Вячеслав Пьецух - Плагиат. Повести и рассказы
В эпоху бумдекаданса рок особенно не баловал Глупов знаменательными событиями. Как-то сюда нечаянно заехала известная спиритуалистка Блаватская, которая дала спиритический сеанс в доме градоначальника: ей отчего-то взбрело на ум вызвать дух Максимилиана Мари Исидора де Робеспьера, и он посоветовал Перламутрову произвести переселение народов во избежание беспорядков. Максим Кузмич потом долго думал, что имел в виду Робеспьер, и, ничего не придумав, распорядился просто-напросто переселить Навозную слободу на место Пушкарской, а Пушкарскую — на место Навозной, что и совершилось на другой день при полной покорности населения — это, конечно, уму непостижимо, как легко глуповцы переходили от фазы нетерпимости в градусе мятежа к фазе терпимости в градусе беспрекословного подчинения.
Примерно в это же время в Глупове появилась собственная футбольная команда, образовалось акционерное общество «Бахус» для осушения глуповского болота и над выгоном был осуществлен показательный полет на аэроплане системы «Фарман», который пилотировал штабс-капитан Курочкин, один из первых воздухоплавателей северо-восточного региона. «Бахус», правда, повел свою деятельность до такой степени агрессивно, что года через два на месте глуповского болота образовалась форменная пустыня.
Всем этим мероприятиям оказал решительную оппозицию глуповский иерарх, священник Серафим Знаменский, остро почувствовавший упадничество в человеках, но ошибочно угадывавший, откудова ветер дует. Ветер, конечно, дул с той стороны, что город давно перерос административные приемы здешних правителей, принятые на вооружение еще при Василии II Темном, и только поэтому он изгалялся и его кидало в разные соблазнительные предприятия, а отец Серафим неправедно полагал, что все дело в тайном сговоре Российской империи с Люцифером. Особенно не по душе ему пришелся показательный полет над выгоном, и он даже направил требование в Синод, чтобы отлучили пилота Курочкина от церкви, а на градоначальника Перламутрова наложили бы строжайшую епитимью. Затем отец Серафим взялся за акционерное общество «Бахус», точно он предчувствовал, чем в конце концов закончится ирригационная вакханалия; года два он секретно играл на понижение, подбивая акционеров отдавать свои пакеты под страхом недопущения к причастию, и кончил тем, что под покровом ночи самолично снял магнето с трактора «Фордзон», купленного обществом для прокладки водоотводов. В тринадцатом году отец Серафим дошел до того, что написал специальную проповедь против электричества.
Между тем декадентские настроения в Глупове не только не затухали, но, напротив, приобретали все более широкое распространение: уже пошла мода на кокаин, адюльтеры и самоубийства по причине разочарования в жизни, под которую, как под бубонную чуму, попало целое отделение гимназисток-кокаинисток; потом в городе появилась компания молодых людей, разгуливавших по Дворянской улице босиком в апельсиновых фраках и извозчичьих шляпах со страусиными перьями, а на лбах у них у всех была нарисована бабочка «махаон»; потом распоясавшиеся купчики разгромили трактир на Большой улице и с пением «Марсельезы» протащили по всему городу голую девку во фригийском колпаке, только с помпоном, и пьяным делом утопили ее в реке; потом в городе пошли по рукам прокламации эсдеков, призывавших пролетариев к свержению существующего порядка, но эти прокламации не имели большого успеха, потому что всех пролетариев перестреляли еще в предыдущее градоначальничество. Возможно, что дальнейшее усугубление декаданса было вызвано тем, что отец Серафим хоть и бился за очищение нравов, но сам веровал в белую магию и по субботам парился в бане совместно с тремя просвирнями.
А перед самой войной в Глупове объявился человек, называвший себя учеником Циолковского, тогда еще не известного нигде, кроме Калуги, где его считали городским дурачком, и, демонстрируя на Соборной площади чертежи фантастического летательного аппарата, дня три подряд приставал к обывателям с предложением переселить желающих на любую другую планету околосолнечного пространства. Желающих порядочно набралось, и трудно сказать, чем закончилась бы эта переселенческая кампания, кабы Перламутров не распорядился спровадить ученика Циолковского в сумасшедший дом; таким образом, к началу империалистической войны в городе уже насчитывалось трое умалишенных: ученик Циолковского, человек, который чаял прекрасной жизни через триста лет, и бессмертный юродивый Парамоша.
В начале августа 1914 года в Глупове была объявлена всеобщая мобилизация и одновременно «сухой закон». К мобилизации все отнеслись более или менее легкомысленно, а вот «сухой закон», прямо скажем, глуповцев подкосил: они не столько даже обомлели от внезапного исчезновения спиртных напитков из товарного оборота, сколько обомлели от очевидной непродуманности этой акции в рассуждении трезвой оценки текущего и предбудущего момента. Потемнел народ, призадумался, томно заломил бровь.
— Ничего! — говорили глуповские мужики. — Вот денька три не попьем, а там поглядим, чье мясо собака съела!
Но на четвертый день у глуповцев открылась какая-то рябь в глазах, и они уже были ничего не в состоянии рассмотреть, исключая предметы, имевшие особо массивные очертания. Пошел слух, будто бы на Глупов напала такая трезвенная болезнь, но тут в городе временно расквартировалась противоаэропланная батарея, и артиллеристы засвидетельствовали, что страдают тем же самым заболеванием, значит, это уже было бедствие всероссийское.
Утром 6 августа над Глуповом показался Зеленый Змий, который, видимо, задумал совершить второе пришествие, чтобы исправить чреватую ошибку администрации, но командир противоаэропланной батареи сослепу принял его за германский аэроплан и приказал открыть по нему прицельный огонь. Зеленый Змий улетел несолоно хлебавши.
Невзгоды переходного периода
Февральская революция тоже докатилась до Глупова в смирном виде. После того как здесь стало известно о двойном отречении Романовых от престола, глуповские обыватели опять же собрались у резиденции градоначальника на грозно-вопросительную манифестацию, и Максим Кузмич Перламутров счел за благо исчезнуть точно так же, как у Салтыкова-Щедрина исчез старый Евсеич, «как будто его на свете не было, исчез без остатка, как умеют исчезать только “старатели“ русской земли». На какое-то время в Глупове установилось безвластие, которое почему-то пришлось населению не по вкусу, и город запаниковал. Город задался тревожным вопросом: «Это что же теперь будет?» — и отвечал на этот традиционный русский вопрос разными надуманными подозрениями: говорили, что, верно, теперь на державу нападут Махмуд турецкий да Махмуд персидский, говорили, что, очень может быть, верх возьмут острожники из губернии, которые могут вырезать город до последнего человека, что скоро окрест воцарится безмерный голод, какого народ не знал со Смутного времени, и упразднится торговля, потому что остановится общественно полезное производство, потому что какой же дурак станет ударять палец о палец, если его к этому делу некому понукать.
Глуповцы уже начали запасаться обычными паническими продуктами, именно сахаром и солью, которыми во всех двусмысленных случаях исстари запасался глуповский обыватель, как, наконец, в городе объявилась власть — комиссар Временного правительства Екатерина Зубкова, здоровенная баба, стриженая, в сапогах и кожаных галифе. После этого глуповцы успокоились, как-то пришли в себя, потому что появилась хоть и каверзная, а власть.
За время правления комиссара Зубковой в городе совершились многие перемены. Во-первых, при ней в полной номенклатуре были провозглашены демократические свободы, начиная от свободы волеизлияния и кончая… ну, той же свободой волеизлияния, потому что куда же дальше по нашей жизни, и странное дело: поначалу народ почем зря трепал языком, точно торопился высказаться за все канувшие столетия, некоторые отчаянные головы свободно призывали к свержению всех грамматических норм русского языка, «Истинный патриот» только что о некрофилах материалов не публиковал, интеллигенты из числа преподавателей гимназии наводили лютую критику на всех глуповских градоначальников, исключая комиссара Зубкову, — и ничего: небо не упало на землю, и электричество продолжало как заведенное поступать, и по-прежнему совершался круговорот воды в природе, — словом, ничего выходящего из ряда обыкновенного не случилось. И это при том что, не имея навыка существования в условиях демократических свобод, глуповцы отчасти поняли их превратно, например, в поисках спирта они два раза разбивали городскую аптеку, вообще перестали подавать нищим, а потом и прекратили всякую общественно полезную деятельность, так что вскоре действительно настали голодные времена. А там появились-таки острожники, выпущенные из тюрем по всеобщей амнистии, которые набежали на город, наверное, мимоходом, и тут началось такое, чего трудно было ожидать на исходе второго тысячелетия христианской цивилизации: не то что ночью, среди бела дня из дому было выйти нельзя — до того острожники в городе разгулялись. Теперь оставалось только дожидаться нашествия Махмуда турецкого и Махмуда персидского, которое, в иной, правда, редакции, но тоже не заставило себя ждать. Сам собой напрашивается вывод: у нас не бывает таких слухов, которые совсем бы не оправдались.
