Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович
Из соседской двери высунула голову женщина в бигуди, в прозрачном пеньюаре из синтетической ткани, которая то и дело стреляла статическим электричеством. Под пеньюаром виднелось нижнее белье из восьмидесятых.
– Это кто? – басовито поинтересовалась Люська.
– Не узнаешь, что ли? – заулыбался Лелик, сверкнув золотыми коронками.
– Не.
– Протасов! Ну? Вспоминай! Со мной в классе учился…
– Не помню, – призналась Люська. – Заходите…
Они пили водку, закусывая квашеной капустой и плавленными сырками, болтали ни о чем, пили за огромную страну, от которой осталось тьфу. Вспоминая учителей, какие-то мальчишеские проделки, а потом Лелик неожиданно сказал, что Люська через три недели после свадьбы попала под автобус, мозги из головы вылетели, их обратно засунули, но с тех пор ей кажется, что она живет в восьмидесятых. И ему это нравится. Останавливает время. Хорошо, что автобус не остановился. И так странно, что она не помнит Протасова.
– А батя твой – в доме для престарелых. Ну знаешь, там, на Лущевке.
– Знаю, – ответил Протасов. – Пойду навещу!
– Ты потом давай опять к нам. Я рыбы пожарю… Ты вообще надолго?
– Как сложится…
Прежде чем подняться ко входу дома для престарелых, Протасов достал из нагрудного кармана кусочек бархатной ткани с завернутой в ней Звездой Героя России и пристегнул награду на лацкан пиджака.
Его провели к палате номер восемнадцать, и санитар громко крикнул:
– Протасов! К тебе! – Герою пояснил: – Все глухие…
В палате, густо пахнущей мочой, находились человек семь стариков. Он долго не мог распознать отца, пока санитар не указал на такого худого человека словно из концлагеря – все кости наружу, обритая голова трясется, а глаза почти прозрачные, будто выгорели на солнце. Отец сидел на пружинной кровати, лишь в верхней части пижамы, остальное было голым, с прошлым богатством напоказ. На обшарпанной тумбочке стояла эмалированная кружка с желтой жидкостью.
Протасов сел на койку рядом:
– Бать… Бать, это я… твой сын, Олег.
Откуда-то раздался голос санитара.
– Он не слышит… Протасов! – заорал медбрат. – К тебе сын приехал! Он сидит сейчас рядом! И допивай кисель!
– Пошел на хер! – обернулся на громовой голос посетитель.
Он долго всматривался в глаза отца, но тот либо не понимал, что происходит, либо вид делал. Протасов хотел было уже уходить, коснулся трясущейся ладони когда-то бравого прапорщика, как вдруг отец встрепенулся и потянул к сыну правую руку. Дотянувшись до Звезды Героя, он ощупал ее, и из глаз у него покатились слезы. Протасов обнял голову отца и гладил ее мягкий редкий ежик.
– Батя мой, батя… – он плакал не стесняясь, словно умел это делать, будто вернулся в прошлое… – Батя…
А потом Протасов-старший резко дернул костистыми пальцами и, оторвав Звезду Героя, бросил ее о стену…
– Пошел на хер! – четко произнес старик, отвернулся от сына, взял кружку и допил кисель.
Вечером Протасов полетел к Ольге.
Он оставил Конька на сеновале и поспешил к ней.
Открыл дверь их дома и вошел хозяином.
Она спала… Спасла в объятиях Саши. Лейтенантский китель висел тут же, на стуле. Рядом с супружеской кроватью стояла еще одна – детская.
Саша проснулся.
– Ты чего, обалдел?! – в белой облегающей майке, он сел в кровати и смотрел удивленно. – Пьяный?
Протасов глядел на идиллию как на картинку, нарисованную плохим художником, и только моргал.
– Протасов, ты лунатик?
Она тоже проснулась, смотрела без страха. Он чувствовал ее запах.
Он сделал вид, что очнулся, заморгал еще чаще.
– Прости… Простите! – и попятился спиной вон.
На сеновале он дважды ударил Конька ногой в живот:
– Старый осел!
Конек охнул, шумно задышал, а потом в голове Протасова, словно на школьной доске, появилась надпись «Я конь».
Они улетели ровно в обратную сторону. Протасов хотел найти старика и узнать, что тот имел в виду, говоря про другой конец линейки…
Они сидели за огромным переговорным столом вдвоем: Президент Польши и крупный криминальный авторитет Умей Алымбеков.
Умей уже понимал, что ничего не будет, никаких американских бюджетов, не станет он хозяином планеты, что его развели как простого лоха, а потому кровь кипела в его мозгу, а вселенская злоба искала выхода.
– Это я убил вашу любовницу.
– Какую?.. А-а, Милу. Я знаю, – ответил президент. – Ты стараешься убить всех любовниц. Кстати, любовницу собственного президента ты тоже убил. Ты социопат. Маньяк.
– Я убью вас.
– Зачем?
– Вы все знали!
– Конечно. Но я не предполагал, что ты настолько потерял контроль над реальностью.
– Зачем тогда они приезжали?
– Просто сильные мира сего лично хотели убедиться, что человечеству больше не угрожает апокалипсис. Ты привез доказательства.
– Всех в озеро, – прошептал Умей.
– Что?
– Я говорю, надо уходить на покой. Я потерял связь с реальностью.
– Хорошо, что ты это понимаешь.
Умею очень надо было кого-то убить, разорвать на части, изнасиловать, вымазаться в крови теплой жертвы. Президент Польши был единственным, кто мог снизить внутричерепное давлению бандита.
– Не пытайся даже думать об этом! – предупредил Якуб Новак. – Сотни пуль со смещенным центром тяжести разорвут твое поганое тело на кусочки. Кстати, сейчас на твоих дачах сливают пруды с лягушками, и в одном из них – моя глазастенькая Мила…
Умей смотрел на лазерные огоньки, уткнувшиеся ему в грудь, и на секунду подумал, не дернуться ли ему. Хер вам всем! Умей всем вырвет кадыки. Он сидел в пустом зале и рычал как волк на цепи.
Пан Янек Каминский не совсем понимал, что происходит. Никто, кроме Президента Польши и будущего короля мира не приехал. А Президент Польши, не пробыв и часа, отбыл из его клуба, даже не кивнув на прощание.
А потом Каминский услышал:
– Каминский! – орал Умей в микрофон. – Каминский!
Настолько был страшным этот призыв, усиленный колонками, что Янек побежал на зов, как когда-то молоденьким курьером носился по адвокатскому бюро, где получил свою первую работу.
– Здесь!
– Готово?! – прорычал Умей.
– Абсолютно все! – отрапортовал Каминский и даже щелкнул каблуками штиблет из голубиной кожи.
Они спустились в VIP-комнаты.
Косоглазого садиста встречали Миша Маркс в неизменной кепке и множество холеных халдеев. Огромный стол был уставлен на вкус любого короля мира. Целиком запечённый олень лежал, будто отдыхая в тени могучего дуба, и казалось, держал на своих рогах купол зала, украшенный пятью тысячами бордовых тюльпанов. Рядом с оленем стояли в рост жареные ягнята, испуганные зайчики, нафаршированные паштетами из утиной печени, утки и селезни, казалось, вот-вот взлетят. Огромный стеклянный сосуд в серебряном корпусе, декорированном польским лесным пейзажем, точно детская купель, предназначенная для царевича, был заполнен черной икрой… Рыбы всевозможные: стерлядки глядели на гостей золотыми глазками, из севрюги умельцы сотворили кабана, держащего в пасти яблоко. И десятки золотых тарелок с горками белейшего кокаина. Одним словом, на столе имелось все, что может приставить себе далеко не всякий король.
И вкрадчивый мужской голос разлил бархат сегодняшнего вечера.
– Парад але, – возвестил ведущий эротично томно.
И из-за кулис под игривую музыку стали выпархивать словно лесные птички девушки на любой вкус: с маленькими крепкими грудками, с грудками «лисьи мордочки», глядящие сосками в разные стороны, стояшие без силикона шедевры третьего и четвертого номеров, две – с огромными экземплярами, которые Умей захотел тотчас разрисовать разноцветными фломастерами, и совсем плоские, будто мальчики, но с красивыми бедрами, украшенными незначительного размера трусиками.
– Жанна, Мальвина, Юма, Йо-Йо, – называл девочек по именам ведущий. – Патриция, Милена, Юля… Особенно две последние удивляли. Армянки с огромными носами, коротконогие и маленькие, непропорционально сложенные, с грудями, похожими на вяленный урюк. – Кейт, Ниагара, Купавна, Уйгуль…
