Видади Бабанлы - Когда молчит совесть
— Понимаешь, — начала она и запнулась, — мне бы хотелось пригласить твоих товарищей по работе, ну, конечно, с женами…
— Кого, например?
— Например?… — Мархамат задумалась. — Директора института, секретаря парткома… и…
— Кого еще? — насупился Гюнашли.
Как произнести имя Бадирбейли и его супруги? Мархамат потупилась, поперхнувшись. Зная о вражбе Сохраба и Башира, она понимала, что надо соблюдать осторожность. А Мархамат так хотелось, чтобы они присутствовали на именинах. Она считала жену Бадирбейли первой и главной своей соперницей в городе, надо унизить ее, продемонстрировав свое благополучие.
— Кого скажешь, того и пригласим, хоть весь институт, — притворяясь покорной, сказала она.
— Что, ты свадьбу играть собираешься, что ли? — горько усмехнулся Гюнашли. — К чему такая шумиха? Где мы разместим столько народу?
— Место найдется. — И она продолжала, оправдываясь: — Понимаешь, дорогой, до меня стали доходить слухи, что некоторые профессорские женушки распускают сплетни про нашу семью. На свадьбах, на поминках судачат о нашей дочери, подсмеиваются над ней. Недавно старая ведьма одна на каком-то сборище посмела сказать про ненаглядную нашу Алагёз, что она неизлечимо больна и до смерти останется инвалидом. Жалко девочку! Можем ли мы позволить порочить ее? Я хочу раз и навсегда заткнуть им рот, пусть перестанут чесать поганые языки. Придут и увидят, что дочка наша здорова… Иначе кой черт стала бы я глядеть на их мерзкие рожи?! Да они, вместе взятые, мизинца моего Сохраба не стоят…
Ради дочери Гюнашли готов был идти на все, и, хотя слова жены раздражали и он чувствовал в них фальшь, ему пришлось согласиться.
— Делай, Мархи, все, что тебе угодно! Только оставь меня в покое, мне нужно работать! — резко сказал он.
Мархамат обиделась на его резкость, но решила не ссориться. К чему? Ведь она своего добилась. А насчет супругов Бадирбейли скажет завтра… Крепко поцеловав мужа в знак благодарности, она ушла в спальню, грузно переваливаясь с боку на бок.
На следующий день рано утром Мархамат позвонила Зия Лалаеву и попросила немедленно приехать. В таких делах Зия незаменим. Заручившись его поддержкой, легче уговорить Сохраба.
Гордо улыбаясь, Зия вошел в комнату. Но Мархамат-ханум отвернулась, словно не она пригласила его, и гневно спросила:
— Что случилось? Почему скалишь зубы, как обезьяна?
Ее грубость не смутила Зия Лалаева, не впервой приходилось выслушивать «сладкие» речи Мархамат, он давно примирился с унижениями благодетельницы.
— Прежде всего, салам алейкум, тетушка!
Покачиваясь, как утка, Зия подошел к Мархамат-ханум, склонился и, прищелкнув каблуками, поцеловал ее руку.
— Вот теперь я готов выслушать любые приказания обворожительной и любимой тетушки! Покорный раб преклоняет голову перед повелительницей. Ваше желание — закон!
— Перестань дурачиться, мерзкий комедиант!
— Первое приказание выполнено! — Он выпрямился, принимая серьезный вид, улыбка исчезла. — Готов выслушать второе…
Мархамат окончательно вышла из себя:
— Прекрати шутовство! Надоело!
— К выполнению второго приказа готов!
Зия прошелся по комнате и молча сел на стул, склонив голову в знак полного раскаяния и повиновения.
Кажется, она достаточно припугнула его. Теперь можно сменить гнев на милость. И, фальшиво улыбаясь, Мархамат сказала:
— Хватит выламываться, садись ближе.
— Надоедливый предпочитает находиться поодаль, — обиженно ответил Зия. Однако, подчиняясь приказу, пододвинул стул и сел напротив.
Изложив в двух словах дело, Мархамат принялась восхвалять его дипломатические способности:
— Сохраб-дадаш души в тебе не чает! Ты можешь легко с ним договориться. Поразмысли хорошенько, как лучше добиться согласия на приглашение Бадирбейли. Да, да, я хочу пригласить этого негодяя вместе с женой! Мое благополучие колет ее завидущие глаза. Пусть поглядит на нашу красавицу, убедится, что здорова, хороша, лопнуть бы старухе Бадирбейли…
— Хи, хи! — горделиво хихикнул Зия, закатывая глаза.
Неуместный смех разозлил Мархамат, но без Зия не обойтись, надо терпеть его развязность. И все же Мархамат не выдержала:
— Что за глупый смех? Опять разинул рот? Над чем смеешься?
— А над тем, что без меня не замесить тебе теста! Приходится туго Зия вспоминаешь.
«Чванливый дурак!» — мысленно выругалась Мархамат, однако приторно улыбнулась, пошла на кухню и принесла на подносе стакан свежего крепкого чая.
* * *План действий разработали быстро. Едва Мургуз Султан-оглы отправился на свою ежевечернюю прогулку, Зия, согласно уговору, прошмыгнул в столовую, где Сохраб спокойно допивал чай. Дочку Мархамат услала в свою комнату, а сама ушла на кухню и возилась у плиты, делая вид, что понятия не имеет, зачем пожаловал Зия.
Достав из кармана вчетверо сложенный лист бумаги, Зия протянул его Сохрабу и, заискивающе улыбаясь, проговорил: — Минуту времени, Сохраб-дадаш, взгляните-ка сюда…
Переводя недоумевающий взгляд с нежданного гостя на лист бумаги, который он протягивал, Сохраб спросил:
— Что это?
— Так, мелочь, ничего особенного!
— А все-таки?
Зия помялся.
— Список… Список гостей, которых мы собираемся пригласить на день рождения Алагёз.
Гюнашли помрачнел, на его высоком лбу резко обозначились морщины.
— Мархамат и тебя вовлекла в свои приготовления?
— Я сам составил список, Сохраб-дадаш!
— Зачем?
— А затем… — Зия громко проглотил слюну, — чтобы не было обиженных. Не запишешь — и, глядишь, кого-то забыл! А люди обижаются…
— Иди к Мархи, она лучше знает, кого не положено забывать, насмешливо сказал Гюнашли, не заглядывая в список.
— Нет, Сохраб-дадаш, это не женское дело! Мне нужен ваш совет.
— Могу дать один совет: порви бумагу и не трать время на такие мелочи!
Но Зия был настойчив!
— Поймите, Сохраб-дадаш, обидеться могут не только родственники, но и товарищи по работе. Если не скажут прямо, станут между собой судачить. Мне не раз доводилось слышать, что Сохраб Мургузович, мол, нас за людей не считает, даже не знаем, где его дом. Сколько праздников, торжеств, а он ни разу на стакан чая не пригласил.
— Скажи им, пусть проявят инициативу, пригласят, мне будет с кого пример брать.
— Если бы они слышали сейчас ваши слова! Тысячу раз пригласили и усадили бы на самом почетном месте.
— Хочешь сказать, что я не пойду?
— Угадали! Вы почти нигде не бываете.
— Ты-то знаешь, в чем причина!
— Нет, не знаю! Болтают, что вы горды, надменны, не хотите делить с людьми радость и горе. Короче, считают вас нелюдимом.
Гюнашли задумался.
— Прийти в дом к другу, разделить с ним печаль или радость прекрасная традиция. Забывать традиции своего народа нельзя. Но, к сожалению, порой традиции опошляются, теряют истинный смысл. Званые обеды, вечеринки подчас преследуют корыстные цели. Человека приглашают не потому, что его общество доставляет удовольствие, а потому, что он нужен! За последние годы я что-то не припомню ни одного сборища, где бы мне было легко и свободно. Интриги, сплетни, устройство мелких делишек… За таким столом кусок в горло не идет. Вот я и дал слово не принимать участия, а если представится случай, открыто выступить против подобных «увеселений».
— Вы правы, Сохраб-дадаш! Однако надо иметь снисхождение к младшим. Улыбка, ласковое слово такого уважаемого человека, как вы, для них драгоценный подарок! Вы знаете, с каким почтением относятся к вам в институте и молодежь и старики. Принять вас у себя или быть вашим гостем каждый почтет за честь и счастье. А вы ни к кому не ходите и к себе никого не зовете. Отсюда и разговоры… Разве об угощении идет речь? О чести.
Зия замолчал. Через раскрытую дверь Мархамат слышала весь разговор и осталась вполне довольна. Воспользовавшись Паузой, она со вздохом облегчения поспешила из кухни.
— Верные слова, говорит Зия, — сказала она, появляясь в столовой. Стоит ли из-за куска хлеба восстанавливать против себя людей? Зови всех — и дело с концом!
Почувствовав что-то неладное, Гюнашли подозрительно посмотрел на Зия, потом на жену. Пожав плечами, безучастно сказал:
— Одному уму с двумя не тягаться. Делайте, как считаете лучше!
Он поднялся, намереваясь уйти в кабинет. Мархамат незаметно подмигнула Зия: «Быстрее к цели, уходит!»
— «Бе-бе» тоже разрешите пригласить? — поспешно спросил он.
— Кто это? — удивился Гюнашли.
Зия ехидно хихикнул:
— Башир Бадирбейли, его в институте прозвали «Бе-бе».
Гюнашли поморщился:
— Что за глупая манера придумывать прозвища! Нехорошо.
