Анатолий Агарков - Самои
Школа располагалась возле церкви в старом поповском доме. Батюшке остался во владение маленький флигелёк. Учителя приезжали неведомо откуда, присланные невесть кем, и долго не задерживались. И все, как сговорившись, требовали очистить школу от поповского присутствия, дурно, по их мнению, влиявшего на детей.
Классы набирались по возрастному принципу, вне зависимости от уровня знаний, порой распускались до окончания учебного года из-за бегства очередного педагога.
У Егорки в школе появились новые друзья. Например, Колян Фурцев. На вид тихий, скромный паренёк, а под оболочкой — омут пороков со всей его чёртовой оравой. Через этого Коляна вышла у Егорки одна большая неприятность — урок на всю жизнь.
— Ты даже не представляешь, какая в тебе нужда! — воскликнул Фурцев, приветствуя появившегося на пороге приятеля. — Заходи!
— А я всем ко двору, — откликнулся Егорка, стягивая валенки.
— Смотри, — разложил Колян мальчишеские богатства: костяные бабки, карандаши, расколотая трубка для курения, позеленевшая винтовочная гильза, рубиновая звёздочка и ещё много всякого добра или барахла — это как посмотреть.
— Мать нашла вчерась, говорит, унеси в амбар, а то выкину: хлам в избе не потерплю. Сама амбар под замком держит, а мне их, — он кивнул на свои сокровища, — кажный день видеть надо и в руках держать. Слушай, Горка, возьми их к себе, а я буду приходить и смотреть. А ты можешь играть с ними, только никому не давай и не показывай. Мать-то у тебя ничё?
— Да ничё…
— Ну, и забирай. Берёшь?
— Н-не знаю, — Егорка даже заикаться стал от растерянности. — Не жалко?
— Я же не насовсем: до лета только, а там я найду им место.
В груде барахла мелькнула бронзовая цепочка. Егорка тут же подхватил её:
— Подари.
Он мигом сообразил, что хлопоты его должны быть оплачены и подумал, какую на неё можно подвесить гирьку и не бояться никого.
— Брось, это с церковного кадила. Увидят старики — уши оборвут.
— Ты что, украл? — округлились Егоркины глаза.
— Попа надуть, — рассудительно сказал Колян, пряча цепочку вместе со всем барахлом в холщаной мешок, — святое дело. Идём к тебе.
День был морозный. Егорка приостановился, поднял голову и зажмурился, подставляя лицо блёклым лучам декабрьского солнца. Тепла от него не было ничуть.
На церковной площади толпился народ, но было довольно тихо для такого скопища: отправляли из деревни раскулаченных. Егорка с Каляном подошли полюбопытствовать.
— Не люблю излишеств, — неизвестно кому бурчал незнакомец в шинели, доставая портсигар. — Поплакали и будет. Слёзы лить без конца ни к чему. Дело делать — вот это можно без меры.
Неподалёку в санях согбенная фигурка. Если бы не печальные зелёные глаза, эту хрупкую женщину с нежными, тонкими, словно нарисованными чертами лица вполне можно было принять за подростка. Должно быть, ей и предназначались слова конвоира:
— Ты смотри, какая баба пропадает…
Но мальчишек заинтересовал совсем другой человек. Девчонка была самая обыкновенная: малого росточка, худущая, вся жизнь в глазищах.
— Чего уставились? — вскинула дерзко подбородок.
А Колян возьми да и обзови её "кулачкой-раскулачкой". Глаза у девчонки округлились, стали цвета неспелого крыжовника. Она сглотнула слюну и с неожиданной злостью бросила:
— Косорылка неумытая.
Колян аж задохнулся от злости.
— Ну, погоди. На поселении-то вам гонору поубавят.
Девочка неожиданно сменила тон:
— У меня мамка хворая второй месяц. Куда ей ехать — не доедет…
— А отец? — перебил Егорка, увидев, что она вот-вот разревётся.
— Ночью увезли…. под охраной.
На площади началось шевеление, заголосили бабы, сдержанно прощались мужики. Красивая девочка, подумал Егорка. Но "красивая девочка" уже не смотрела в его сторону, обняв мать, прикрывала дерюгой её ноги.
— Ладно, мужики, — медвежатый мужик в овчинном полушубке мехом наружу снял шапку и пригладил редкие седые волосы, — прощевайте. Бог не выдаст — свинья не съест. Не будем раньше срока Лазаря петь. Вы нас нынче под корень топором, а мы вас опосля пером похерим. Помяните моё слово.
От его речи бабы притихли в санях, и военные, озлобясь, засуетились, забегали, отправляя обоз. Вскоре он выехал за околицу и потянулся снежным полем.
В дверь класса вежливо постучали. Вошёл грузный чёрнобородый поп — отец Александр. Поклонился удивлённой учительнице, сказал, обращаясь к классу:
— Прошу прощение за вторжение. Такое дело, граждане, с пропажей связано…
— Не поняла. Прошу объяснить, — Елизавета Петровна насторожилась, прижимая раскрытую книгу к груди.
— Кто-то взял, — батюшка обвёл притихших ребят строгим взглядом и к учительнице. — Может мы сначала с вами обсудим или мне потом подойти?
— Зачем же? Если есть какие вопросы к ребятам, сейчас и говорите, — Елизавета Петровна строго собрала брови.
— Пропажа-то вобщем не велика, просто богопротивно и в миру не поощряется.
— Говорите толком, — рассердилась учительница.
— В сенцах на столике лежала буханка хлеба. Утром ещё была, а теперь нет.
— Та-ак, — Елизавета Петровна окинула взглядом притихший класс, прошлась между столами. — Никто не хочет признаться? Ну?
— Признание смягчает наказание и облегчает душу, — сказал отец Александр.
— Только вот этого не надо, — рассердилась учительница. — В церкви будете агитировать.
Поп не унимался:
— Трудно представить, чтобы среди таких невинных агнцев оказался злоумышленник. Думаю, взявший хлеб не отдавал отчёта о своих деяниях. Разве можно обдуманно губить бессмертную душу.
— Сейчас обыщу каждого — лучше признайтесь, — Елизавета Петровна костяшками кулака постучала по столу, и от этого стука ребячьи головы сами собой потянулись в плечи.
— Матушка сказывала, был Фурцевых мальчик с посланием от матери. Ведь ты был у нас сегодня? — батюшка обратился к Коляну, и вслед за ним весь класс и учительница повернули к нему головы.
Под этими взглядами мальчишка медленно поднялся со своего места: и чем выше становились его плечи, тем ниже опускалась голова.
— Покажи свою сумку.
Колян не шевельнулся. Тогда Марья Петровна прошла к нему решительным шагом, отстранила и подняла из-под стола сумку для школьных принадлежностей, открыла, перевернула и встряхнула над столом. Выпали потрепанная книжка и две тетрадки, шапка и варежки, какое-то мальчишеское барахло и, наконец, злополучный хлеб. Был он надкусан и крошился.
— Смотрите-ка, моя, — мальчишеская рука подхватила со стола огрызок карандаша вставленного в латунную трубку.
— Дак ты что, воришка? — Елизавета Петровна опустила ладонь на вихрастую голову, будто бы погладить, и вывернула ухо.
— Ой!.. Я нечаянно!… Я всё-всё скажу!…
Отец Александр покачал головой и тихонечко удалился.
Класс словно прорвало: кричали, стыдили, угрожали. Пострадавших оказалось много, и все требовали вернуть некогда пропавшее. Колян рассказал всё, сознался во множестве краж, а на вопрос "Где же теперь эти вещи?" указал пальцем на Егорку Агапова:
— У него.
Тишина, следом воцарившаяся, ничего хорошего не предвещала новому действующему лицу.
— Это правда? — Елизавета Петровна обратила к нему строгое лицо.
— Врёт он, — тихо сказал Егорка, поднимаясь.
— Да кто врёт? — Колян мгновенно превратился из подозреваемого в энергичного сыщика. — Я знаю, где они лежат. Идёмте — покажу.
Урок продолжать никому не хотелось. Елизавета Петровна решила довести расследование до конца и поставить точку. Всей гурьбой во главе с учительницей пошли к Егорке домой. По дороге мальчишки резвились, бегали, толкались, кидались снежками. Весел был и Колян:
— Ваше раздам — мне кое-что останется.
Наталья Тимофеевна будто поджидала их, выскочила из дома простоволосая. Совсем близко Егорка увидел её испуганные глаза. Она схватила его за плечо, и хоть мальчишку никогда не били, он от страха прикрыл голову рукой.
— Сыночка, беги к тётке Татьяне, Санька, скажи, рожать начала, пусть придёт скореича.
Егорка вскинул на Елизавету Петровну занявшиеся радостью глаза и тут же отвернулся, скрывая прихлынувшую к лицу краску. Мальчишка убежал, а Наталья Тимофеевна, оправив разметавшиеся волосы, кивнула учительнице, улыбнулась, оглядывая ребят.
— Ой, чего же я стою? — широко по-женски заметая ногами, она кинулась в дом, из которого доносились приглушённые вскрики роженицы.
Исполнив материн наказ, Егорка домой вернулся не сразу и задами, никого не встретив. В доме переполох. Санька, подгадав дни, приехала рожать к матери, и вот началось… Стоны, стоны, а потом крик. Испуганны мать, Нюрка, деловита деревенская повитуха тётка Татьяна, на Егорку никто не обращает внимания. Поужинав, управившись со скотиной, Егорка полез на полати к проклятому мешку. Следом Нюркина голова любопытная:
