Аля Аль-Асуани - Чикаго
— Тебе нравится смотреть на снег? — прошептала она мне на ухо.
— Это прекрасно!
— К сожалению, снегопад уже не производит на меня впечатления, потому что я привыкла к нему с детства.
Позже Вэнди приготовила ужин, погасила свет и поставила в подсвечник, который принесла с собой, две свечи. В этой волшебной атмосфере мы сели ужинать.
— Это куриный суп по еврейскому рецепту. Нравится? — спросила она.
Вэнди смотрела на меня, и глаза ее в свете свечей блестели. Ее красивое лицо странным образом меняло выражение. Иногда оно становилось мрачным, и мышцы напрягались, как от болезненного воспоминания. Будто она унаследовала от предков древнюю печаль, жившую у нее глубоко внутри, которая то проявлялась, то исчезала.
— Наги… Знакомство с тобой — исключительное событие в моей жизни. Я думала, что наши отношения были случайными. Просто развлечением. Я и представить себе не могла, что так влюблюсь в тебя.
— Почему?
— Потому что ты араб.
— И что?
Она засмеялась:
— Ты единственный араб, не мечтающий уничтожить евреев.
Я перестал есть.
— Это неправда. Арабы ненавидят Израиль не потому, что это еврейское государство, а потому что оно оккупирует палестинские земли и убивает арабов. Если бы израильтяне были буддистами или индуистами, это ничего не изменило бы для нас. Мы ведем политическую, а не религиозную войну против Израиля.
— Ты в этом уверен?
— Почитай историю. Евреи веками жили под арабским правлением, и никаких конфликтов не было. Арабы им доверяли. Взять хотя бы тот факт, что почти тысячелетие придворными врачами арабского султана были евреи. И несмотря на все интриги и заговоры, которые не прекращались, султан доверял своему личному врачу-еврею, может быть, даже больше, чем собственным детям и жене. В мусульманской Андалусии евреи жили как полноправные граждане. Когда же Андалусия перешла в руки христиан-испанцев, те стали преследовать и мусульман, и иудеев, поставив их перед выбором — либо креститься, либо погибнуть. Экстремизм испанцев дошел до того, что они впервые в истории ввели специальные органы надзора, беспощадные к вновь обращенным христианам. Инквизиторы пытали их теологическими вопросами, и если обвиняемый не мог дать ответа, то ему предоставляли выбор — быть повешенным или утопленным.
Вэнди от страдания закрыла глаза. Пытаясь ее развеселить, я сказал:
— Вот так, дорогая. И наши, и ваши предки вместе терпели притеснения. Очень даже возможно, что мы с тобой потомки мусульманина и иудейки, которые любили друг друга на земле Андалусии.
— Какая прекрасная фантазия! Господи!
— Это правда! Мне кажется, я знал тебя раньше, давным-давно. Как можно объяснить, что нас с первого взгляда потянуло друг к другу?
Я склонился, чтобы поцеловать ей руки. Мне пришла в голову идея, я быстро поднялся и начал искать кассету. Комната наполнилась пением Фейруз[30].
«Верните, тысячи ночей, этого аромата дымку.Любовь напоит росой на заре свою жажду»
— Это андалусская музыка, — сказал я.
— Не понимаю, о чем она поет, но музыка трогает до глубины души.
Я как мог постарался передать ей смысл стихов. Все вокруг было пленительным — тепло, снег, любовь, свечи, музыка и моя обожаемая Вэнди. Мне стало весело. Я поднялся, взял ее за плечи, нежно притянул к себе, поставил ее посреди комнаты и сказал, возвращаясь обратно на свое место:
— Кровать, на которой я сижу, — андалусский трон. Я эмир и сейчас занимаюсь государственными делами. Если я хлопну в ладоши, ты будешь танцевать. Ты самая красивая и искусная танцовщица Андалусии. Поэтому эмир избрал тебя, чтобы ты танцевала только для него одного.
Вэнди завизжала от восторга. Она была готова подыграть мне, и ее лицо приняло задорное выражение, как у ребенка, которому не терпится начать игру. Голос Фейруз ритмично пел:
«Сладкая ветвь, увенчанная золотом!Ради тебя жертвую матерью и отцом.Если и преступил черту в том, что люблю…Только пророк не порочен грехом»
Я хлопнул в ладоши, и Вэнди начала танцевать. Она изображала восточный танец так, как себе его представляла, — нервно трясла плечами и грудью, будто ее била дрожь. Она была забавна, как ребенок, подражающий взрослым. Во время танца Вэнди не сводила с меня глаз, и я, когда был уже не в силах сопротивляться ее очарованию, послал ей воздушный поцелуй. Я обнял ее и осыпал поцелуями. Мы занимались любовью, а в комнате пела Фейруз, и ее пение благословляло нас. Закончив, мы остались лежать голыми, прижавшись друг к другу. Я поцеловал ее в нос и прошептал:
— Я в неоплатном долгу перед тобой.
— Если ты сейчас не перестанешь, я расплачусь.
— Я действительно тебе признателен. После целого года простоя ко мне опять вернулось вдохновение. Сегодня утром я начал писать новую касыду[31].
— Великолепно. А о чем она?
— О тебе.
Она крепко обняла меня. Я прошептал ей на ухо:
— Вэнди… Ты спасла меня от бессмысленности существования. Ты создала для меня прекрасную мечту.
Мы продолжали лежать, обнявшись, и я чувствовал, как ее дыхание обвевает мне лицо. Вэнди осторожно отстранилась, и сказала, поднимаясь:
— Даже самые прекрасные мгновения заканчиваются. Мне нужно идти.
Она быстро поцеловала меня в лоб, как бы извиняясь, затем удалилась в ванную и вышла из нее уже одетой. Очнувшись от задумчивости, я вскочил:
— Подожди. Я провожу тебя до метро.
— Не надо.
— Почему ты всегда отказываешься, чтобы я тебя провожал?
Она смутилась и, задумавшись, ответила:
— Ты помнишь Генри, моего бывшего парня, о котором я тебе рассказывала? Он работает на ресепшен здесь, в общежитии. Не хочу, чтобы он видел нас вместе.
— А почему тебя это волнует, если между вами все кончено?
— Я скажу тебе честно. Генри — еврей. Если он узнает, что ты араб, у тебя будут неприятности.
— Как он смеет вмешиваться в наши отношения?
— Я хорошо его знаю. Он этого не простит.
— Не могу поверить, что в Америке мы должны скрывать наши отношения.
Он подошла ко мне и поцеловала:
— Единственное, в чем ты должен быть уверен, — так это в том, что я тебя люблю.
Я не стал настаивать, чтобы не смущать ее. Я знал ее бывшего друга. Когда сталкивался с ним на ресепшен, он вел себя естественно и был приветлив. Однако после того как Вэнди несколько раз заходила ко мне домой, я заметил, что он стал смотреть на меня враждебно. Как-то раз я спросил у него, не приходили ли на мое имя письма, но он не ответил. Когда я повторил вопрос, он, не отрывая взгляда от бумаг, которые читал, грубо бросил:
— Когда письма придут, мы вам их передадим. Не надо спрашивать меня по сто раз на дню!
Ничего не ответив, я отошел. Не хотел ругаться с ним и был к этому не готов. «Как Генри узнал о нас с Вэнди?» — подумал я и вспомнил, что у него за стойкой есть монитор, куда камеры передают все, что происходит внутри здания. Вот как! Вэнди — его бывшая девушка, и вполне естественно, что он следит, в какую квартиру она ходит. Я стал избегать его, а с чернокожей служащей, работавшей на ресепшен утром, общался лишь по необходимости.
Однако одним Генри дело не ограничилось. Было похоже, что он разболтал о нашем с Вэнди романе всем евреям в университете. Группа студентов третьего курса, с которыми мы вместе ходили на общую гистологию, меня стала задевать. Я был старше их, и до этого они меня уважали, а теперь резко изменили свое отношение. Каждый раз, когда я проходил мимо, они перешептывались и хохотали. Сначала я не обращал на это внимания, думая, что они смеются над чем-то между собой. Я говорил себе, что не должен думать о людях плохо, чтобы наши с Вэнди отношения не спровоцировали у меня бред преследования.
Однако их издевательства становились все жестче. При каждой встрече они пристраивались за моей спиной и выкрикивали что-то провокационное. Самым дерзким из них был высокий тощий парень, рыжий, с неправильным прикусом и в кипе. Среди своих друзей он играл роль шута. При виде меня он громко кричал: «Ас-саляму алейкум», и все начинали смеяться. Я не обращал на него внимания, пока однажды в пятницу сразу после занятия он не преградил мне рукой дорогу. Все окружили меня.
— Ты откуда приехал? — спросил он меня с презрением.
— Из Египта.
— Ну и зачем тебе гистология? Думаешь, пригодится, чтобы разводить верблюдов?
Они загоготали. Я не выдержал, схватил его за воротник рубашки и закричал:
— Думай, что говоришь, или я за себя не отвечаю!
Я держал его левой рукой, а правая, к счастью, была у меня свободна, и я смог отскочить назад, когда он ударил меня в живот, и тем самым смягчить удар. Я притянул его за ворот ближе и вмазал по лицу. Раздался тупой звук, от силы и резкости удара у парня из носа хлынула кровь. Поняв, что ему меня не одолеть, он завопил:
