Вячеслав Пьецух - Плагиат. Повести и рассказы
— А не слишком ли будет, парень? Не круто ли ты берешь?
— Это еще что! — отвечал им Стрункин. — То ли еще будет!
— Да куда же дальше?! — изумлялись глуповцы. — Некуда, кажись, дальше, потому что ты нас всех в бедности уравнял.
— А дальше мы прямиком въедем в рай на спине у классового врага! Головы садовые: ведь в собственности все и дело! От нее ваше отсталое сознание и горемычное бытие! По учению как выходит: сам по себе человек прекрасен, это его только собственность обломала. Но мы освободим человека от пут движимого и недвижимого имущества, и он сразу распустится, как цветок! Кто был ничем, тот станет всем — такая у нас программа.
На эти слова глуповцы призадумались, потому что они знали много таких сограждан, которым в интересах общественного спокойствия лучше было бы так ничем и остаться, которые если вдруг станут всем, то это избави бог.
— Поразительный идеализм! — ввернул свое один преподаватель гимназии. — То есть самые крайние материалисты почему-то и есть первые идеалисты. Ведь когда еще писал Федор Михайлович Достоевский: человеческое счастье — это гораздо сложнее, нежели полагают господа революционеры.
— А вот это ты, друг, загнул! — парировал Стрункин. — Насчет человеческого счастья мы чудесно осведомлены. А с Достоевским мы, дай срок, разберемся. И с тобой разберемся: как твоя фамилия?
Преподаватель, конечно, немедленно скрылся, оставив этот вопрос открытым, но прочие глуповцы были в восхищении от решительных повадок нового властелина.
— Орел! — говорили они. — У такого не забалуешь.
Уж это точно: потачки Стрункин противникам не давал. Всех мудрствовавших лукаво, то есть главным образом преподавателей глуповской гимназии и школы мыловарения, он сослал на лесоразработки, чтобы они со своими умными мыслями не путались под ногами у новой власти и не вносили бы в наметившееся единосогласие смятение и разброд. Только «Истинный патриот» напечатал на Стрункина критику, начиненную обвинениями в бесшабашных экспроприациях и прочих приемах «вооруженного христианства», как он налетел на редакцию, рассеял сотрудников несколькими выстрелами из нагана и закрыл газету на вечные времена. Несладко пришлось и священнику Знаменскому, который в воскресной проповеди недобрым словом помянул учение о лучезарном завтра и пригрозил градоначальнику анафемой, если он не возьмет себя в руки; Стрункин взашей вытолкал Знаменского на паперть, запер собор Петра и Павла на большой амбарный замок и заключил свою акцию следующими словами:
— Это тебе, долгогривый, за то, что ты еретик, потому что всякая власть от бога. Ну а если серьезно, то тут твоей вредной деятельности и конец, приспешник самодержавия, народ дурить — это не модель, и так он не шибко умный. Будешь теперь, дармоед, улицы подметать!
Но по отношению к соратникам Стрункин был внимателен и ласков до такой степени, что поселил террориста Содомского — как ветерана-борьбы с царизмом — без малого во дворце; Стрункин лично выгнал помещика Собакина из его отчины, отстоявшей от Глупова примерно в пятидесяти километрах, и поселил в его доме заслуженного террориста; злые языки, правда, сеяли слух, что Стрункин просто-напросто удалил Содомского от соблазна, зная его неуемную страсть к пальбе.
Словом, не то что железным властелином предстал перед городом паренек в очках, а лучше сказать, власть в его руках вспыхивала и играла. Он в одночасье ввел прогрессивное правописание и объявил вне закона приверженцев дооктябрьского алфавита. Он приказал разобрать городской водопровод на предмет его буржуазной сущности, так как он обслуживал только доходные дома, выстроенные в стиле модерн, и город пятнадцать лет вообще обходился без водопровода. В борьбе против собственности он дошел до таких пределов, что запросто являлся к кому-нибудь на квартиру и национализировал посуду, одежду, мебель и спальные принадлежности. Прознав о том, что, несмотря на все волшебные перемены, глуповцы покушаются уже и на государственное имущество, он сказал:
— Это такие шельмы, что хоть к каждому проверяющего приставляй… — И к каждому не к каждому, но множество проверяющих понаставил. В одночасье же он провозгласил новую эру в истории города Глупова, в которую, правда, нелегко верилось поначалу, потому что население по-прежнему рожало детей и ходило друг к другу на именины, но вскоре Стрункин ввел даровое снабжение города хлебом, спичками и гвоздями, и глуповцам пришлось-таки поверить в новую эру; где Стрункин разжился хлебом, это уму было непостижимо, поскольку из-за политических пертурбаций последнего времени в округе стоял лютый неурожай.
Последними деяниями Стрункина по разрушению прежнего строя жизни были следующие деяния: он открыл краеведческий музей и закрыл сумасшедший дом. Краеведческий музей он основал в том самом здании, где прежде помещалась резиденция градоначальников, — сам Стрункин поселился, прямо сказать, в лачужке, чем развил любовь глуповцев к себе до градуса поклонения, — но на первых порах в музее экспонировались лишь глиняные свистульки, вошедшие в моду при градоначальнике Лычкине, да деревянного дела пушечка малая на колесцах, каковой развлекался сам бригадир Фердыщенко, первый фантастический путешественник. Сумасшедший же дом был упразднен Стрункиным на том основании, что при социализме, пришествие которого он простодушно ожидал к концу 1918 года, сумасшедших быть не должно, поскольку не с чего при социализме сходить с ума, нет для этого никаких общественно-экономических предпосылок, и посему мечтатель, чаявший прекрасной жизни через триста лет, ученик Циолковского и бессмертный юродивый Парамоша были распущены по домам; мечтатель немедленно принялся за организацию контрреволюционного заговора, ученик Циолковского снова развесил на Соборной площади свои чертежи и повел переселенческую пропаганду, а юродивый Парамоша целыми днями сидел на голой земле возле запертого собора, проникновенно смотрел в глаза проходящим глуповским обывателям и как-то нарочито помалкивал, с таким видом помалкивал, точно он напрямки провидел будущее в частности и будущее вообще. Надо полагать, Стрункина его поведение чем-то насторожило, потому что в конце концов он юродивому сказал:
— Ну чего ты революционному населению глазки строишь?! Или у тебя, мать твою так, что-нибудь на уме?
Парамон молчал.
— Нет, ты выскажись, не тушуйся! Может быть, у тебя такое наболело в мозгу, что поможет нам глубже разоблачить старорежимные безобразия.
Парамон ответил:
— Я пока высказываться погожу.
— Да чего годить-то? Годить-то, я спрашиваю, чего?
Парамон молчал.
Вскоре случился контрреволюционный переворот, который подготовил-таки мечтатель. Дело было во время атеистического митинга, каковой Стрункин созвал на Соборной площади, чтобы окончательно опорочить отца Знаменского и в его лице обманную христианскую идеологию, терминологию, атрибутику, всероссийский клир; что ему далась эта религия — непонятно. Когда к условленному часу на площади собралось все глуповское население, Стрункин поднялся на паперть храма, согнав с нее нищего Милославского, снял свою шоферскую кепку перед народом и объявил:
— А бога-то, братцы, нет!
— Ась? — не поверил кто-то.
— Я говорю, бога нет. Глупости это все. Отсутствует он, как таковой. Нету его. Аминь!
— Хорошо,– послышалось из толпы. — А, примерно, с душой-то теперь как быть?
— Душа отменяется. Нету такого органа, анатомию надо знать.
При всей своей любви к Стрункину глуповцы были разочарованы и неприятно задеты его атеистическим выступлением, поскольку они истово верили не только в бога и черта, но также в водяных, леших, казюлей и домовых. Монархисты тонко прочувствовали этот политический момент, и примерно минуту спустя после того, как Стрункин сказал «анатомию надо знать», мечтатель в пенсне застрелил его из американского револьвера.
Заслуживает замечания, что, когда потом монархисты оттащили тело на выгон, где положили его зарыть, вдруг оказалось, что градовластитель жив. В смятении монархисты распяли его на кресте и сожгли, обложив сырыми березовыми дровами, но, когда разгребли угли и головешки, опять оказалось, что Стрункин жив — такой несказанной жизненной силы это был человек; один глаз у него испарился, а другим он с пристальной ненавистью смотрел на своих врагов. Тогда закопали его живьем [46].
Расправившись со Стрункиным, монархисты при внимательном безмолвствии населения начали поворачивать историю вспять — история скрипела, но поддавалась. Так, возвращены были с лесоразработок все мудрствовавшие лукаво, которые значительно усилили партию монархистов, восстановлен старый алфавит и прежнее летосчисление, возрожден институт частной собственности, что особенно не понравилось горожанам, включая даже купца Сиракузова, привыкшего к праздности и беззаботному житию, в продаже появилась ханжа [47], возобновилось богослужение в храме — его по-прежнему отправлял отец Знаменский, отставленный от метлы, — снова стал выходить «Истинный патриот».
