Джон Берендт - Полночь в саду добра и зла
– Ваша честь, с вашего позволения я хотел бы переговорить с мистером Расселом.
– У суда нет возражений, – сказал судья.
Джо сел рядом с Расселом, раскрыл его папку и разложил на столе бумаги. Под взглядами всего зала он спокойно и доверительно побеседовал с мистером Расселом и через несколько минут взглянул на судью.
– Ваша честь, – обратился к нему Джо, – если вы позволите, то мы через двадцать минут исправим ситуацию, и вы сможете восстановить иск мистера Рассела ко мне.
Судья настороженно посмотрел на Джо – то ли этот тип смеется над судом, то ли он действительно хочет быстро выйти из наступившей неловкой ситуации. – Суд высоко ценит ваше предложение, – объявил судья, – но лично я сомневаюсь, что существуют прецеденты, когда бы ответчик действовал, как адвокат истца.
Это не вполне допустимо, поскольку возникают сомнения, не станет ли адвокат использовать ситуацию в своих интересах больше, чем в интересах своего подзащитного. Надеюсь, вам понятна моя точка зрения.
– Она мне понятна, ваша честь, – настаивал Джо, – но в данном случае вопрос заключается только в правильном составлении документа. Этот джентльмен приехал сюда из Чарлстона, чтобы потребовать назад свои деньги, и мне кажется не совсем честным отправлять его домой не солоно хлебавши из-за мелких процедурных формальностей.
– Я согласен с вами, – поддержал Одома судья. – Действуйте.
– Хочу сказать еще вот что, ваша честь, – продолжал Джо. – Я бы добавил для протокола, что делаю это pro bono[11]…
– Это прекрасно с вашей стороны, – одобрительно промолвил судья.
– …воздерживаясь, тем не менее, от законного платежа в четыре тысячи двести долларов.
В зале раздался дружный смех. Джо обернулся и подмигнул Мэнди и мне.
В заседании возник перерыв, пока Джо переписывал иск мистера Рассела против себя. Когда он закончил, общая сумма иска снова достигла восемнадцати тысяч долларов. Наступила очередь Джо давать показания. Он рассказал суду, будто выписывал чеки, надеясь, что держатели Городского рынка, на территории которого находится «Милая Джорджия», вовремя отдадут ему несколько тысяч долларов, которые они были ему должны. Но деньги так и не поступили. Таким образом, необеспеченность чеков была непреднамеренной. Судья и прокурор, не склонные доверять объяснениям Джо, тем не менее согласились снять обвинение, если долг в восемнадцать тысяч долларов будет выплачен в течение одного месяца. Если Джо не сделает этого, то ему будет предъявлено формальное обвинение. Судья, прокурор и истцы дружно высказали надежду, что Джо сумеет уладить дело, прежде чем дойдет до следующего суда.
И Джо уладил это дело, но не благодаря фантастической прибыли «Милой Джорджии», совсем нет. Он взял взаймы восемнадцать тысяч долларов у молодой богатой четы, которая недавно переехала в Саванну и подпала под очарование Джо Одома и «Милой Джорджии».
Счастье не оставило Джо и в поисках квартиры из-за возвращения Джона Торсена. В последний момент Одом сумел занять под жилье первый этаж Гамильтон-Тернер-хауз в нескольких кварталах от Лафайет-сквер. Хозяин дома, живший в настоящее время в Натчезе, был старым приятелем Джо, прекрасно его знал, но, видимо, данное обстоятельство нисколько его не смущало.
Джо очистил дом на Пуласки-сквер и ликвидировал все следы своего там пребывания. Закончив труды, он сел на крыльце дома и со спокойной совестью закурил. Надо признать, что все получилось не самым худшим образом. Пустые чеки превратились в настоящие. Он переезжал в прекрасный каменный дом. Судебное преследование ему больше не угрожает, так что можно спокойно выкурить сигарету и подождать, пока Мэнди не вынесет из дома последнюю корзину грязного белья. Когда она это сделает, он отключит электричество и телефон, перекроет воду, запрет дверь и они поедут на новое место жительства.
Занимался рассвет, когда Джо уснул сном праведника в своем новом доме. Проспал он до вечера, а потом отправился в «Милую Джорджию», где первым человеком, которого он встретил, оказался мистер Рассел, торговец старинными вещами из Чарлстона, привезший два украшенных орнаментом бронзовых канделябра. Джо повесил их по обе стороны большого зеркала у стойки бара и зажег свечи. Замерцал чудесный огонь, и по стенам заплясали причудливые тени.
– Вы возьмете у меня чек? – спросил Джо мистера Рассела.
– Конечно, возьму, а почему бы и нет?
– Я был бы вам очень обязан, – заговорил Джо, – если бы, э… вы… подождали до первого числа следующего месяца.
– Я с удовольствием подожду, – заверил Одома мистер Рассел.
Джо направился к фортепьяно и в ту же секунду столкнулся с улыбающимся во весь рот агентом по недвижимости Джоном Торсеном.
– Я вернулся! – торжественно объявил мистер Торсен. – Если вы все еще хотите занять дом на Пуласки-сквер, то он к вашим услугам. Я сохранял его для вас все время, пока был в отсутствии.
– Я знал, что вы поступите именно так, – прочувствованно отозвался Джо, – и у меня нет слов для выражения моей признательности.
Глава XIV
ЗВАНЫЙ ВЕЧЕР ГОДА
Тисненные золотом приглашения на Рождественский вечер у Джима Уильямса начали появляться в почтовых ящиках лучших домов Саванны в первой неделе декабря. Получатели вскрывали их с удивлением и испугом – все полагали, что в сложившейся ситуации Джим Уильямс не должен устраивать никаких вечеров. Столкнувшись с приглашениями, высший свет Саванны испытал сильное смятение – событие, венчающее уходящий год, должно было состояться на месте злополучной перестрелки и в преддверии суда, который ожидал хозяина дома. Что делать? В Саванне в первую очередь и больше всего чтят манеры и этикет. В конце концов, именно в Саванне родился Уорд Макалистер, самозванный арбитр в вопросах кодекса представителей высшего света Америки конца девятнадцатого века. Именно Макалистер составил в 1892 году список элиты «Четыреста первых». Этот достойный сын Саванны кодифицировал правила поведения леди и джентльменов. Оживленные дебаты, касавшиеся вопроса виновности или невиновности Уильямса, поменяли центр тяжести и касались теперь вопроса о том, пристойно ли Джиму устраивать Рождественский вечер и стоит ли (поскольку ни у кого не было теперь сомнений, что он его все-таки устраивает) его посетить. В том году вместо традиционного вопроса «Вы приглашены?», спрашивали: «Вы примете приглашение?»
Миллисент Мурленд советовала Уильямсу не устраивать бал.
– Этого не стоит делать ни в коем случае, Джим, – говорила она ему и думала, что он прислушается к ее совету, до тех пор, пока не обнаружила приглашение в своем почтовом ящике. Для миссис Мурленд это приглашение превратилось в мучительную дилемму. После не скольких бессонных ночей она решила не идти.
Уильямс отказывался признать, что его вечер может превратиться в манифестацию дурного вкуса. Он говорил, что и он сам и его адвокаты решили, будто отказ от вечера могут истолковать как признание вины. Следовательно, вечер необходимо устроить. Правда, Джим решил отказаться от проведения традиционного мальчишника на следующий день. «Единственный, кто будет об этом жалеть, это Леопольд Адлер, – сказал по этому поводу сам Уильямс. – У него была бы прекрасная возможность пошпионить за мной».
Уильямс был уверен, что Ли Адлер подзуживает окружного прокурора, чтобы тот предъявил Уильямсу обвинение в убийстве, и не смягчал бы его, хотя на словах Ли делал вид, что очень озабочен судьбой Джима. Через два дня после перестрелки Эмма Адлер написала Джиму, что очень сочувствует ему и предлагает всю возможную помощь, если таковая потребуется. Письмо было подписано: «Любящая вас Эмма».
– Использование слова «любящая», – заявил по этому поводу Уильямс, – как раз и доказывает, что письмо есть упражнение в неискренности. Эмма Адлер любит меня не больше, чем я – ее, и мы оба это прекрасно знаем.
Уильямс не стал приглашать чету Адлеров на свой Рождественский вечер.
Как и в прошлые годы Джим заранее сделал все Необходимые приготовления к празднику. Помощники Уильямса привезли в дом три грузовика пальмовых лиан, кедровых сучьев и листьев магнолии. Целую неделю они украшали семь каминов и шесть люстр Мерсер-хауз. В день званого вечера, утром, в дом прибыла Люсиль Райт жарким из свинины, индейки и говядины; галлонами креветок и устриц; корзинами кексов, печений и пирогов. Обильные закуски были разложены на серебряные тарелки, расставленные вокруг букета розовых и белых камелий в центре грандиозного обеденного стола. Шесдесятифутовая гирлянда пламенных орхидей украшала винтовую лестницу. Воздух был напоен ароматами сосны и кедра.
Ровно в семь часов Уильямс открыл входную дверь Мерсер-хауз и вместе со своей матерью и сестрой, Дороти Кинджери, встал на пороге, приготовившись к приему гостей. Женщины были в вечерних платьях, хозяин в черном галстуке и строгом пиджаке. В манжетах его сорочки сверкали сделанные по заказу русского императора запонки работы Фаберже. Джим глубоко вздохнул. – Теперь-то я узнаю, кто мои настоящие друзья.
