Татьяна Белкина - Всё хорошо!
— Минуточку, гражданочка, подождать придется. Вы пока присядьте.
Маша опустилась на единственный колченогий стул и заревела. Лейтенант растерянно вертел в руках телефон.
* * *— Стася, ну пожалуйста, можно, я с тобой пойду? Я домой не хочу. Я маму подожду, а то бабушка опять ругаться будет, что у нее одна гулянка на уме. Я тебе картину покажу.
— Как хочешь.
Стася отчаянно замахала руками, из второго ряда, перекрыв движение, выполз растрепанный «жигуль» и резко затормозил. Сонька едва отпрыгнула в сторону, стряхивая с американской куртки родную грязь.
— Стадион на Таврической, пожалуйста. Старичок за рулем был под стать автомобилю.
Растрепанные седые завитки по краям лысины указывали на пышное прошлое, а кожаный прикид с заклепками — на причастность к богеме. Стася прикинула — лет шестьдесят, видимо, бывший рокер.
— Что, красавицы, выступать едете или болеть?
— Мы — группа поддержки, — буркнула Стася, безуспешно пытаясь дозвониться до подруги.
— А вот я играл много лет, правда в футбол. Сейчас футбол — большой бизнес. А раньше — удовольствие, азарт, проверка самого себя… Да вот хоть стадион этот строящийся возьмите. Миллионы освоены, а стадиона нет. Потому что — временщики. Ни прошлого не помнят, ни будущего не знают.
— Кто ж его знает? Может, и нет его вовсе. Конец света вон обещали.
— И будет, если так без ума жить будем. Вот раньше еще дед мой в деревне как дом строил? Коня пускал и, где тот копытом бил, там жертву закладывал: еду или предметы со значением — подкову, иголку, инструмент, если хозяин мастеровой. Дед говорил, что без строительной жертвы здание будет непрочным или рассыплется во время строительства. Славяне вообще верили, что в доме, построенном без строительной жертвы, будут умирать люди, прежде всего хозяева, семью будут преследовать болезни, несчастья, разорение хозяйства. А сейчас? Нарисуем — будем жить!
— А вы, я смотрю, философ.
— Нет, филолог. Славист. Сейчас славянские языки не в почете, а филологи и вовсе не нужны никому.
— Сейчас никто никому не нужен, а в почете только удостоверения госчиновников или «Виза платинум». Так что не о чем расстраиваться. А что там еще про жертву?
— Что-то мне подсказывает, что я коллегу встретил? Вы, видимо, педагог?
— Нет, это моя мама учительница, а Стася — журналистка. Раньше мама тоже была журналистка, а теперь еще и в школе работает.
— Спасибо, барышня, просветили. И как же вас величать?
— Соня.
— София — значит мудрость. Надо вашей маме-учительнице вас повнимательнее слушать. А ее как зовут?
— Маша.
— Чудесное имя. Самое главное для христиан. Знаешь, кто такие христиане?
— Ну, которые в Иисуса Христа верят.
— Гениально. Так вот, изначально у иудеев имя вашей матушки обозначало «печальная, горемыка». Уже у греков оно стало символом любви и верности. А вы, значит, Станислава? Да еще и журналистка? В походе за славой, значит. А другого имени у вас нет?
Стася вздрогнула. Второй раз за сегодняшний день ей пытаются напомнить о том, кто она есть на самом деле.
— Нет, только это.
— Жаль, вам удивительно подошло бы имя Светлана — дарящая свет, в православии Фотинья.
— Давайте, если можно, про строительство. Я как раз статью написать должна про строителя одного, мне пригодится.
— Да пожалуйста. Пробка-то солидная… Можно и про строительство.
Старичок (впрочем, к этому моменту он уже казался Стасе не таким уж древним, хотя Сонино мнение не изменилось) с трудом переключил заедающую передачу и с явным удовольствием принялся за лекцию.
— Дом в народной культуре — средоточие основных жизненных ценностей, счастья, достатка, единства семьи и рода (включая не только живых, но и предков). Целая система бытовых запретов направлена на то, чтобы удержать счастье и не дать ему покинуть жилище. В похоронных причитаниях дом как бы разделяет судьбу его хозяина и подвергается разрушению после его смерти. Мотив человеческой жертвы сохранился в фольклоре южных и восточных славян, в частности в балладе о замурованной жене: три брата-строителя не могли закончить свою стройку, пока они не замуровали в фундамент жену младшего брата, которая раньше других принесла своему мужу завтрак. У южных славян мастер перед закладкой дома тайком измерял рост первого встречного человека или хозяина дома, его тень или след, а полученную мерку закладывал в фундамент. Человек или животное, с тени которого была снята мерка, заболевал и через сорок дней умирал, а его душа становилась мифологическим покровителем строения.
— Ужас! И что, ее по правде замуровали или только ее тень?
— Не знаю, Сонечка. Но это и не важно. Если есть какая-то сила или воля, что твою волю победила, то уже и не важно, замурован ты в стенку или нет. Жить по чужому велению — все равно что в тюрьму замурованным быть.
— А если по бабушкиному велению?
— Ну, по бабушкиному не знаю. Впрочем, даже если это веление во благо, без согласия твоего благо не случится. Ну вот и приехали. Вот ваш стадион.
— Нет, нет, не уезжайте, ради бога. Сейчас я тут мальчика одного найду, и мы дальше поедем.
— А позвольте поинтересоваться, далеко ли?
— В Мариинскую больницу.
Черт сидел на скамейке возле Медного всадника и скучал. Вокруг гуляли жирные голуби. Шел дождь. Черт бросил в голубей кусок булки. Голуби восторженно принялись делить добычу. Прилетела чайка. Выхватила булку и улетела. Черт захохотал. Маша проснулась. Замурованная в полицейском коридорчике, она не сразу поняла, откуда доносится хохот.
Лейтенант Воронов сложился пополам от хохота. На пороге кабинета стоял человек, видимо сторож. На плече его сидел голубь, а на голове — тюбетейка. Лейтенант взял ключи и пошел открывать железную дверь, ведущую на волю. Маша поспешила к выходу. Уже спускаясь по лестнице, она услышала странный звук, похожий на выстрел. Маша лишь ускорила шаг.
* * *Соня не пошла в приемное отделение со злым промокшим мальчиком из маминого класса, которого они с подобрали на улице возле стадиона, и расстроенной Стасей. В скверике было сыро. Она пособирала немножко листья для гербария, посчитала ворон и уселась на скамейку. Тут к скамейке подошел странный дяденька и стал засовывать деньги в скрипку. Потом что-то долго искал. Потом сел и заплакал. Почему-то сегодня все очень странные.
— Здравствуйте, меня зовут Соня. У меня мама куда-то пропала. А вы почему плачете?
— У меня тоже пропала мама.
— Значит, будем вместе ждать.
— Боюсь, что мне уже ждать нечего.
Дяденька положил скрипку в футляр и сел рядом с Соней.
— А хотите, я вам картину покажу? Я сегодня в «художке» нарисовала. Это мост. Это город. А вот там еще один мост. Но он не настоящий. Он волшебный. Он из настоящего города в волшебный ведет. А вот голубь летит. Он путь показывает.
— Соня, ты что здесь делаешь? А где Стася?
— Стася вон там, в больнице. И мальчик тоже там. А этот дядя тоже маму ждет. А ты где была? На работе?
— Почти. О боже, Александр Иванович? Вы тут как оказались? Что с Дмитрием? Он жив?
Александр Иванович Добряков молча поклонился, взял потертый футляр и направился к выходу.
— Александр Иванович! Как хорошо, что вы пришли! — Стася бежала по скользкой дорожке. Джинсовая куртка расстегнулась, волосы растрепались. — Пойдемте быстрее!
Стася поскользнулась, и ему пришлось ловить ее на полпути к сияющей огнями только что зажженных фонарей луже.
Что-то щемяще знакомое промелькнуло в памяти Добрякова. Вечер. Маман встречает его после уроков. В руках у него скрипка. Он уже в классе восьмом, и маман ему едва достает до уха, несмотря на каблуки. Она скользит на мокрой дорожке, и он едва успевает подхватить ее на полпути к сияющей огнями только что зажженных фонарей луже.
— Там Вадик Четвертаков… Он молчит и плачет. У него, оказывается, мама умерла два года назад. А теперь и отец… — сказала Стася.
— Умер? — шепотом спросила Маша.
— Кто умер? Митька? Четвертаков? — взвился Александр Иванович.
— Нет, успокойтесь, никто не умер. Он в операционной. Не говорят пока ничего. Пойдемте, Александр Иванович! Маха, где ты опять пропадаешь? И что за привычка не брать телефон!
— Да, конечно, пойдемте к Вадику!
— Стася, постой! Мама на работе была. И не надо ей свое веление диктовать!
Маша с удивлением уставилась на Соню.
— Мам, нам тут дядя в машине рассказывал такую историю страшную про замурованную жену одного человека и про то, что можно у человека волю убить, и он все равно как мертвый будет, хотя и живой. А еще про то, что, когда что-то строят, надо чем-то жертвовать.
— Сегодня один строитель, похоже, стал невольной жертвой моей тупости. — Маша привычно заплакала.
