Джон Берендт - Полночь в саду добра и зла
Уильямс никогда подробно не рассказывал о своих отношениях с Дэнни, кроме того, что тот был его служащим. Однако вскоре стало известно, что у Уильямса Дэнни был занят неполную рабочую неделю, а все остальное время слонялся без дела по площадям вдоль Булл-стрит. Большинству людей этого оказалось вполне достаточно, чтобы сделать соответствующие выводы – они напрашивались сами собой. В полном неведении остались только старые друзья Джима – в основном леди из высшего общества. Хозяйка салона в Ардсли-парк Миллисент Мурленд, голубых кровей, знала Уильямса на протяжении тридцати лет. Но когда ей позвонила знакомая и сообщила, будто Джим Уильямс только что застрелил своего любовника, она была поражена по двум причинам. «От такого заявления у меня перехватило дыхание, – рассказывала она. – Моя дружба с Джимом была основана на антиквариате, званых вечерах и светских мероприятиях. Об остальных сторонах его жизни я просто не осведомлена и не знаю, какие еще интересы у него были».
Большинство светских львов и львиц, однако, оказались более земными созданиями, нежели миссис Мурленд.
– О, мы все знали, – сообщил по этому поводу Джон Майерс. – Безусловно, мы знали. Нам, конечно, были неизвестны детали, Джим был довольно скрытен, что правильно, но мы все равно поздравляли себя с тем, что Уильямс достиг в нашем городе такого социального успеха. Это поздравление относилось прежде всего к нам самим, поскольку такой взлет Джима свидетельствовал о том, что Саванна стала достаточно космополитичным городом, чтобы допустить такой успех гея.
Миссис Мурленд осталась верным другом Уильямса, но ее встревожило нечто, не относящееся к выстрелам, убившим Хэнсфорда. Ее озадачила мелкая на первый взгляд деталь круговорота событий той бурной ночи. «Джо Гудмен, – говорила она. – Кто это? Я его не знаю и ни разу не видела в доме Джима, но, однако, именно он стал первым человеком, которому позвонил Уильямс».
Недоумение миссис Мурленд по поводу Джо Гудмена возникло из того факта, что всю свою жизнь достойная леди прожила в надежном кругу того общества, которое называется Старая Саванна. Старая Саванна – это четко очерченный самодостаточный круг избранных, роли в котором давно и прочно распределены. Если с кем-то случалась неприятность, то пострадавший обращался к нужному человеку из этого же круга – представителю власти, моральному столпу, финансовому гению, бывалому государственному мужу. Старая Саванна могла противостоять любому кризису, любым случайностям. Проведя всю жизнь в таком мире, миссис Мурленд была до глубины души возмущена тем, что Джим Уильямс обратился не к Уолтеру Хартриджу и не к Дику Ричардсону, а к какому-то никому не известному Джо Гудмену. Для нее это стало сигналом, что в мире что-то перевернулось.
В свете постоянных разговоров и пересудов, темой которых являлись происхождение, карьера и подвиги Джима Уильямса, вновь всплыло воспоминание об эпизоде с нацистским флагом. Да тут еще стреляли из немецких «люгеров»…
Некоторые люди, и в их числе даже несколько евреев, напрочь отмели нацистскую тему, как несущественную. Боб Минис, один из евреев, прокомментировал событие с флагом так: «Это было, конечно, глупо, но Джим действовал быстро и не раздумывая». Но имелись и другие, которые не спешили так легко оправдать Уильямса.
– Я уверен, что он сам не считает себя нацистом, – заявил Джозеф Киллорин, профессор английского языка из государственного колледжа имени Армстронга. – Но давайте разберемся. Нацистская символика не лишена смысла, как это может показаться с первого взгляда. Она все равно несет определенную смысловую нагрузку, даже если ее считают некими «историческими реликвиями». Это свидетельство превосходства, и не надо никого убеждать в том, что Джим Уильямс не подозревал о таком ее значении. Он слишком умен, чтобы не знать подобных вещей. Здесь, на Юге, в шовинистических кругах вы можете иногда обнаружить тягу к нацистским регалиям, что связано с тоской по тем временам, когда людей высоко ценили за ношение таких регалий. У многих возникает ощущение, что применение нацистских символов – напоминание о тех временах и говорит о завышенной самооценке. В Саванне есть один очень светский джентльмен, который временами появляется на костюмированных балах в нацистской униформе – вы прекрасно знаете, о ком я говорю, – и при этом заявляет, что делает это только для эпатажа. Но не надо обольщаться, за всем этим кроется все тот же глубинный смысл, о котором я говорил. В случае Джима мы тоже имеем дело не просто с аполитичным вызывающим поведением. Если человек живет в лучшем на весь город доме и дает самые грандиозные званые вечера, то ему очень легко вообразить себя высшим существом. Он может также решить, что правила и законы, которые должен соблюдать обычный гражданин, писаны не для него. Именно это и продемонстрировал Джим Уильямс, вывесив на балконе нацистский флаг.
Как бы то ни было, но сплетни и болтовня, возмутившие спокойствие города в первые недели после убийства, постепенно улеглись, уступив место общему мнению о том, что дело это будет спущено на тормозах. По всем признакам имела место необходимая самооборона, либо преступление совершено в состоянии аффекта. Подобные дела рассматривались тихо и неспешно, особенно если обвиняемый уважаемый человек без преступного прошлого. Саваннцы хорошо помнили прежние убийства такого рода, когда подозреваемые с хорошими связями оправдывались судом, невзирая на всю очевидность их вины. Вот один из самых живописных примеров такого рода: некая незамужняя дама заявила, что ее джентльмен-любовник застрелился из ружья, сидя в кресле-качалке в ее гостиной. Дама вычистила ружье, спрятала его в шкаф, велела набальзамировать тело убитого и только после этого обратилась в полицию.
– О, Джим Уильямс вероятнее всего выпутается из этой истории, – сказал саваннский аристократ Прентис Кроу, – но ему придется столкнуться с некоторыми трудностями. Найдутся люди, которые станут возмущаться тем, что Джим застрелил этого парня – именно этого. Дэнни Хэнсфорд был хорошим… кавалером, хорошим во всех отношениях, как для мужчин, так и для женщин. Вся беда для Уильямса заключается в том, что Дэнни еще не сошел с круга и очень многие надеялись познать его ласки, но теперь, когда он убит, надеждам этим не суждено сбыться. Именно это я имею в виду, говоря о возмущении.
Сонни Кларк куда более прямолинейно высказал ту же мысль в баре Оглторпского клуба:
– Вы знаете, что говорят в городе о Джиме Уильямсе? Говорят, что он застрелил самую лучшую задницу в Саванне!
Весь город был буквально захвачен сенсационной перестрелкой, и много недель спустя после нее саваннцы частенько заезжали на Монтрей-сквер и по несколько раз объезжали ее. Потрепанный журнал «Архитектурный дайджест» за сентябрь-октябрь 1976 года с планом Мерсер-хауз ходил по рукам и те, кто никогда в нем не бывали, прекрасно представляли себе, что Дэнни Хэнсфорд убит между старой картиной, авторство которой приписывают племяннику великого Томаса Гейнсборо, и инкрустированным золотом столом, которым некогда владел император Мексики Максимилиан. Люди злорадно цитировали заключительные строки статьи из «Дайджеста», приобретшие теперь иронический оттенок: «Очарование города и его образа жизни нашло свое выражение в тщательной и любовной реставрации Мерсер-хауз – дома, некогда поврежденного войной, преданного забвению, но ставшего благодаря трудам Уильямса средоточием гармонии и спокойной жизни».
В деле Джима Уильямса имелась только одна большая неувязка – Спенсер Лоутон, новый окружной прокурор. Лоутон получил должность слишком недавно, чтобы стать предсказуемым. Кроме того, он был многим обязан Ли Адлеру, который своим покровительством и помощью немало способствовал назначению Лоутона, а всем была известна давняя вражда между Джимом Уильямсом и Ли Адлером. Этот человек, если бы захотел, мог бы очень сильно повлиять на исход дела. В частном разговоре он мог побудить Лоутона примерно наказать Уильямса или проявить мягкость, но последнее было маловероятно. Находились смельчаки, открыто спрашивавшие об этом Адлера, который неизменно отвечал: «Спенсер Лоутон – вполне самостоятельный человек».
В течение месяца, прошедшего после злосчастной перестрелки, новый окружной прокурор не привлекал ничьего внимания, держась в тени. Его имя ни разу не было упомянуто в связи с делом. Все заявления прокуратуры исходили от первого заместителя прокурора. Предварительные слушания назначили на семнадцатое июня, и к этому времени Лоутон должен был решить, предъявлять или не предъявлять Уильямсу обвинение.
За пять дней до начала слушаний Спенсер Лоутон выступил перед Большим жюри графства Чатем на секретном заседании. Большое жюри действовало без промедления. Джиму Уильямсу было предъявлено обвинение в убийстве первой степени – то есть в заранее подготовленном умышленном убийстве. Суровость обвинения вызвала недоумение. Если обвинение вообще должно быть вынесено, то, согласно общему мнению, в непредумышленном случайном убийстве, что вполне согласовывалось со всей предысторией происшествия. Лоутон не стал публично обсуждать свое решение, сославшись на то, что криминалистическая лаборатория еще не дала полного ответа на поставленные вопросы. Как бы то ни было, но Джиму Уильямсу предстоял судебный процесс.
