Валерий Иванов - Последнее искушение Дьявола или Маргарита и Мастер

— Я — Эрминия, — прозвенел голосок тончайшим золотым колокольчиком.

Несколько мгновений император пожирал ее глазами, решая, с чего начать прежде, а затем одним движением отбросил эфирную ткань, и женщина предстала перед ним во всей своей прекрасной наготе. На ней не было никаких украшений или драгоценностей, и это возбуждало отчего-то более всего….

Ласки, прерываемые вином, казались бесконечными, и Тиберию довелось быть победителем, как ему чудилось, десятки раз, пока он не забылся от усталости и вина тяжелым смятенным сном.

Император спал плохо и неспокойно. Его давно стали беспокоить сильные головные боли, ныла спина, натруженная в пирах и оргиях.

Тиберию вдруг почудилось, что прекрасная Эрминия, раскинувшаяся на ложе после любовных утех, приподнялась на локте, глянула в его лицо пустыми глазами и, вскинувшись, уселась на живот спящего императора. И вовсе это не Эрминия уже, а настоящая ведьма. Она разорвала грудь Тиберию длинными кривыми когтями и выдирала кровавые куски легкого, которые глотала с жадностью и ненасытностью….

— Эрминия! — воскликнул он, пытаясь сбросить взбесившуюся фурию, — Что ты задумала, что ты со мной делаешь, в чем вина моя перед тобой…

Она продолжала терзать его грудь, рот ее раскрылся, сверкнув безобразными клыками, — я — Маргарита. А виновен ты в том, что отказал в жалобе первосвященника Каиафы против Понтия Пилата и не захотел пересмотреть дело Иисуса из Назарета…. Ты умрешь!

Император стал задыхаться и хрипеть. Проснувшись, он с недоумением посмотрел на безмятежно спящую красавицу, ничем не напоминавшую ночной кошмар.

Оглядел себя — грудь была красновата, но цела.

— Ну и сон, — подумал он, — надо расспросить прорицателей, пусть растолкуют, что он мне несет.

Но это был не сон. И Тиберий не успеет возвратиться в Рим и узнать мнение толкователей снов….

Маргарита услышала тяжелую поступь шагов, приближающихся к спальне и в последний раз взглянула на обрюзгшее с залысинами на лбу лицо императора, удивительным образом, напоминавшее самодовольную ненавистную ей физиономию критика Латунского.

Шаги затихли возле входа в спальню, и послышался протяжный стон умирающего у дверей стража.

— Они думают, что идут убить его… Нет, он уже мертв, — жестокая усмешка тронула ее полные выразительные губы, а рука набросила прозрачную ткань ее одеяния на грудь спящего властителя империи.

Император стал задыхаться. Рот его широко открывался, но не в силах был втянуть ни глотка воздуха, тело будто сдавило тесной стальной кирасой.

Маргарита положила на бессильно вздымающуюся грудь вытащенную из волос бордовую розу и темной тенью выскользнула в узкое окно. Ее нагое тело обдало прохладным воздухом, шедшим с поверхности Тибра, над которым она пролетала.

Уходящая ночь раскинулась над Римом пепельным покрывалом тускнеющих желтых звезд. Маргарита летела к Воланду, забравшему ее душу и давшему взамен сладкое чувство полной свободы. Ее переполняли острые впечатления власти над жизнью, которыми она не будет делиться с Мастером.

Вошедший в спальню префект преторианцев Макрон был вооружен мечом. Император, казалось, узнал его.

— Раскрой меня, я задыхаюсь, — прошелестели слабеющие губы.

Макрон положил меч на пол и набросил на грудь своего повелителя груду тяжелых одеял, не осмеливаясь закрыть ими лицо, на котором выделялись вспученные страшные глаза, уже подернутые смертной дымкой, но еще сохранившие печать всевластия.

В спальню осторожно заглянул Калигула, оставаясь у входа и страшась подойти к ложу.

— Императору холодно, — изуверская улыбка тронула узкие губы Макрона, и он положил поверх груды одеял подушку, скрывшую лицо лежащего, от Калигулы.

— Клянусь Марсом, я прикажу тебя убить немедленно! Что ты делаешь со своим императором…, - владыке Рима казалось, что он кричит повелительно и властно. — Да проглотят тебя живьем черные воды Стикса, жалкий предатель…, - но мертвые губы едва шевельнулись и сразу исказились в жуткой гримасе, запечатлевшей ужасную смерть императора Тиберия.

Напрасно рвался в императорские покои верный Гай Юлий Полибий, преторианская стража не впустила его. Позже и он погибнет от руки императора, но уже — Калигулы.

Глава двадцать первая

«…Теперь сидя на камне, этот чернобородый, с гноящимися от солнца и бессонницы глазами человек тосковал. Он то вздыхал, открывая свой истасканный в скитаниях, из голубого превратившийся в грязно-серый таллиф, и обнажал ушибленную копьем грудь, по которой стекал грязный пот, то в невыносимой муке поднимал глаза в небо, следя за тремя стервятниками, давно уже плававшими в вышине большими кругами в предчувствии скорого пира, то вперял безнадежный взор в желтую землю и видел на ней полуразрушенный собачий череп и бегающих вокруг него ящериц….»

Маргарита отложила рукопись в сторону и потянулась всем своим стройным телом.

— Но почему ты избрал из двенадцати апостолов, бывших с Иисусом, именно, Левия Матвея — скорбящим у места казни Христа? — она пощекотала своими губами небритую щеку Мастера. — Он ведь бывший мытарь, и, по сути, прислужник римских оккупантов. Сборщик податей для захватчиков не мог быть симпатичен своему народу.

— Он автор первого евангелия, — темноволосый мужчина с острым носом осторожно положил свою голову на полуобнаженную грудь, которая почти вывалилась из-под старенького его халата, небрежно наброшенного на красивый женский стан. — И судя по его тексту, искренне и беззаветно любит Мессию. Знаменитая «Нагорная проповедь» Иисуса Христа, изложенная в этом евангелии, скорее всего, отредактирована Левием Матвеем, или Матфеем, как он будет в дальнейшем называться в качестве одного из евангелистов. Причем, отредактирована блестяще — так мог написать только человек, фанатично следующий учению Христа и глубоко верующий. Он единственный, кто не показал человеческих черт учителя, таких, например, как его гнев или раздражение, подмеченных другими евангелистами.

— Чем же знаменита эта «Нагорная проповедь»?

— Вот, послушай, — Мастер взял с полки потрепанный томик в черном переплете без названия и звучным голосом нараспев процитировал:

Блажени есте, когда поносят вам,И ижденут, и рекут всяк зол глаголНа вы лжуще, Мене ради. РадуйтесьИ веселитеся, яко мзда ваша многа на небесах.

— Но я ничего не поняла, — Маргарита засмеялась грудным волнующим смехом, — на каком языке ты это прочитал?

— На каком? — Мастер был смущен, — не знаю, на церковно-славянском, наверное… Или… Но я все понимаю. Слова как-то сами переводятся у меня в голове.

— Ну и что же это означает?

— Если вас будут поносить, притеснять и лживо говорить о вас худое, и все это вы будете терпеть за свою веру в Меня, то не печальтесь, а радуйтесь и веселитесь, потому что вас ожидает великая, самая большая награда на небесах. — Мастер стесненно улыбнулся, — это девятая заповедь блаженства.

— Воланд говорил, что все эти евангелия написаны гораздо позже смерти человека, которого нарекли Иисусом Христом. И ученики его, их написать не могли, поскольку в них очень много противоречий.

— Марго! Я не понимаю, что тебя связывает с этим…. Я даже не знаю, как его назвать. Это не человек. Я могу только догадываться кто он….

— Он вернул мне тебя. И он вернул нам, — Маргарита подчеркнула это слово, — твои сгоревшие рукописи. Я хочу, чтобы ты закончил свою книгу. Она не завершена. Чем закончилась борьба Добра со Злом?

— Добро и зло отсутствуют в нашем мире, как таковые. Есть только наше представление о них.

— Нет, это не так. Эти явления существуют, как существуют и их носители.

— И эти субъекты, которые его сопровождают… Они ведь не те, за кого себя выдают. Я чувствую в них злое начало….

— О, нет! Здесь ты очень ошибаешься. Они милы, по-своему порядочны. И, уж, во всяком случае, весьма справедливы. Но хватит об этом. Почему ты считаешь, что евангелие писал сам Левий Матвей?

— Во-первых, бесспорно он — еврей, несмотря на то, что служил на римской мытне. Хотя евангелие написано по-гречески. Но только еврей может с такой уверенностью и легкостью ориентироваться в сложнейших переплетениях иудаизма. Разбираться в древних традициях и понятиях иудейского народа. Излагать….

— Подожди. Но почему, действительно, по-гречески?

— Это — вопрос. Дело в том, что все евангелисты писали на греческом языке. Правда, не на классическом, а на так называемом, койне — смеси греческого с другими языками, преимущественно латынью. Я думаю, что это последствия распространения эллинизма по тогдашнему цивилизованному миру. Александр Македонский завоевал обширные территории, и все населявшие их народы и племена переняли эллинистическую культуру, в том числе и язык, ассимилировав его с собственным.