Нодар Джин - Учитель (Евангелие от Иосифа)
Но никто не жалуется: в Кахетии живут только интеллигенты, которым известно, что восклицать в бане «Жарко!» неприлично. Как неприлично, например, жаловаться на потепление планеты.
Я снова рассмеялся.
Мао обиженно посмотрел на меня, но я объяснил, что сердиться на Чиаурели не надо, — он художник. Чиаурели улыбнулся и — в своё оправдание — поддержал меня:
— В кутаисском театре есть осветитель, который — когда Клеопатра жалуется по пьесе, что на душе у неё мрак, включает юпитеры. Но никто на него не сердится. Ни Цезарь, ни директор. Потому что он настоящий художник.
Ши Чжэ напомнил ему, что Мао тоже настоящий художник. На что Миша ответил, будто поэтому не виноват ни в чём и Мао.
Теперь рассмеялась Мишель.
Мне тоже захотелось сказать смешное. Не слишком ли много у нас невиноватых, спросил я. Особенно среди китайцев. И подмигнул француженке.
Она не подозревала, что я способен шутить — и юбку на поднятом колене потянула выше.
Ши Чжэ от этого совсем взбесился и очертя свою крохотную голову ринулся вдруг защищать вождя. Вскочил на ноги и заявил мне, что, искренне говоря, не знает даже, как перевести мои слова, поскольку не нашёл в них ничего смешного. И добавил ещё раз: «Искренне говоря!»
Все вдруг застыли.
Растерялся сперва и я. Потом, правда, вытащил из усов чубук и медленным голосом сообщил присутствующим, что все люди рождаются на свет случайно. Но есть такие, по которым сразу видно, что они — результат шальной спермы.
Которая не умирает и периодически бьёт им в голову. На что они реагируют фразами типа «Честно говоря!» Этих людей рекомендуется расстреливать без суда. Но многократно.
Чиаурели заржал и начал стучать кулаками по подлокотникам своего кресла. Мишель так сильно затряслась в хохоте, что затолкала Мао. Который тоже на всякий случай хихикнул. Ши Чжэ сперва резко съёжился, а потом стал мелко кивать крохотной головкой и повизгивать.
Разрядила обстановку Валечка. Вошла в комнату и, раскачивая боками, пронесла на журнальный столик поднос с яблоками.
Мао схватился за самое светлое и вонзил в него зелёные зубы.
Мишель осеклась, отпрянула от него, приняла серьёзный вид и, как описывала Валечка, действительно сощурилась.
— Товарищ Сталин, — произнесла она вдруг, — а правда ли, что с января в вашей стране снова вводят смертную казнь?
Я огорчился. Также и потому, что не сразу понял психологическое происхождение неожиданного вопроса. Догадался лишь, что это могло быть связано с цветом зубов у Мао. Или — с видом изуродованного ими яблока.
Валечка бросила на меня взгляд, требующий ускорить введение смертной казни. И сосредоточить внимание закона на французских журналистках. Которые задают вождям огорчительные вопросы.
Помешкав вблизи китайцев, она удалилась. Не раньше, чем молча пригласила громко чавкавшего Мао проводить её голодным взглядом.
— Может быть, — ответил я Мишели. — Может быть, мы и вернём смертную казнь. Но временно. Причём, мы обсуждали это с товарищем Мао, и он предположил, что времени понадобится мало.
Как я и рассчитал, она повернулась к нему:
— Что вы имеете в виду, председатель?
Хотя отвечал председатель пространно, — и при этом чавкал, — я не понял: то ли он просто мстил ей за невнимание к нему в гостиной, то ли демонстрировал мне образцы дальневосточной иронии.
В преддверии решительной схватки с мировым врагом, начал он, необходимо покончить с внутренним. Чего можно добиться быстро. Причём, не обрекая врага на однообразие.
В глухие времена цивилизованные люди казнили либо на кресте — как, говорят, убили Христа, — либо же забиванием камнями. На кресте издыхали через несколько суток, но даже при очень прицельном камнеметании смерть наступала через 4 часа. Слишком долго, хотя и зрелищно.
Теперь же — если не считать мгновенного, но незрелищного метода, расстрела, — из любого врага жизнь из-гоняют быстрее. Разница между способами в минутах: газ или инъекция требуют 20 минут, электрошок 18, а повешение 15.
В отдельных случаях, продолжил Мао, коммунисты прибегают к мировому опыту.
Помимо интернациональных приёмов — отделение головы режущими предметами, перерезание горла теми же предметами, выпускание кишков, разрывание тела на части с вырыванием (при наличии) обоих яичек и т. д., — заслуживает внимания опыт национальный.
Скажем, персидско-турецкий. С красивым названием бастинадо.
Начинаешь с восьмисот ударов палкой по пяткам. Можно и не утомлять себя подсчётом: отбросить палку вскоре после того, как враг потеряет сознание. Главное, осторожно — чтобы не забрызгаться — опустить его потом в чан с кипятком. И варить, пока мясо не отстанет от кости.
Вместо кипятка может сгодиться кипящий же свинец или воск.
Говоря о свинце — а Китай намерен производить его в избытке, — он особенно эффективен, если заливать его в глотку. В каковом случае можно ограничиться минимальными запасами.
Между тем, даже круто сваренных в кипятке врагов африканцы едят с меньшим аппетитом, чем живьём. Особенно в коллективе: отрезают по кусочку и питаются. Раны, правда, зашивают после каждого ломтика, чтобы от кровотечения враг не скончался пока не закончится. То есть, пока не всё мясо скушано.
Технический прогресс вдохновил африканцев на новшество: врагу напяливают на шею автомобильную шину и поджигают её. А потом дружно обступают костёр в столь же безупречном, как шина, круге. И наслаждаются зрелищем.
Наслаждаются не горящей шиной, а страхом. Страхом того, на ком шина. И — собственным. Ибо — пока на ком-то горит шина — собственный страх перестаёт мучить. Его вымещает удовольствие.
Людей ничто так не объединяет, как страх. Страх — организующая и созидательная сила. Без него невозможно прожить и день. И ничем, кроме другого страха, его не подавишь. Изобретение разных страхов и их нагнетание — высочайшее искусство.
Идею использования стройматериалов, например, разные народы совершенствуют по-своему. Афганцы вгоняют врагам в уши длинные гвозди. Это выразительно, но слишком просто.
Европейцы мыслят сложнее. Врага обкладывают деревянными досками и распиливают пополам с головы вдоль туловища. Кровь бьёт наружу между щелями в деревянной обшивке — и это любопытно. Уже тем, что кровь служит пиле бесплатной смазкой.
Досадный зрелищный минус этого способа — незримость врага за плотно сбитыми досками.
Это — существенный минус, ибо человеку нравится не только убивать, но и наблюдать за этим. За процессом возвращения органических вещей в неорганическое состояние.
Если человека лишить возможности убивать, он очень огорчится. Потому что возможность убивать развита лучше, чем стеснительность, которую человек при этом испытывает.
Ещё хуже станет ему, если его лишить врагов.
Или если этих врагов убьёт молнией, которая лишит человека восторга, связанного с их казнью. Ибо во время казни он поневоле проявляет сноровку и испытывает наслаждение от подобия борьбы.
Наслаждение вызывает и ненависть к казнимым врагам. И даже воспоминание о казни. А если враг общий, его убийство рождает у казнящих и чувство братания. Поэтому, кстати, люди так любят вспоминать войну.
Но в любом случае, опомнился Мао, жертву лучше видеть и слышать, а не скрывать её за сбитыми досками. Таким же недостатком страдает и операция по прессованию туловища в винодавильной бочке.
Зато этот способ выгодно отличается более продолжительными звуковыми эффектами. В бочке даже герои ведут себя нервно. Хотя каждый голосит оттуда по-своему, суть требований одна — прекратить насилие. Требование неразумное, ибо в бочку усаживают как раз, чтобы раздавить.
Тут Мао, наконец, не выдержал и громко рассмеялся.
62. Люди убивают людей ради людей…
Никто его не поддержал.
Мишель резко поднялась с дивана, шагнула к письменному столу и, подобно Христу в майорских погонах в моём сне, вытащила из коробки «Казбека» папиросу. Не спросив разрешения. Потом подошла ко мне и потребовала огня.
Ещё больше мне понравилось, что она пахла дыней. И что не вернулась на диван — присела ко мне. Тоже без разрешения.
— Цто зе касается Франции, — разгневался Мао через переводчика, — васа гильотина — глупая игруска. Но дорогая и слозная. Скорость падения ноза слиском высокая для того, цтобы зрители полуцили удовольствие. Равнознацное затратам на его соорузение.
Мишель ответила злой струйкой папиросного дыма.
Заступился за Францию Чиаурели:
— Скорость падения ножа, товарищ Мао, рассчитана там на удовольствие как раз не зрителя, а того, кто, ну… под ножом… Актёра. Не для удовольствия его, а… Ну, чтобы сократить неудовольствие…
— Поэтому эта весць и оцень глупая. Китайцы говорят, цто при зивой луне светильник убивает красоту. Это тозе цзацзуань. Товарис Сталин знает. Тоцно так зе, пьеса, не расцитанная на зрителя, — глупа. Правильно, товарис Сталин?
