Анна Матвеева - Девять девяностых
Каким-то чудом не ссадили по дороге.
Она провела всю дорогу до Киева, лежа на задних сиденьях автобуса. Две сердобольные бабоньки откуда-то из Уфы отпаивали ее страшной травой, заваренной в бутылке из-под кефира. Прочее население автобуса требовало высадить заразную девушку — но бабоньки Аду отстояли. В Киеве болезнь отступила — ушла в прошлое вместе с Оленью, Алешей, Эль-Машей и всем Екатеринбургом. Ада была еще слабенькой, но вместе со всеми посещала экскурсии. Киев — город, где сумело остановиться время. В Варшаве — городе-вдове — серо и грустно, как будто это Москва. В Вене их угощали глинтвейном — и у Ады выскользнула из рук чашка, обожгло коленку и на руку тоже попало. Вена — дамочка с характером.
— Ну что за фефёла, — ругала себя Ада мамиными словами да с папиными интонациями, пока уфимские бабоньки мазали ей коленку вонючей мазью.
В благодарность Ада пыталась подарить бабонькам книжку «Мадам Бовари», но они не взяли. Им эта мадам была без надобности (серия «Классики и современники», мягкий переплет).
Они подъезжали.
— А так не скажешь, что Париж, — разочарованно тянули в автобусе. — Тоже грязненько…
Ада впечаталась лицом в стекло — опостылевшее за эти десять дней окно в Европу. Сердце билось в животе и голове разом.
Дома, каштаны, бульвары. Сухие листья на ступеньках метро. Кто-то приметил кончик Башни — и взвизгнул, но Ада сидела с другой стороны. Видела людей, собак, голубей — все, как один, парижане.
У Северного вокзала автобус зашипел, открывая дверь. Впорхнула встречающая сторона.
Расселение в гостинице «Жерандо» — на Монмартре.
Отличная история
Встречающая сторона — женского пола и плавающего возраста. Характер усложненный, зовут Татиана. Бабоньки начали: Тань да Тань, но она их быстро охолонула — меня зовут Татиана. Как в опере, помните: «Ви роза, ви роза, ви роза белль Татиана!» Ну если в опере, тогда конечно.
Ада решила, что Татиана — из третьей волны эмигрантов. Вынесло ее в Париж на этой волне, как Венеру. Вся в черном, по-русски говорит с акцентом, когда не забывает, конечно. На туристов смотрит с вежливым отвращением.
Автобус вытряс их рядом с гостиницей — так вытряхивают крошки из карманов.
Ада ступила на парижскую землю. Закачалась, как пьяная.
— Горе луковое! — крикнула одна из уфимских. Ада так и не запомнила, как из них кого зовут. Одну, кажется, Роза, но вот какую именно? — Ты хоть здесь не падай!
Аду поселили, как и раньше, с Еленой из Омска. Начинку автобуса собирали, как парламент, со всей страны. Чуть ли не каждый город прислал депутата. Вот только Москву и Питер никто не представлял.
Елена оправдывала свое имя — она была прекрасна, если не придираться к тому, что во рту у нее имелось два золотых зуба. В остальном — изумительно хороша. Ада рядом с такими женщинами чувствовала себя дворняжкой. Елена — высокая, статная, волосы густые, как парик. Любимое слово — «кошмарище». Елена больше всех требовала, чтобы больную Аду сняли с маршрута, поэтому отношения их можно было описать как ненависть под маской равнодушия. Маска держалась плохо, ненавистью прыскало во все стороны. К тому же Елена оказалась неряхой — в первый же вечер Ада обнаружила в ванной использованную прокладку, запросто брошенную на пол. Попросила убрать за собой, Елена даже не шевельнулась. Убрала сама. Какое-то время в школе Ада подумывала стать врачом и по совету мамы боролась с чувством брезгливости — потом желание изучать медицину прошло, но и чувство брезгливости не вернулось. Ада могла стерпеть чужую массажную расческу с облачком волос легче, нежели слово «расческа», которое произносят с несуществующей «т».
В большом и радостном ПарижеМне снятся травы, облака…
В ванной Ада, забывшись, вслух читала стихи — и получила от Елены кулаком в дверь. Стихи мешали Елене изучать газету «СПИД-Инфо».
Был поздний вечер. В ресторане дали ужин — ничего особенного, но всё горячее. «И жидкое», — обрадовалась Роза, когда принесли суп.
Перед сном Елена вдруг начала рассказывать Аде о своей несчастной судьбе — ее предал муж, обидела мать, ограбил любовник и уволил начальник. Ада слушала, но сочувствовать не могла — видела в мыслях грязную прокладку на полу.
Проснулась рано утром. Елена музыкально посвистывала во сне.
Может, это было даже еще и не утро, а ночь. Часы встали, не проверишь. Дома можно набрать на телефоне «100», а здесь — вдруг попадешь куда-нибудь в жандармерию.
За окном был Париж, а ведь Ада его так пока что и не видела. Пока ехали, мелькал за окном — но это были всё те же обещания. Это мог быть просто город — вообще.
На первое свидание с Парижем следовало идти при полном параде. Ада приняла душ, вымыла голову, тщательно убрала за собой ванну. Косметичка Елены была открыта — как пасть крокодила, из нее торчала тушь «Ланком». Ада подумала-подумала — и решила не брезговать крокодильим предложением. Да, это вам не «Ленинградская», отличное качество! Ада докрасила ресницы и с сожалением вернула флакончик на место. Наверняка в косметичке таилось множество других сокровищ, но помада или крем — это уж слишком личное. Спи спокойно, дорогой крокодил.
Побоялась включить фен — вдруг Елена проснется. Волосы сохли ужасно медленно, но, кажется, на улице не холодно, а когда волосы Ады сохнут на ходу, они у нее красиво вьются. Решено — так и пойдет.
Влезла в свое красное пальто — всё тот же свингер, будь он неладен. Зашнуровала ботинки. И открыла дверь в коридор.
Там было тихо, но светло. Узкий коридор, лестница — Ада спускалась пешком, ступени скрипели, как у бабушки на даче.
«Если меня сейчас спросят, где я, Париж будет в списке последним», — расстроилась Ада. Срочно требовалось подтверждение — силуэт башни или хотя бы статуя зуава на мосту. Отель на Монмартре — это значит, что рядом Сакре-Кёр и площадь Тертр, парижский вариант сквера на площади 1905 года. Там сидят художники, уговаривают прохожих на портретик — и тут же продают плоды своего творчества. Как правило, безнадежные.
В холле, где они вчера стояли в очереди за ключами от комнат, было темно.
На диване спал ночной портье — чернокожий молодец. Приподнял голову и сонно махнул рукой:
— Дор, дор! Ферме!
Дверь действительно была «фарм» — на задвижку и замок. Луна сжалилась над глупой Адой, осветила часы на стене — ровно четыре.
Ада так расстроилась!
Интересно, что подумал портье? Может, решил, что она решила выйти на заработки — с утра пораньше? Скорее всего, ничего не успел подумать — вон как нахрапывает.
Пришлось возвращаться в комнату и ждать, когда в Париже рассветет.
Как говорит мама — неприятно, конечно, зато из этого выйдет отличная история.
В большом и радостном…
Кто только не описывал утро в Париже — и сам этот Париж!
Ада выходила из гостиницы зажмурившись — сейчас она увидит город, в который влюблена столько лет! Это была любовь по переписке, точнее, по чтению. Похоже на ожидание музыкального парада — когда уже слышишь звуки за углом, но еще не видишь музыкантов. Гадаешь, какие они будут. Музыка несется впереди — она всё громче с каждым шагом, но, пока оркестр не виден, можно представить его каким угодно.
Куда смотреть первым делом? В небо, исчерканное самолетами?
Ада открыла глаза — и упала в Париж, как будто сиганула с вышки. При этом она еще и просто упала, запнувшись. Напугала прохожего в шарфике — ранняя пташка, он летел за круассанами в булочную. Волновался: кричал «са ва?» и отряхивал от пыли красный свингер. Ада уговорила пташку лететь дальше, она — в порядке.
Она — в Париже!
Серые дома сплошной стеной, на крышах — армия рыжих дымоходов. Голубь курлычет — парижанин! Старушка в плюшевой шубе не по сезону — парижанка!
Ада спросила у старушки, который час. Старушка долго высвобождала запястье из плюшевого манжета, потом ответила — семь ровно.
Полтора часа до встречи с группой за завтраком.
Город смеялся, просыпаясь, и уводил Аду прочь от гостиницы — она думала выйти к холму и даже видела в просвете улиц белые купола Сакре-Кёр. Купола словно колокола — хотелось взять их за «короны» и позвенеть в каждый по очереди.
Как странно думать, что где-то в мире есть город Екатеринбург. Где-то есть мама, папа, Олень, Женечка…
Ада встала в парижскую собачью какашку. А через пять минут голубь уронил ей на плечо теплую каплю. Она не сердилась ни на собаку, ни на голубя — в сумке был носовой платок, подошву легко почистить о поребрик.
Настоящий Париж открывался Аде — как будто она перелистывала большую книгу с картинками.
Страница за страницей, улица за улицей.
Кариатиды в платьях из пыли держат на плечах балконы (одна еще как будто бы нюхала у себя подмышку — Олень так часто делала, думала, что никто не замечает).
