя детали, объясняли что к чему, напористо рекламировали свой метод заливки бетона. Наш фундамент, как воодушевляющий пример, приезжали фотографировать из других поселков те, кто еще только собирался осваивать участки. Слух о нашем необыкновенном фундаменте прокатился по всей истринской области, и к нам посыпались заманчивые предложения, но мы скромно отказывались — повторить подобную работу не было сил.
Иногда на наш участок заглядывал деловой, энергичный мужчина с выпученными, как у мороженого судака, глазами. Его фамилия была Кульдин. Этот Кульдин нас попросту изводил болтовней. Он явно страдал гигантоманией и собирался строить не дом, а дворец. То возвещал, что достал двадцать тысяч финских кирпичей, то показывал на свой участок в конце улицы, где экскаватор копал котлован под фундамент, то выбегал на дорогу встречать подъемный кран, который должен был «укладывать бетонные блоки».
— Болтун, фактуристый дурак, — говорил о нем сосед Виктор Петрович. — Абсолютно неграмотен и чудовищно груб. Прикатит на своей «Волге», наорет на рабочих и уезжает. Сам не знает, чего хочет. То блочный фундамент, то плавающий, то кирпичный дом, то брусовой. Надоел всем… Здесь ведь литераторов раз-два и обчелся. Полно тех, кто влез по блату или за взятку, или достал для товарищества столбы, провод. Есть один полковник — его солдаты выравнивали дорогу… Вот и огораживают свои усадьбы, ругаются за каждые двадцать сантиметров.
— Чем разнообразней соседи, тем интересней технология отношений, — сказал брат. — Мне всегда нравились люди, которые не похожи на меня и поступают, и смотрят на мир не так, как я.
— Ну-ну, — пропыхтел Виктор Петрович. — Посмотрю на вашу технологию. Я-то руководствуюсь английской поговоркой: «Чем выше забор, тем лучше соседи».
Дальше уже началась интересная работа — укладка бруса. Мы выпиливали пазы, высверливали гнезда под штыри, перекладывали связки паклей. За рабочий день делали по четыре венца, и стены методично росли прямо на глазах; а когда вставили оконные рамы и дверные косяки, явственно обозначились контуры дома. От этого промежуточного результата душа приходила в восторг.
Стоял июнь. Кое-кто из наших постоянных помощников был в отпуске, и теперь мы оставались на участке с ночевкой — благо имели комфортабельный сарай.
На этом этапе строительства комары исчезли, но появились слепни и оводы, в сравнении с которыми комары — всего лишь докучливые нытики; теперь во время работы мы отбивались от настоящих вампиров. Случалось, в запарке у нас возникали горячие перебранки, едкие, зубастые нападки друг на друга и пересуды: каким образом устанавливать те или иные крепления. Тогда брат, как идейный вождь нашего клана, и я, как руководитель строительных работ, посылали делегатов к застройщикам на соседние участки, и потом, сбалансировав опыт мастеров, находили целесообразное, приемлемое для всех решение.
С наступлением темноты, поужинав (разумеется под «Столичную», иначе как снять напряжение?), долго сидели у печки и, вдыхая запах дыма, с невероятным напором дружелюбия восхваляли друг друга за проделанную за день работу.
Ночи были теплые; громко кричали лягушки в канавах, сквозь щели сарая тянули многослойные запахи: распиленной древесины, стружки, смолы, грибов-сыроежек, папоротника — эти запахи смешивались с табачным дымом и дымом из печки, и получался дурманящий букет — во всяком случае, спали мы крепко.
Днем во время перекуров наведывались к соседям. У нашего непосредственного соседа Виктора Петровича дом был в полном сборе: брусовой, с обширной террасой, на которой виднелась плетеная мебель, и добела выскобленным крыльцом, обсаженным бело-розовыми гладиолусами.
