Хьюго Клаус - Пересуды
Нет. Я очень хотел сказать, но не смог себя заставить.
Что же ты сказал?
Ничего. Они продолжали разговор. Декерпел рассказывал о ресторане на берегу Лейе, где он ел угрей, завезенных то ли с Тайваня, то ли из Финляндии. И изумительного кролика со сливами, тушенного в темном пиве.
Вечером я получил письмо, нотариус Альбрехт предлагал мне в следующую пятницу, в 11 часов, прибыть в его контору с удостоверением личности. Значит, снова придется отпрашиваться у минеера Феликса.
— Да иди просто так, — предложил Карлуша. — Молча. Я скажу, что ты вышел за покупками. Или что у тебя грипп. Чем меньше они знают, тем лучше. Золотое правило. Я вот всегда дураком прикидываюсь, когда меня о чем-то спрашивают, так до шестидесяти трех лет дожил, и ничего.
Мне не хотелось ехать к старику-нотариусу. Мне не хотелось возвращаться в родную деревню. Ведь я когда-то поклялся, что ноги моей там больше не будет.
Но с Карлушей мы говорили днем позже. Или раньше. А в тот вечер, когда я читал письмо нотариуса, у моего дома остановился новенький кроваво-красный «феррари». То есть, на другой стороне улицы, но напротив моего дома. Машина плавно затормозила. За рулем сидел здоровенный магометанин. Кто-то к соседям, подумал я, и вдруг увидел, из машины выходит Юдит. Пока она шла к моей двери, магометанин крикнул ей что-то вслед. Она в голубых джинсах и бейсболке.
Я живо сунул письмо нотариуса в задний карман.
Юдит сказала, что зашла проведать меня, узнать, как я себя чувствую.
— Мне лучше. Садись, пожалуйста.
— Не могу. Я еду в Оостенде.
— С ним?
— Да, с ним. Нравится машина?
— Красивая. Дорогая, наверное.
— Нас то и дело останавливают. Полицейские просто звереют, когда видят темнокожего за рулем «феррари».
— Их можно понять.
— Да? — улыбнулась.
— Из-за всяких иностранцев, с каждым годом их все больше и больше.
— Иностранцев как я? Как мама?
— К вам это не относится. Вы — все равно как часть семьи.
— Это я-то часть твоей семьи? — продолжает улыбаться, большой рот, полные, соблазнительные губы.
— Я хочу, чтобы ты стала моей семьей.
Улыбнулась чему-то другому.
«Феррари» просигналил.
— Я рада, что у тебя все в порядке.
— До свидания. — Я протянул руку.
Перевернула мою ладонь. Провела по ней ногтем указательного пальца.
— У тебя поразительная линия жизни. — Она рассматривала мои пальцы. — Я всегда стыдилась своих рук. У мамы были красивые длинные пальцы, выпуклые ногти. Ты этого, конечно, не помнишь. С тех пор много воды утекло.
— Ты живешь в Алжире, — говорю.
Отпустила мою руку.
— Уже нет.
«Феррари» снова просигналил, длинным гудком. Вижу: она сжала кулаки.
— Можно мне еще как-нибудь зайти, узнать как у тебя дела?
— Приходи, когда захочешь.
Садясь в «феррари», она что-то сказала своему магометанину, а он с усмешкой посмотрел в мою сторону. Я почувствовал себя, как улитка, вытряхнутая из раковины. Или как маленький мальчик, в которого ткнули горящей спичкой.
В девять, как обычно, пришла Анжела, она приходила по вторникам и пятницам.
Анжела Вандендрисше?
Да. В тот вечер она торопилась. Я дверь не успел затворить, а она уже снимала блузку. И сразу полезла в постель. Я сказал, у меня голова сейчас другим занята.
— Ну, пока она еще на месте, — сказала Анжела, — иди ко мне. У меня мало времени, сегодня у нашей Фирмин в школе родительское собрание.
Я заплатил ей. Она снова оделась, сказала:
— Спасибо. В следующий раз получишь двойную порцию.
В ту ночь я плохо спал. Принимал таблетки, они не помогали. Результат: когда минеер Феликс пришел на склад, а такое с ним случается не чаще раза в год, я был совсем сонный.
— Карлуша, — сказал минеер Феликс, — пойди-ка купи пачку «Белги[107]», и три «Баунти». И не торопись.
— Братец, моя матушка просила передать тебе благодарность и кое-что сообщить. Касательно твоей работы магазину не на что жаловаться. Мы всегда могли на тебя рассчитывать. Хотя как раз расчеты — не самая твоя сильная сторона.
Он указал мне на кресло фирмы Mario Sereni, номер двести восемь, хромированная сталь, обивка кожаная, цвет бордо, которое Карлуша только что распаковал, пластиковые пакеты и уплотнитель еще валялись на полу. Заставил меня сесть.
— По делу же о пропавших книгах, маскировке под суперобложками других книг и неразберихе в бухгалтерии, точный объем которой мы пока не можем определить…
Он остановился, сказал, что я неудобно сижу. Опустился на колени возле стула, тяжело дыша, отрегулировал высоту:
— Так лучше?
Я кивнул.
— Братец, может быть, это и несправедливо, но необходимо…
Конечно, он выучил текст заранее. Но не очень хорошо.
— Продолжайте, — сказал я.
— Ты знаешь условия. Они для всех одинаковы.
Он запнулся. Казалось, он обрадовался, когда Рита зашла на склад, взять пять пузырьков туши, я помог ей их упаковать. Рита в облегающем спортивном костюме, блестящем, бирюзового цвета. Очертания трусов проступают.
Минеер Феликс подождал, пока она уйдет, сказал:
— Мама с некоторых пор подыскивает для склада другого работника. Моложе и расторопнее. Честно говоря, Братец, в последнее время у нас, я хочу сказать, у всех сотрудников, сложилось впечатление, что у тебя пропал интерес к работе. Ты в этом не виноват, если кто и виноват, это твоя мать, из-за которой ты расшибся, когда был маленьким.
Я не мог больше оставаться в кресле Mario Sereni. Я поднялся.
— Сядь, — сказал резко. Стал скрести щеку, как будто она чесалась. — Минеер Эмиль посчитает, сколько тебе причитается отпускных, тринадцатой зарплаты и все такое, как обычно. И… мама — человек нелегкий.
— Старость, минеер Феликс.
— Да. Она давно уже не та, что прежде, когда была придворной дамой и сопровождала Королеву Елизавету во время поездки в Китай, Королева играла там на скрипке для китайских детей. Мама до сих пор рассказывает об этом, слишком часто. Конечно, ты можешь, несмотря на допущенные тобою серьезные ошибки, поработать еще неделю, заодно введешь в курс своего преемника.
— Если вы не против, минеер Феликс, я не хотел бы больше приходить…
— Ты хочешь уйти сразу?
— Если вы не против.
— Я не против, — сказал и пошел к выходу. И, уже берясь за ручку двери: — Мы здесь одни, Братец расскажи-ка мне все честно. Ты никогда, скажем по ошибке, не брал чего-то принадлежащего фирме? Подумай хорошенько. Просто расскажи мне обо всем, меня это успокоит.
— Я не могу вспомнить, минеер Феликс.
— Я так и знал, что ты не сознаешься.
Тут я вспомнил. Год назад я взял из мусорного ящика большие пластиковые мешки и старые газеты, и отнес домой. Я сказал ему об этом.
— Ну вот, видишь. Стоило только как следует подумать. Спасибо, Братец, за сотрудничество. В нормальной ситуации ты должен был бы получить подарок от фирмы, но, сам понимаешь…
— Считайте, я его уже получил, минеер Феликс.
— К счастью, — добавил минеер Феликс, — Карлуша намекнул нам о хищениях.
— Карлуша?
— Матушка получила анонимное письмо, которое он ей написал. Я сразу узнал его стиль.
Я надел плащ. Я хотел попрощаться с Карлушей. Я забрал свои бутерброды с ветчиной и термос. Я стоял на тротуаре. Бледный серп луны висел рядом с башней кафедрального собора.
Да, еще минеер Феликс сказал, что Патрик Декерпел доложил ему, будто я нарочно порвал книгу о двенадцати философах, чтобы получить ее за две трети цены. Пока книга лежала на полу, она не была порвана. Когда я поднимал ее, то мог специально повредить.
И твое отвращение к Патрику Декерпелу стало еще сильнее.
Да. Пока я стоял на тротуаре, я чувствовал как во мне поднимается знакомая волна холодной злости. Я принял таблетку. Помогло, но не сразу. Я стоял, пока не успокоился. Потом сошел с тротуара на неровные древние камни. Я сказал себе: «Парень, теперь ты по-настоящему оказался на улице».
И ты поехал к нотариусу Альбрехту?
Поездом. Пришлось два раза пересаживаться.
Я почти двадцать лет не был в родной деревне. Думал, что смогу дойти от станции до центральной площади с закрытыми глазами. Я попытался. Пошел вперед и налетел на дом. Я понял, что развлек местных жителей, вернее, домохозяек; они смотрели на меня, переговаривались и что-то кричали.
Я едва узнавал деревню. Там, где были луга, выросли офисы, словно сложенные из кубиков, окруженные ухоженными газонами и десятками запаркованных машин. Над плоскими крышами сияли неоновые вывески. Американские, немецкие, французские. На месте молочной фабрики построили мойку для машин. Фермы превратили в коттеджи, чтобы сдавать туристам, полоски цемента между кирпичами выкрасили в белый цвет. Там, где жил наш пастырь, устроили ресторан «У дороги». Его айвовый сад куда-то подевался. А там, где была норковая ферма, построили виллы. Странно, что запах остался, только теперь пахло не норками, а чем-то химическим, вроде сероводорода.
