Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 1
Он рассмеялся:
— Так я же не один.
— И я не один.
— У нас таких больше.
— У вас больше, — согласился Мартыненко, — этим и взяли. Они за тобой здорово тянутся.
— Да, не отстают. Мне сейчас от Бригвадзе житья нет. До чего ж злой на работу! Да что ж он не идет? Очень плясать любит.
Бригвадзе, запыхавшись, стремительно, словно продолжая свой танец, влетел в комнатушку. Глаза его возбужденно блестели. Играя бровями, он кричал:
— Кацо! Ну, что ты сидишь? Водка — лодка, наливай!
Пришел Гольденко. Его послали за Юрием и Паниной.
— Зови, Иван, своих ребят, — сказал Тарас.
В комнате стало тесно. Стаканов было только два, пришлось пить по очереди. Ульяна Панина выпила тоже, обтерла губы ладонью:
— Ну, я плясать пошла, благодарствую, угостила бы вас, да в моей посылке только одеколон.
За ней разошлись и остальные. В зале стало сразу шумнее, или это только так показалось Тарасу, потому что он сидел один в маленькой комнатке для бутафории, один со своими мыслями. Нельзя сказать, чтобы они радовали его. Он думал о Марине, как о солнце в тайге, когда оно не светит. Все хорошо — и работа, и почет, но сердцу холодно. А что, если пойти к ней и сказать все? Ведь он еще даже не отважился намекнуть о своей любви. Конечно, она и не думает о нем.
Да, Марина сейчас была занята только собой. У нее появились свои заботы, но она высокомерно считала себя выше их. Она презирала эти девические волнения, ожидая, что любовь внезапно откроет перед ней свои золотые двери и ей останется только войти в тихий благоухающий сад. На опыте других она знала, как извилист, как тернист этот путь к заветной двери. Удивляясь и сожалея, смотрела она на любовные тревоги и страдания подруг, пока сама с изумлением не почувствовала, что идет вместе с ними, прижимая тонкую руку к бьющемуся сердцу.
Тарас после работы иногда заходил за ней по вечерам, и они вместе шли домой по гулким брусьям лежневки, разговаривая о будущем, которое для обоих рисовалось совершенно ясным. Они сами выбирали путь. Она любит литературу. Кончится война — снова литфак, потом аспирантура, диссертация по языкознанию. Все это очень интересно и нужно. Он ставил себе цели не менее определенные: после войны — тоже учиться. Его интересует механизация лесного хозяйства. Раньше он заблуждался, думая, что в лесу побеждает только сила, сноровка. В общем, глупо думал. Он хочет стать инженером. Верно, поздновато спохватился, но он добьется.
В зале стоял веселый шум. Лесорубы, возчики, грузчики — здесь было больше женщин — смеялись, говорили, танцевали. Играл оркестр — две гитары, скрипка, балалайка и неизменный баян. Оркестранты упоенно отдавались своему искусству, каждый из них простодушно считал себя гением. Даже доктор, высокий, с седыми висками и мудрой иронической улыбкой, самозабвенно безумствовал на самодельных ударных инструментах. Все музыканты с преданностью одержимых смотрели на своего руководителя, который, по их мнению, бесспорно был гением. Искренне обожая музыку, они слепо подчинялись ему — преподавателю какой-то столичной школы, заброшенному в тайгу войной, и, надо сказать прямо, играли хорошо.
Женя любила танцевать и не пропускала ни одного танца, жалея только, что мало кавалеров. Приходилось приглашать девушек, а это — половина удовольствия.
Музыканты, закончив очередной вальс, опустили свои инструменты и зашептались, утирая вспотевшие лица. В зале было жарко, несмотря на распахнутые окна. Иван Петрович, хитровато ухмыляясь в жесткие усы, подошел к сцене и поманил к себе руководителя оркестра. Нагнувшись к директору, тот выслушал его и, обернувшись к насторожившимся музыкантам, сказал тихо, но многозначительно:
— Русскую! Ну, ребятки, не подкачайте.
Доктор потряс руками, держа в одной барабанную колотушку, в другой — медную тарелку, давая понять, что понимает всю ответственность момента.
Русская пляска. Зарокотали струны, кинул по клавишам пальцы баянист, и мягко запела скрипка — медленно, нежно, но так, что сразу подкатило под сердце, замер дух, и даже не умеющие плясать почувствовали зуд в ногах.
— Виталия Осиповича! — оглушительно крикнул Иван Петрович.
Зал загудел, зашумел, очищая круг.
— Просим!
Застигнутый врасплох, Корнев быстро вскинул голову, улыбнулся, оглядываясь, и снова стал серьезным. Он сидел между Женей и Мариной, отдыхая после танца, но его уже толкали, к нему тянулись аплодирующие руки. Он посмотрел на Марину, ее глаза выражали удивление. Взглянул на Женю, сияющую возбуждением, и встал. Не спеша снял китель. Звякнули ордена. Женя протянула руки и подхватила китель.
Марина побледнела.
Васильки. Голубые и синие васильки на золотистом поле ржаных колосьев, которые с любовью вышивала Женя в долгие зимние ночи, замелькали в ее глазах. Марине на секунду показалось, что она теряет сознание. Она сейчас же взяла себя в руки. Она даже заставила себя улыбнуться, но это плохо ей удалось. А он, не замечая ничего, стоял, одергивая вышитую Жениными руками рубашку.
Эх, давно не плясал он! Как это вспомнились Ивану Петровичу залихватские их пляски на гулянках в камских лесах? Ну, ладно, покажем всему миру, что не забыли еще, как надо плясать, когда разыграется русская душа. Шире круг!
Он топнул тонкими офицерскими сапогами раз, другой и пошел по кругу, легкий, стремительный, как вольный ветер.
Доктор оглушительно звякнул тарелкой и колотушкой, и вот уже трудно разглядеть мелькающие руки музыкантов.
Пройдя по кругу, Виталий Осипович, как бы задумавшись, замедлил танец и, остановившись около места, откуда начал, поклонился, разведя руками.
Гордо улыбнувшись уголками губ. Женя медленно передала Марине китель и с достоинством поднялась.
Высокая грудь ее колыхнулась легким порывистым вздохом. Она повела бровью и, вальяжно двинув круглыми плечами, легко понеслась навстречу Корневу. Он, словно изумляясь внезапному ее порыву и ее пышной красе, которая вдруг раскрылась перед ним, отступал, выбивая ногами невообразимую чечетку.
Вдруг, изогнувшись, она плавно повела плечами, грудью и, топнув ножкой, остановилась, гордая и торжествующая.
Он повернулся к ней и уже протянул руки, чтобы поймать ее, но в это время Женя скользким движением всего своего тела вывернулась из-под его руки и пошла, описывая круги около него. Она плясала с такой легкостью, что казалось, и не касается пола.
Они словно играли друг с другом, то приближаясь, то убегая, то отдаваясь безотчетному, влечению, кружились в бешеном танце, стараясь превзойти один другого, показать, что они стоят друг друга.
Зрители, забыв все на свете, тянулись к танцорам, вскрикивали, хлопали в ладоши, притопывали ногами.
— А, дроля! — восторженно говорил Иван Петрович, глядя вокруг растроганными глазами.
Ничего не говоря, Валентина Анисимовна прижималась плечом к мужу. Она всегда утверждала, что они достойны друг друга. Женя и Виталий Осипович.
Это же старались доказать и сами танцующие. Трещал пол под его каблуками, когда он стелился по земле в присядке. А она неутомимо кружилась около него, то гордая и неприступная, то лукавая и манящая.
Да, они оказались достойны друг друга.
Марина словно окаменела. И только потом, когда, казалось, померк свет и рухнул потолок от грохота аплодисментов, почувствовала себя в самом деле ослепленной и оглушенной. Она любила и уже больше не размышляла ни о чем. Она любила и готова была на все муки, прежде чем откроются таинственные двери любви. Да откроются ли? Скорей всего их надо открывать той силой, с такой откровенной страстью, которую показала Женя.
И, почувствовав это, она вздохнула. Ей показалось, что не Женя, а она сама так ясно, так откровенно сказала о своей любви.
И вдруг она увидела Тараса. Он стоял на самом краю сцены, большой, сильный, надежный. Почему за весь вечер он не подошел к ней?
Она провела по лбу тонкой своей рукой. Это все Женькины фокусы вывели ее из равновесия. Надо держать себя в руках. А до каких пор? Один раз она прошла мимо любви, не заметив ее. Во всяком случае, надо еще разобраться во всем этом.
Пока зрители шумели около танцоров. Мишка Баринов стоял в стороне. Широко раздувая ноздри и сверкая цыганскими глазами, он оглянулся. Над ними, на краю сцены, стоял Тарас. Мишка подошел к нему.
— Тарас! Будь человеком — выпить есть?
— Пойдем, — сказал Тарас.
Они сидели в комнатке для бутафории, молча слушая, как затихает в зале шум. Тарас больше не пил. Откинувшись на спинку стула, он, усмехаясь, глядел на шофера.
— Тарас, с кем он? — спросил Мишка, тоскуя.
Тарас улыбнулся насмешливо и промолчал.
— С кем? С твоей или с моей?
— Дурак ты, — вздохнул лесоруб. — Куда ты лезешь? Ты кто? А она кто? Она с тобой говорить не станет, а ты глазами своими цыганскими похлопаешь, вот и весь у вас разговор. А ты вот встань, подымись до нее, заслужи, а потом сватайся. Учиться надо, Мишка. Головой работать надо.
