Григорий Ряжский - Колония нескучного режима
Зиму Приска с Гвидоном провели в Москве, в Кривоарбатском, чему Таисия Леонтьевна была чрезвычайно рада. Носилась колбасой, желая угодить сыну и невестке. Особенно невестке: как влюбилась в Приску с первого дня, так и не остывала. Живя в Москве, Гвидон продолжал мотаться в Боровск, в мастерскую, потому что сразу после детдомовского заказа подоспел другой. Не слишком ответственный, но вполне интересный. Скульптурный вход в реконструированное после войны здание Калужского кукольного театра. Кстати, областной отдел культуры предложил кандидатуру Гвидона сразу после боровского открытия. Сам вход по замыслу Иконникова должен был представлять собой распашные, кованые узорчатые арочные ворота с расставленными по контуру арки персонажами детских сказок. В центре, на вершине арки — кукушка. Перед спектаклем и после, пока выходит народ, она поступательно наклоняется и после троекратного «ку-ку» занимает прежнее место. Самих же персонажей: принцесс, клоунов, колобков, горбунков, разных зверюшек и птиц — он замыслил представить в виде вращающихся вокруг своей оси деревянных скульптур, после этого самого «ку-ку». Причем дерево намеревался использовать пересушенное, сверхтвёрдого сорта, так, чтобы были отчётливо видны сформировавшиеся навсегда трещины в материале. И устойчивая всесезонная краска. Плюс элементы из кованого металла с последующим нанесением защитного слоя. Идею пришлось пробивать, и на это ушла куча времени. Но пробить удалось, сумел убедить упёртых теток из управления культуры, что подобное художественное старение деревянной скульптуры имеет неоспоримые преимущества и в культурном, и в финансовом аспекте. Дерево не самый дорогой материал, а человечки и зверьки пришли из сказок, издалека, из прошлых жизней и просто не могут иметь вид, словно только что сошли с заводского конвейера.
Работать пришлось вместе с инженером и конструктором, так что времени не оставалось. Освободился как раз к началу собственных строительных работ. Фундамент был готов ещё в прошлом сезоне, пора было начинать возводить. И к середине лета уже было место, где по крайней мере можно было разместить работы, инструмент и прочее барахло.
Тогда и вызвалась Ницца помочь с переездом. На директрису оба решили плюнуть. Непосредственно слюной. Что и сделали. Гвидон нанял транспорт и вместе с мужиками из жижинской бригады и Ниццей на подхвате погрузил и доставил имущество к дому. Завидев разгрузку напротив, подтянулась от Шварцев и Приска. Тогда они и познакомились с Ниццей уже по-настоящему, не впопыхах. А потом, чтобы не мешать, Приска увела девчонку к Шварцам, пить индийский чай с баранками и мёдом. Спросила:
— Хочешь английский язык выучить?
Ницца кивнула:
— Ага, хочу.
— А музыке учиться? — задала свой вопрос Триш.
— Ага, — снова кивнула девочка и протянула руку за баранкой, — а чего у вас баранки без мака?
Шварц скривил физиономию:
— У нас Ирод мак не уважает, он от него сонный становится и перестаёт мух ловить. — В этот момент Ирод сунул морду в столовую и кивком хозяина ему разрешено было войти.
— А он у вас дрессированный? — поинтересовалась Ницца, уничтожая очередную баранку с мёдом. — Может команды выполнять?
— Какие? — подливая девочке чай, решила уточнить Триш.
— Ну вот, к примеру! — Ницца стянула сандалию с голой ноги и, размахнувшись, зашвырнула её в дальний угол столовой. — Принеси! Ирод! Вперёд, неси её ко мне! — И заболтала разутой ногой.
Этот момент стал переходным в жизни многих людей. В жизни сестёр Харпер и особенно Присциллы. В жизни Гвидона Иконникова. В жизни бывшего заключённого колонии строгого режима Джона Ли Харпера. И, наконец, в жизни маленькой «зассыхи-лагерницы», воспитанницы Боровского детдома, урожденной Натальи Ивановны Гражданкиной…
Ирод, бешено виляя хвостом, продолжал дёргаться на месте, не понимая, чего от него хотят. Шварц попытался объяснить ему на пальцах. Сделал перевёрнутую козу, просеменил с ней в воздухе с метр, затем сделал кистью руки воздушный хапок и таким же образом вернул пальцы в исходное состояние.
— Сообразил, чудила? — обратился он ко псу, не обращая внимания на сестёр. Те же, словно замёрзшие фигуры мадам Тюссо, оставались пребывать в том положении, в котором их настигла судьба. Обе неотрывно смотрели на голую Ниццыну ногу. И обе молчали. Наконец, Шварц перехватил их взгляд. И спросил:
— Вы чего в пол уставились, девки? Чего случилось?
Обе медленно протянули указательные пальцы в направлении взгляда. И Юлик увидел… Он понял, что случилось. Случилось то, чего не бывает. Он подошёл к Ницце и сдёрнул с её ноги вторую пыльную сандалию. Чуда не произошло. Вернее, произошло. Средние пальцы обеих девочкиных ног были изогнуты к середине, напоминая два маленьких лука.
— Я ещё баранку возьму, ладно? — спросила разрешения Ницца и, не дождавшись ответа, подхватила сушку, сунула её в рот и громко хрустнула.
— Её фамилия Гражданкина, Гвидон сказал, — едва слышно проговорила Приска по-английски и добавила: — У неё мать убийца.
— Не может быть… — так же тихо и тоже не по-русски произнесла в ответ сестра. — Так не бывает…
— Это наша сестра… Слышишь, Триш? Твоя и моя. Ей десять лет. Это Танина дочка.
Шварц напрягся. Он не понимал, о чём они говорят, но чувствовал, что не ошибается в своём диком предположении. Ирод, наконец, сообразил, чего от него хотели, и, притащив в зубах сандалию, стал тыкать ею Юлику в колени.
— Молодец, Ирод! — похвалила его Ницца. — Вот тебе! — И бросила псу баранку. Тот подхватил её на лету и выскочил за дверь.
В этот момент Приска ощутила, как толкнулся в её животе ребёнок. Её и Гвидона. Дитя, которому шёл уже четвёртый месяц и появление которого на свет ждали к Рождеству.
К тому моменту разгрузка перед домом напротив уже подходила к концу. Приска пришла в себя и обратилась к Ницце:
— Пойдём, милая, мы тебя отправим, пока грузовик не уехал. Чтобы пешком не добираться, — сказала и в этот момент подумала, что фразу эту, целиком, произнесла на автомате, не думая. Вернее, мысля о том, что говорит, но мысля по-русски, а не на родном языке.
Сейчас ей хотелось остаться одной. Им хотелось. Ей и сестре. Им нужно было поговорить. И что-то нужно было решать. Что-то страшно для них важное. И хорошо бы определиться до отлёта в Лондон, намеченного на начало декабря, — так, чтобы оставался чувствительный запас времени до родов. На этом настаивал Гвидон.
И Трише казалось, так будет верней. Во-первых, медицинский аспект: всё же капиталистический роддом более предсказуем, что ни говори. Ну и потом, всякие юридические дела: запись в паспорт, свидетельство о рождении, гражданство ребёнка. Плюс маме спокойней, Норе Харпер. Да и не виделись уже порядком. Звонили иногда ей, конечно, но не часто. Триш приходилось для этого в город выбираться, на телеграф ехать и всё такое.
Вечером того же дня сели втроём: обе сестры и Гвидон. Гвидон ещё раз повторил, что знал от директрисы, всё то же самое: лагерь, мать-изменница-убийца, смерть при родах, безотцовщина. Отчество — Ивановна.
— Джоновна — это Ивановна по-русски, так? — внезапно пришло в голову Триш.
Гвидон пожал плечами:
— Так вроде, но это ни при чём. Не покойница же отчество назначала. Просто написали как написали, взяли первое, что пришло на ум. А что им на ум должно прийти, кроме Ивана? Да ничего!
— Я очень хорошо помню тот день, — немного подумав, сказала Приска. — И теперь вспомнила точно, что когда там орали внизу, то несколько раз крикнули это слово — «Гражданкина». Кажется, дядя Алекс, мамин водитель, кричал на Таню. И очень ругался. А потом это слово крикнул. Оно слишком запоминающееся, ни на что не похожее. Но мы тогда по-русски не говорили, я не могу знать наверняка, что имелось в виду.
— А то и имелось, — покачав головой, снова встрял в разговор Гвидон, — он ей грозил чем-то, и она его убила. Ножом. Да? — Он вопросительно посмотрел на обеих. — Вы это точно видели?
Обе кивнули.
— Видели, но не понимали, что она убивает человека. Мы смотрели на папу, он лежал на полу, но потом пошевелился. А потом нас увели, — добавила Триш.
— Ясно. — Гвидон встал и снова сел на бревно. — Всё сходится. Ваш отец спал с горничной. И этот дядя Алекс тоже, наверное, спал. Или третий тот. И они повздорили из-за этой Гражданкиной. И дело дошло до убийства. А она защищалась. Может, так было?
Приска тоже встала, но так же внезапно села обратно.
— Теперь не важно, так или не так. Важно, что Ницца наша сестра, это точно. И мы должны что-то сделать. Для неё. И для себя. Для папы мы ничего сделать не можем. А она необычная девочка, я сразу это поняла. Му God, как же это всё удивительно! Если это правда…
Уже месяц как Всеволод Штерингас был зачислен на дневное отделение биологического факультета Московского государственного университета. А ещё два месяца назад, ещё до приёмных экзаменов, понял — быть врачом не хочет. Потому что есть на свете генетика! Вот наука, за которой будущее! Оказывается, с помощью этой удивительной науки ученому вполне по силам проникнуть в самые сокровенные тайны устройства природы и человека. Более того — изменить само устройство живого организма и даже управлять эволюцией! Просто дух захватывает! Обо всём этом Сева узнал, когда его волей случая занесло в подмосковный Обнинск, в местный научный центр. Для этого центра они, то есть его завод, где он в то время продолжал трудиться учеником токаря, выполняли ответственный заказ. Так вышло, что Штерингас вместе с мастером сопровождал готовую продукцию до места. Когда закончили с разгрузкой, мастер решил это дело перекурить, а Штерингаса отослал найти кладовщика и подписать накладную. Севка, пока плутал по коридорам в поисках нужного конторского работника, наткнулся на объявление в курилке между этажами: «В субботу в девятнадцать ноль ноль, в актовом зале состоится лекция на тему „Радиобиология и мутагенез в природных популяциях“. Читает доктор биологических наук, профессор Тимофеев-Ресовский Н. В. Приглашаются все желающие».
