Сергей Костырко - Медленная проза (сборник)
Вот так – милиционер, который насадил меня, как червяка на крючок, ищет у меня сочувствия!
Меня снова везли в машине, но мне было хорошо – я сидел на заднем сиденье, привалившись к открытому окну, и ловил струю теплого сухого воздуха – время от времени на меня наваливался майор, бубнил в ухо. Судя по перегару, расслаблялся он уже не первый день.
Я не думаю, что причиной откровенности майора в машине был только коньяк – хочу надеяться, что так он пытался заговорить свою вину перед незнакомым человеком, отработавшим ему очередную звездочку. В версии, которую предложил мне майор, себе он отвел роль офицера, оскорбленного необходимостью участвовать в бандитских разборках.
– Видите, с кем приходится работать. С отбросами. С подонками. И Клим здесь – фигура далеко не главная. Клим – торгаш: сигареты и спиртное в ларечках. Говорят, травкой еще приторговывал. Не знаю. У меня сведения только про мелочевку. Крыша у него поехала, когда в городе кавказцы появились. Он решил, что это его шанс, и стал наезжать вместе с хачиками на местную братву. Вроде как нацеливался на гостиничных проституток. А они – и гостиницы, и проститутки – все под Амбалом. И вот как раз в этот момент убили Босса. Кавказцы, те сообразили быстро – свернули все свои дела в городе и отбыли. Откупились от местных кое-какими сведениями. По словам кавказцев, именно Клим обещал им контроль над рестораном и всеми торговыми точками в городке военного санатория, – это уже когда директор через главврача все сдавал Боссу, и Клим это знал. Потому как сам он тоже терся возле санатория, в долю хотел к Боссу, а тот его не пускал.
– Так что, Клим, получается, Босса убил?
– Вот именно!.. Вот именно, что так получается… Вроде как больше некому, да?.. Ну а Клим – он что, совсем дурной?.. Он, конечно, псих, но не идиот, это точно. Раз. И два, ты посмотри, какая была организация. Как Босса убили. Красиво убили. Чисто. А Климовых дуроломов ты видел – сравнивай сам. Городские власти тут же по официальным каналам связались с Киевом: у нас беспредел полный, без вас – никак. Ну а неофициально – если кому звездочка новая нужна, присылайте. Есть возможность отличиться. Им Клима нужно было достать. И чтоб не своими руками. И чтоб срочно. А Клим затих. Не ухватишься. Тогда Амбал предложил вас – есть тут, говорит, один отдыхающий из Москвы: лох, но Клим его за важную персону держит, вбил себе в голову, что он – вы то есть – работает с нами от серьезных московских людей. И что через этого москвича он, Клим, всех за яйца возьмет. Похоже, так оно и было. Клим понимал, что проигрывает. Климу вы нужны были заложником. В качестве личной страховки. Думал московскими их ущучить. Монте Кристо хуев! Думаю… да не думаю, а знаю: это Амбал внушал Климу, какая вы важная персона. Разные есть для этого способы… Амбал, кстати, сегодня на Кипр улетел. Отдыхать. Свое дело он сделал… Разрабатывались, конечно, и другие варианты, более реальные, но, как ни странно, – сработал ваш. И ведь все получилось у них: и бизнес Климов поделят, и Босса на него повесят, и много чего еще. Дожмут они Клима. Очистятся полностью.
Там, в машине, я никак не мог сосредоточиться на откровениях майора, я только старался запомнить, отложив разбор полетов на потом, – мешала бившая мне в лицо струя воздуха со сладостным запахом свежевыложенного гудрона, потом – запахи цветов; потом две девушки голосовали автобусу, вскинув руки, казали миру загорелые ножки, и, резко вильнув, возле них затормозил «рафик», шедший за автобусом, – я б тоже затормозил.
Единственное, что проскочило в меня легко и сразу: «Теперь-то вам зачем уезжать? В Москве – дожди, а то и снег пойдет. Грейтесь, Модест за все заплатил. Чего вам? Теперь-то уж вы точно никому здесь не нужны».
Мне вдруг захотелось пожить в Крыму.
В море поплавать – и на рассвете, когда розовое еще солнце будет стекать с выброшенной из воды руки, и вечером – в зеленоватом лунном мерцании, но уже не одному, а, скажем, – вдвоем.
На солнце пожариться в той пустынной сонной бухточке.
В теннис поиграть. Вот этого вдруг тоже захотелось. Очень.
Нет-нет, просто – в теннис. Теннисист из меня никакой, только для «курортного тенниса». Это когда в пару тебе ставят молодого техничного игрока, гарцующего перед девицей с той стороны сетки; а со старательной девицей будет играть такой же, как и ты, «олд мэн», но с остатками былой теннисной лихости. Ну и без разницы! – все равно это замечательно: отрывистый глуховатый «п-м-м!» ракетки при ударе, тревожно-радостный колотунчик, когда на подачу встает теннисный ветеран и целит, паскуда, именно в тебя, стоящего на задней линии, чтобы отыграть пропущенный только что мяч; тугой румянец, расползающийся по щекам девицы, прилипшие к вспотевшей ее шее волосы. Но все это – сопутствующее. Главное же – свободный мощный мах руки с ракеткой или неожиданный для тебя самого рывок всем телом вперед на вяленькую отмашку девицы, – достать и перекинуть мяч в дальний, как раз опустевший – лопухнулись ребята! – угол. Недоступные в обычной жизни состояния, когда руки, ноги – все тело твое – быстрее и умнее тебя…
– …а если честно – сам виноват! Спасибо скажи, что так кончилось, – майора уже совсем развезло. – Хули ты у них под ногами путался-то?..
До чего же он надоел!
Внизу под дорогой поселок. И вот что на самом деле мне нужно – оказаться сейчас в том низеньком домике под черепицей: лежать в сумеречной комнате с приоткрытыми ставнями и смотреть, постепенно просыпаясь, на свесившийся над ставней хлыст лозы, на резные разлапистые – черные на пепельном уже небе – листья, на верхушку пирамидального тополя с той стороны улицы, слушать треск мотоцикла за забором и заполошное тявканье хозяйской собачки, потом хрустнет что-то совсем близко, и раздастся – в комнате почти – голос хозяина: «Да куда ты его тащишь, брось в костер!», и голос девочки: «Ну дедушка! Ты же обещал починить…» И снова тишина, шуршание листьев о брезентовую робу, клацанье секатора; через окно вплывают дымок костра и запахи с летней кухни, в животе сосет от голода, в плечах – сладкая ломота после плавания и тенниса…
Ну… распустил слюнки – твоя-то комната на шестом этаже!..Ну и чем плохо? И харч, и жилье, – кстати, не самое плохое, – и парк как лес. И море под боком. Кто мешает?
Вдали, отражаясь в воде, загораются первые огни, машина уже сворачивает в темный провал дороги к санаторию. Майор затих – похоже, задремал.
1993, 2003
ДОМ СТАЛИНСКОГО ЛАУРЕАТА
эссе
…Ластится к небу ЯЛТА: нежным йотом соскальзывает в ленивое протяжное А, приподнимает язык в полугласном эЛ и мягко, вкрадчиво, как дверца «БМВ», прикрывается Т с кратким А. Й-а-л-та.
Солнце. Черные кипарисы. Синее море, белый пароход – щегольской круизник, плавучий отель, беззвучно выгребает на середину залива.
Чайка машет крылом.
По набережной, вдоль раскатанного волнами моря, под пальмами и крымскими соснами, мимо кофе и портвейна «Массандра», валютных менял и музыки мимо, бесконечной толпою шествуем мы, профсоюзно-путевочные – с лицами, чуть напряженными от непривычки к празднику.
Мраморно-белесого утопленника, накрытого разломанными картонными коробками, уже убрали…
Солнце сияет по-прежнему.
И хороши жесткие реечки лежака на «бомондном» пляжике гостиницы «Ореанда». Летят под облаками мачты бывшей киношхуны, а ныне ресторана «Эспаньола». С хрустом потягиваются налитые шоколадные тела «новых русских».
Над гроздью светло-зеленого винограда «Италия» у моего лица зависли маленькие пчелы с прохладным именем сильфиды.
И девушки проходят – раскачивают упругий стебель позвоночника, кажут обнаженное модным купальником бедро; очертания столь безупречны, что уж никакой эротики – одна эстетика.
…Пока записывал эту фразу, солнечный луч из-под навеса переполз на виноград, и виноградины засветились изнутри янтарным теплом (11.44, 6.10, 1994, пляж, Ялта)»
– описание несколько выспренно, но трудно удерживать равновесие, когда – вдруг – отлетела, отстучала колесами, сгинула, как морок, за горами черная слякотная Москва. Когда вокруг тебя снова лето, состоящее из бессмысленно-истомных мгновений. Из тех, которые не остановить. И не надо! С несокрушимой детской уверенностью в личном бессмертии все ждут следующего и следующего не менее прекрасного мгновения. И вся эта яркая, легковесная, вполне утробная и прекрасная при этом, и мудрая при этом жизнь называется Ялтой в октябре.
А рядом, в пяти минутах ходьбы от набережной, шелестит листьями безлюдная улочка со сквером и белым памятником над клумбой (места моих уединенных прогулок). Глаз цепляется за табличку на углу «Ул. Б-ова» и равнодушно скользит дальше – мало ли безымянных для нас имен. Революционер какой-нибудь или партизан. За две недели так и не накопилось интереса, чтобы заставить себя подойти к памятнику и выяснить.
