Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович
– Их нет…
– Вот… А ты есть. Наруби дров.
– Значит, вы Мессия? – уточнил Фельдман.
– Нет, – улыбнулся Эли. – Лишь праведник.
Абрам кивнул и пошел рубить дрова. Дворик был маленьким, и куча пилёного дерева громоздилась посреди.
Он поплевал на руки, как делал Иван, Нюркин муж, потер ладони и взялся за топорище. Он умел колоть дрова, всегда это делал, ведь надо было топить печь и для себя, и для родителей, приходящих из министерства домой уставшими.
Франчишек с заспанным лицом и в одних длинных трусах в крупный горох прошел мимо рубящего дрова еврея, о чем-то поговорил с Эли, и старик передал ему какие-то документы. Молодой человек сначала глядел в них как баран на новые ворота, а потом, вдруг что-то поняв, запрыгал козлом по двору, крича «Слава великой Польше!».
Фельдман не мог совладать с любопытством и, прервавшись, подошел к старику:
– И что он прыгает как бык на родео?
– Сейчас он получил шанс, – пояснил Эли. – Я оплатил его обучение в Калифорнийском университете. С полной стипендией.
– За что? – обалдел Абрам Моисеевич.
– Просто он хороший и умный мальчик.
Мессия, подумал Фельдман. Хотя имей он миллиард – может, тоже подарил бы кому-нибудь что-нибудь. Но он не имел миллиарда и честно признался себе в том, что последнее, что бы он предпринял, это устроил антисемита-поляка в университет.
– Стипендия-то небольшая, – корила баба с малиновым лицом. – Семьсот долларов. Мальчику одеться надо, кушать витамины, девушку развлекать, а то глядите какой прыщавый! Не щедрые вы, жиды! – она оглянулась. – И этот, внучек ваш… Дрова надо мельче колоть! У нас не баня городская: печь небольшая, чтобы деревья туда целиком впихивать…
– А что у вас с лицом, пани? – полюбопытствовал Эли.
– А что с ним? – удивилась баба, пока ее сын Франчишек пытался встать перед Вольпертом на колени.
– Красное у вас лицо!
– Так я его малиной натерла. Столько уродилось ее в этом году! Страшно подумать! – и к сыну оборотилась: – Грех перед жидом на коленях ползать! Встань, говорю, встань!
– А зачем вы малиной лицо измазали?
Она свысока улыбнулась неразумному нехристю.
– Для красоты, – ответила. – Маска натуральная…
Их не пригласили в дом, не предложили воды напиться – и они пошли своей дорогой дальше по улочкам Бляйвица.
– Не понимаю я вас, – признался Фельдман.
– Что именно? – спросил Вольперт.
– То мне кажется, что вы над верой насмехаетесь, а потом думаю, что вы часть нашей веры…
– Тебе надо жениться!
– И я так считаю, – согласился Абрам. – Но не все наши желания исполняются…
Сзади крадущейся походкой к Фельдману подобрался охранник и сноровисто вколол ему в шею какой-то препарат, отчего у Моисеича тут же подкосились ноги, и он потерял сознание. Подъехал лимузин, в него погрузили бесчувственного еврея, и лимузин тотчас отъехал.
А Эли продолжал гулять по Бляйвицу, дыша пронзительно чистым воздухом. Его легкие сегодня работали отлично, и большая часть кислорода попадала в кровь, отчего щеки старика зарумянились. Со стороны ему никак нельзя было дать больше восьмидесяти лет.
«Скоро умру, – с печальной радостью подумал Эли. – Совсем скоро».
Подъехал другой лимузин, в него сел сам Эли и направился в Кшиштоф.
В Кшиштофе Эли пообедал, а во время кофе к нему присоединился Олег Протасов, русский, у которого перепутались времена жизни. Не времена года, не сезоны, а именно времена жизни.
– Вы понимаете, что никакой сделки не будет? – спросил Вольперт.
– Конечно.
– Зачем вы приехали?
– Вы хотели меня видеть.
– У вас же нет личного самолета, и вы не арендуете джеты для перемещений?
– Нет.
– Ваш конь сильно постарел. Учитесь жалеть.
– Откуда вы знаете про коня? – удивился Протасов.
– Не важно.
– Что же еще?
– Зачем вы наращиваете капиталы? Золото, попытка продажи меда…
– Ваши капиталы также отнюдь не скромны.
– Верно. И все же?
– Я солдат… У меня солдатский мозг… Я подчиняюсь тем, кому присягнул… Мне захотелось совершить нечто из другой сферы. – Протасов взял со стола маленькую мятную конфетку и положил в рот. – Я давно пытаюсь делать что-то мирное. Но у меня мало что получается, признаться.
– Да, я знаю. Вы строите с якудзой поезда для Кыргызстана.
– На вас работает Моссад?
– Допустим,, не на меня, а вместе со мной… А вы не скажете, зачем нужна между Бишкеком и Кора-Болта скоростная железная дорога?
– Лучше, когда она новая, чем старая допотопная…
– Лучше… Но в допотопной стране не со скоростных дорог начинают экономическое становление.
– С чего же? – Мятная конфетка прилипла во рту к правой щеке, и Протасов пытался сдвинуть ее языком. – Поезда кажутся мне хорошим символом. Символом объединения людей.
– Любые дороги лишь соединяют людей на вокзалах или в продуктовых магазинах. Волею случая, случайных людей. Поезд не идея, а просто транспорт.
– Что же объединяет людей?
– Закон, – ответил Эли. – Если вы про глобальное объединение людей спрашиваете. – Пчел, как я понимаю, вы не собирались продавать?
– Как можно в глобальном смысле, – передразнил старика Протасов, – продать пчел? Можно переманить их к на свою пасеку, несколько семей. А так пчелы твари неразумные, летят куда им вздумается.
– Так зачем же вы участвуете в пчелином деле?
– Просто хотел, чтобы этот мир жил.
Эли сделал глоток остывшего кофе:
– Зачем вам жизнь целого мира?
– Мне она не нужна. Но моему сыну…
– У вас ведь нет сына?
– Он будет. И он не будет военным.
– Почему у вас до сих пор нет детей?
– Они будут.
– У Сары, жены Авраама… Знаете, кто это?
– Не имею понятия…
– Не имеет значения. Так вот, ей было девяносто лет, когда она родила. А мужу ее, Аврааму, исполнилось сто лет. Говорят, что у Сары не было первичных половых признаков, и она, по сути вещей, не могла родить. Об этом Авраам пытался говорить с Богом, спорил, но Сара родила сына, помолодев до детородного возраста.
– Я не верю в Бога.
– И Авраам, наверное, не верил. Когда родился сын, тогда он поверил.
– У меня пока не родился.
– И я вовсе не про религию. Я про вашу жену, Ольгу.
Протасов заметно побледнел и, чтобы скрыть это, обратился к официанту, попросив черного чаю и дольку лимона.
– И что же моя жена?
– Вы же не первый ее муж?
– Мне очень не нравится, когда обо мне столько знают. И таких откровений от меня ждут.
– Я искал о вас информацию не для деструктивного подхода, а как раз для конструктивного. Есть то, что мешает в текущее время родить вам сына.
– Что же это?
– Линейка. – Эли встал из-за стола. – К сожалению, мне нужно идти. До свидания… – В дверях старик обернулся. – Да, кстати, может быть, вам это будет интересно. Ваш отец еще жив… Даже у измерительной линейки два конца
Протасов досасывал конфетку и думал, зачем он приехал в Кшиштоф и зачем встречался с этим малоприятным стариком… Он представил себе Умея, который пока еще чувствует себя королем мира… И зачем еврей сказал ему про отца… В сердце что-то защемило, потом заныло… Он с трудом дождался вечера и, оседлав Конька, полетел домой, в свое детство. Полет оказался долгим, дул встречный ветер, и Протасов все поглаживал Конька по разметавшейся гриве, гладил ему уши, а потом дал ему сгрызть яблоко.
Он долго звонил в дверь квартиры, в которой когда-то жил. Открылась лишь соседняя дверь, из которой выглянул щуплый мужичок с крошечным носом и долго рассматривал пришедшего.
– Там никого нет, – сообщил мужичок.
– Мне сказали, что мой отец еще жив… И я…
– Протасов, ты?! – обалдел сосед.
– Лелик?! – обалдел Протасов.
Они обнялись, так как учились в одной школе, в одном классе, да еще и жили в квартирах рядом.
– Откуда ты?
– С войны.
– С какой?
– Я все время на войне.
– А чего мы стоим? Давай ко мне. Люська мигом на стол соберет. Водки литр есть! Помнишь Люську?.. Ну она в параллельном училась?
