Сергей Алексеев - Игры с хищником
– Тонька, не балуй! – строго оборвала ее Евдокия. – Скажи как есть!
– Пусть Сергей Борисович немножко поволнуется! – еще больше развеселилась та. – Что вы его боитесь? Второй раз не посадит!
– Антонина!
От окрика она несколько увяла, но глаза еще поблескивали смехом.
– Да ладно... Надзиратель ваш тезка, Сергей Борисович, и фамилия такая же. Я как узнала, так сразу стала глазки ему строить. Он и вывел меня ночью, будто на допрос. И так каждое свое дежурство водил... Проверить можно!
Он услышал в ее голосе месть и все равно не поверил. Евдокия и Наталья знали эту историю и глядели на него испытующе, ждали реакции.
– Но вы же сами меня посадили? – невинно спросила Антонина. – Что теперь спрашивать? Или ревнуете?
– Покажи ребенка, – попросил он, не желая оправдываться.
Она взглянула на мать, словно спрашивала разрешения.
– Покажи, – велела та. – Пускай посмотрит. Только что увидит?
Антонина скрылась за войлоком и скоро вынесла оттуда спящего в пеленках сына. Сергей Борисович приподнял тюлевый уголок, вгляделся в лицо младенца и ничего не увидел – все дети, впрочем, как и старики, ему казались похожими друг на друга. Ребенок недовольно поморщился от яркого света, заворочался, и Антонина тот час же ушла за перегородку.
– Убедился? – спросила Евдокия. – А теперь иди себе. Я свое слово держу.
Она вывела гостя на крыльцо, закрыла за собой дверь и зашептала:
– Не трогай ты моих детей! Хочешь, на колени встану? Дай им пожить, не сади больше.
– Я не собирался никого трогать, – искренне проговорил он. – Пришел узнать о ребенке...
Переубедить Евдокию было невозможно: из строгой хозяйки в доме бывшая комсомольская секретарша превратилась в жалкую старуху.
– Ты уж прости нас, батюшка, по глупости мы дело-то затеяли! – запричитала. – Не гневайся уж на нас! Это все Никитке вздумалось – в кулак зажму, за жабры возьму... Да и Тоньке тоже взбрело!.. Ума-то нет у обоих!
– Чей ребенок у Антонины? – спросил Сергей Борисович.
– Тюремщика! – клятвенно заверила она. – Вот крест! Тонька сразу и сказала...
В этой клятвенности он услышал затаенный страх.
– Я проверю.
– А проверь, батюшка, проверь! – осмелела она. – Так и есть!
Он сошел с крыльца и обернулся:
– А дед мой... Где?
Евдокия посмотрела в сторону темного огорода, помялась.
– В бане твой дед... С Никитой.
– Моются, что ли?
– Да нет... Вино делают.
– Покажи мне.
– Что смотреть-то, батюшка? – испугалась она. – Для себя сидят. Мы теперь не продаем...
– Деда мне покажи.
– Что на него смотреть? Старый он, не узнает никого. Да и ты не узнаешь...
– Все равно. Раз уж приехал...
Евдокия провела его по огороду к старой, черной бане, где света не было, впрочем, как и дыма из трубы. Да и специфического запаха кипящей барды, по которому во все времена милиция определяла, где гонят самогон, он не почувствовал.
Евдокия подвела его к стене и отвернула край тяжелого, мокрого войлока, которым было завешано окно. Сергей Борисович присел и заглянул...
На стене бани горела невидимая электрическая лампочка, отчего тени от предметов были немного скошенными, а из-за пара расплывчатыми. Посередине стояла большая кадка, в которой сидел обнаженный, изветшавший старик: тело его напоминало утлые мощи Христа, но безбородое лицо – скорее, от косого света – выглядело молодым и очень знакомым. Никита черпал воду ковшом из фляги и тонкой струей лил на облысевшую голову деда. Из кадки же валил пар...
– Он что, заболел? – спросил Сергей Борисович.
– Нет, слава богу, здоровый пока...
– Что же его в кадку посадили?
– Так, батюшка, чудо творит, – прошептала Евдокия. – Истинное!
От ее слов в лицо ударило взрывной волной и заложило уши. Голос Евдокии доносился издалека и был каким-то искаженным, как эхо.
– Никто не верит, из чего белое вино делаем. А это и впрямь вода колодезная. Сыч-то ведь он – чудотворец истинный!
– Этого не может быть.
– И я знаю – не может... Но получается чудо. Как Христос сотворил из воды вино, так и Сыч творит... Я тебе дам бутылочку, так попробуешь. Да ты не брезгуй, он ведь чистый, святой...
Она опустила войлочную занавеску и перекрестилась. Сергей Борисович потряс головой – в ушах булькало, хотелось попрыгать на одной ноге с присказкой: «Мышка, мышка, вылей воду под осинову колоду...»
– Все-таки не веришь, – заключила Евдокия. – А зря... Вот те крест, из простой воды!.. Мы для того и бережем старика, пылинки сдуваем. Это я тебе по-свойски говорю, гляди не проболтайся.
Сергей Борисович прошел вперед, но сбился с тропинки и оказался в густой картофельной ботве. Евдокия догнала его, взяла за руку и вывела к избе.
– Чудо! – повторила она. – Сыч-то он давно чудеса творит... Да ведь мы не верим! Вот и ты весь в него, батюшка. Ох, далеко пойдешь! Я как почуяла это, сразу девкам своим сказала и Никите: «Не надо с ним баловать. Замолчите, прижмите задницы-то! Кто пикнет против – язык оторву».
Евдокия заскочила в избу и вынесла пол-литровую бутылку без этикетки, заткнутую газетной пробкой.
– На-ка вот, батюшка, попробуй. И скажи, самогон это или что другое?
Против своей воли, но бутылку он взял и ушел не прощаясь. Возле машины опомнился, хотел разбить о пасынок фонарного столба, однако передумал, выдернул пробку и понюхал – в нос ударил знакомый с детства запах лиственничной смолы, которую приносил дед!
Сергей Борисович брезгливо вытер горлышко носовым платком, приложился и с осторожностью отхлебнул глоток. И сразу ощутил приятный и почти забытый вкус дедовой жвачки. Разве что теперь примешивался к нему терпкий спиртовый холодок...
Он спрятал бутылку в багажник и, не заезжая к матери, поехал домой. По дороге он остановился на берегу речки, запинаясь в темноте, пробрался через кочки к воде и долго прополаскивал рот, но так и не смог избавиться от смолистого, навязчивого послевкусия.
На следующий день он как бы невзначай поинтересовался у начальника УВД, есть ли в органах области его полный тезка. И тут же получил ответ – есть! И служит надзирателем в следственном изоляторе!
– Он вам не родственник, – сразу же предупредили его. – Мы проверяли. Этот надзиратель стал распускать слухи... Будто он ваш дядя... Чтобы службу себе облегчить. Но он только ваш однофамилец, и все. Никаких родственных связей. Ваша фамилия здесь распространенная...
В этот миг Сергею Борисовичу вдруг стало все равно, что о нем подумают; приступ ненависти к своему полному тезке был настолько неожиданным и сильным, что в глазах потемнело.
– Ко мне обратились с устной жалобой, – однако же трезвым и выдержанным голосом заговорил он. – Этот надзиратель во время ночных дежурств выводит из камер женщин... И вступает с ними в половую связь. В результате они беременеют... Вы знаете об этом?
– Такие сигналы были, – признался полковник. – Информация поступает, но оперативного характера...
– А знаете ли вы, что эти женщины после рождения детей записывают в графе «Отец» имя этого надзирателя? Которого никто не знает, но зато знают меня. И в результате появляются порочащие слухи...
– Все понял, Сергей Борисович!
– Держите меня в курсе этого дела.
О бутылке с самогоном он забыл, и только водитель, обнаруживший ее в багажнике машины, скромно напомнил уже вечером. Дабы не привлекать и так пристального внимания руководства органов, Сергей Борисович поручил ему отвезти эту жидкость на кафедру химии в институт, чтоб сделали полный анализ и установили исходный материал.
– А я и так знаю, что это, – усмехнулся водитель.
– Откуда?
– Открыл и понюхал.
– Но ведь она не пахнет самогонкой?
– В том-то и дело! Например, гаишник останавливает шофера, а он по виду выпивший, веселый. А ну дыхни, говорит! Тот дыхнет – трезвый, и экспертиза не показывает. От нее голова светлая, а душе радостно. Наверное, потому и называют белым вином.
– И ты знаешь, где его гонят?
Водитель несколько смутился.
– Да где-то на вашей родине, Сергей Борисович, в Ельнинском районе.
После этой поездки к матери он несколько месяцев ничего не слышал о Махоркиных, да и слушать было некогда, поскольку радиозавод в кратчайшие сроки следовало выводить на проектную мощность. Потом Сергея Борисовича заслушивали на заседании ЦК, где он получил высокую оценку. Он был уверен, что обкатка в провинции наконец-то закончится, его вернут в столицу, однако вместо этого предложили строить еще один мощнейший завод – электротехнический. Который опять же потянул за собой смежное производство – кабельное и серьезную науку: кроме учебного института, следовало открыть еще и научно-исследовательский. В течение месяца определили площадки под будущие заводы, жилье и научный центр, завезли технику, стройматериалы и с ходу начали возводить фундаменты и стены. Денег не жалели, стройку объявили комсомольской, и народ съезжался со всей страны.
