Яна Дубинянская - Сад камней
— Я попробую.
— Перестань, я не в том смысле. Меня ситуация интересует, вообще.
— А меня интересуешь ты, Маринка. И ты сама, и твое кино. Я ничего не обещаю, но постараюсь, сразу же, как только вернусь.
— Скоро уезжаешь?
— У нас через месяц гастроли в Америке, нужно возвращаться в труппу, репетировать. А то я бы остался еще… Смотри, вот оно. Правда же, красиво?
— Очень.
— Марина. Поехали со мной.
* * *Ближе к полудню, в час традиционно слабеющего мороза, я, как обычно, повезла ее гулять. По нашему большому кругу, укатанному полозьями, словно хорошая лыжня на спортивной базе: снега не было уже недели две, я даже соскучилась — люблю, когда снежинки беспорядочно, как бабочки, кружатся в воздухе, да и потеплело бы, наверное.
Санки катились почти сами собой, можно было придерживать веревочку одним пальцем. Малышка, укутанная в теплый комбинезончик на вырост, уверенно сидела на подстилке из сложенного одеяла, высунувшись до пояса из корзины для полестья, в которой я еще пару месяцев назад собственноручно прорезала ножом отверстие, а потом намертво привязала конструкцию к деревянным санкам, тоже обнаруженным в хозяйственной груде между постройками. Вышла приличная коляска, зимний вариант. А зима здесь, судя по всему, никогда не кончится. И до сих пор меня это устраивало вполне.
Кружевной прозрачный лес. Крахмальный скрип под ногами, голос по-настоящему сильного зимнего снега, преувеличенный, будто простейший звукооператорский спецэффект. Идеальная локация для той сцены, где у меня сначала тишина и зимнее кружево, а потом все орут, бегут, грохочут, стреляют, и герой падает навзничь, а героиня снимает… брр. Не знаю, кем надо быть, как извернуться на съемках и монтаже, чтобы не испортить этот эпизод, не превратить его в кричащую и недостоверную сериальную мелодраму. Так писать нельзя. Вернее, так можно писать, потому что на самом-то деле всегда можно все — но только для себя самой.
А я здесь, я гуляю с коляской по кругу, по нескончаемому зимнему кругу, из которого давно уже не пытаюсь вырваться, и не потому, что сдалась, отступила перед невозможным: просто у меня, видите ли, были дела. Или я правда маскирую, замазываю, словно стекло известкой, собственную слабость, бессилие, полную сдачу. Но теперь, когда сценарий окончен, когда заканчивается газ в баллоне, яйца в подполе, памперсы из посылки — всё, кроме зимы, когда сжимается простор для маневра, сворачивается в диафрагму всякий смысл, — теперь уж точно надо что-то делать. Или, как вариант, ждать, пока что-нибудь случится само.
А если ничего не случится?
Она сначала сидела прямо, смотрела внимательно, непроницаемо, бездонно. Потом прикрыла выпуклые веки, сползла чуть набок и вглубь корзины, заснула. Моя маленькая, моя девочка, солнышко, малышка, черноглазик, а больше ее никак до сих пор не зовут, да и незачем, младенцев все равно почти никогда не называют по именам. И потом, так ведь все-таки не бывает, дети не берутся ниоткуда. Где-то же есть у нее и родители, и метрика, и какое-то имя. Я с самого начала не собиралась ее присваивать и не намерена до сих пор.
Да я вообще не понимаю, как можно считать собственным произведением и в принципе собственностью даже и своих детей, ведь каждый человек с рождения — отдельный, самодостаточный и одинокий. Меня всегда возмущал расхожий штамп сопоставления сценариев и фильмов с детьми, какая дичайшая пошлость, заткнитесь, прекратите!.. А потом эти недалекие людишки, пришибленные, отползшие в сторонку, обсуждали подробности моей биографии и приходили к выводу, что это у меня личное, мой комплекс, моя пожизненная боль.
Ничего подобного. Но ты не моя — просто маленькая, девочка, солнышко, малышка, черноглазик… спи.
Выходя на большую дугу, на поворот, замыкающий наш санный путь, я придумала, что дальше, как прожить еще недельку-другую с каким-никаким смыслом. Очень просто, даже странно, что мне не пришло в голову с самого утра.
Вот сейчас вернусь — и сяду редактировать.
Одно из самых убийственных и самоубийственных занятий, превзойти которое может разве что энный по счету монтаж после чьих-то очередных пожеланий. Но даже и первая редактура, совершаемая добровольно и своими руками, — это очень страшно. Отстраниться, отрешиться, резать по живому. Постепенно понимая, что ничего живого там и не было никогда. Пускай не имитация, не грубая подделка; скорее причудливая диковина, изыск природы, возникший в моей внутренней реальности, имеющей слабое отношение к жизни. Вроде барита, каменной розы пустыни, и правда чуть-чуть похожей на настоящую.
Михайль бы смеялся. Взять хотя бы ту сцену, где Оля делает ему укол, задуманную пронзительной и трагической, и, честное слово, я сумела бы снять так, чтобы у зрителя подкатывался ком к горлу, а у самых эмпатичных вплотную подступили слезы — но он смеялся бы, совершенно точно, потому что не было же ничего подобного, наверняка не было, я все это выдумала, а ничто не смешит сильнее, чем такая вот разница между выдумкой и реальностью, очевидная для посвященных. Или его слова обо мне, которых он никогда не говорил, хотя мог бы, конечно. Все равно что подписывать самой себе открытку от чужого имени.
Но Михайля давно уже нет. Как нет и никого из тех, кто мог бы заметить ее невооруженным глазом, ту самую разницу. Я совершенно одна, практически в пустыне. А там, в пустыне, можно иногда вот так.
А сама-то я знаю, насколько это все неправда. И героиня, названная моим именем только потому, что мне так захотелось, элемент не самой новой на свете, но увлекательной игры, со мной настоящей имеет мало общего. И все остальные персонажи тоже. Каждый, кто снимал когда-нибудь игровое кино, понимает, почему иногда хочется распределить роли между не то чтобы близкими или друзьями — между людьми, от которых знаешь, чего ожидать. И которых именно поэтому легко и приятно выдумывать заново.
Да, я ручаюсь, я честно старалась. Искривляла угол зрения, придумывала мелочи, выворачивала наизнанку воспоминания. Разумеется, никогда я не била стекол в его мастерской, он так и не узнал, наверное, что я способна бить стекла, — а если б и знал, ничего бы оно не изменило. И Яр, конечно, никогда не рассказывал ему обо мне… кстати, любопытно было бы узнать, общались ли они тогда хоть сколько-то близко с Яром. Что же касается истории с Бранко, такой мелодраматичной и невероятной, но кинематографически вполне достоверной, ведь в кино все по-другому, — так она вообще, уж себе-то я могу признаться прямо, без туманных недомолвок и оговорок, — от начала и до конца выдумана.
Небольшая поправка. Выдумана не только мной.
Маленькая зашевелилась, заворочалась в своей плетеной коляске, что-то вякнула сквозь сон, приоткрыла на секунду щели под веками, причмокнула губками, перевернулась на другой бок и заснула опять.
У меня — хорошо, не у меня, со мной — есть ребенок, и это объективная реальность, внезапно и необъяснимо проявившаяся тут, на станции Поддубовая-5. У меня есть конверт с письмом от Михайля — или от кого-то, кто знал. И посылка с яшмовым кулоном. И никаких зацепок и пояснений, да они и не были мне нужны, пока я писала сценарий. Кстати, за все это время ничего такого со мной больше не происходило, во всем моем обитаемом мире не случилось вообще ничего, кроме зимы.
Но теперь — по всем сценарным законам, по логике драматургии, которая куда прочней и незыблемей жизненной, — что-нибудь должно произойти.
Большой круг по заснеженному лесу закольцевался, выруливая на невидимый, промерзший до дна бывший ониксовый пруд.
И я ни на полстолько не удивилась, увидев поперек укрывавшей его снежной шубы размашистую цепочку крупных чужих следов.
* * *Юлька?..
Заходи, конечно, как ты тут вообще оказалась? А остановилась где? Ну и глупо, лучше позвонила бы мне. Садись, рассказывай. Я слышал, что ты… У меня тут есть хороший специалист, пани Стефа, к ней ездят со всей Европы с такими травмами, я сегодня же позвоню. Перестань, показаться надо в любом случае, проконсультируешься, будешь разрабатывать. Не помешает, даже если и вправду надумаешь бросить танцевать. Нет, Юля, не верю. Я же тебя знаю давно. Чем бы ты в таком случае занималась в жизни?
…Подожди. Не может быть. Про Марину?
Нет, почему, не так уж и удивлен. Знаешь, я же тогда не просто составлял тебе протекцию по связям, это была бы пошлость, согласись. Мне хотелось, чтобы вы встретились. Казалось, оно должно пойти очень на пользу вам обеим, вывести на какой-то новый творческий уровень — и тебя, и ее. А вышло вот как. Да я и сам хотел бы разобраться, что именно из этого вышло.
Давай попробуем.
Ты понимаешь, мне ведь никогда не верилось по-настоящему, что мы с ней расстались. Представлялось, будто это временная такая ситуация, вполне естественная, когда люди живут в разных странах. Не виделись уже десять лет, а ощущение было такое, что в любой момент можно позвонить, договориться о чем угодно, встретиться, остаться, быть вместе. Я и позвонил. Марина не удивилась совершенно. Думаю, ей тоже все время казалось именно так. Хотя, конечно, это была неправда. Чистая выдумка, не для кого-то, для себя самих.
