Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я
— «Ты судил о людях слишком высоко… Кого вознёс ты до себя? Человек слабее и ниже, чем ты о нём думал… "
Кормлю Даничку, успокаиваюсь, все свои слабости собираю в точку.
На стеллаже который вдоль коридора, работают двое — просматривают, пролистывают все книги. Один, молодой, розовощёкий капитан Иванов, в прекрасном синем костюме, нарядный, с галстуком, и другой, громадного роста, красивый мужик, которого я про себя прозвала «Гориллой» за крупные черты лица и загребистобольшие руки. Молоденький обнаружил полку со стихами и начал показывать Главному подозрительные: «Узлы змеи» Иванова, «Цветы зла» Бодлера, с заложенным стихотворением «Падаль»; «Зовы времени» Белого…
Но Главный, расслабленный эротической прозой, беспомощно сидит — в глазах сладкое умиление, губы обмякли, в складках рта будто слюни появились, и про себя, видно, думает, что никто никогда не писал ему таких писем и не делал таких признаний…
«Хочу упиться роскошным телом. Хочу одежды с тебя сорвать… Сегодня сердце отдам лучу… "
— Будем, как Солнце. Бальмонт, — читает он. — Ничего, ничего. С душком… Но ничего — бормочет он себе под нос и громко мне говорит:
— Поставьте ваши плёнки…
Думаю: «Видно, хочет, чтоб скрипачка ему поиграла что‑то сладкое, чувственную музыку.»
«Хочу быть дерзким. Хочу быть смелым. Из пышных гроздей — венки сплетать… Я к вам пришёл, чтоб видеть Солнце.»
— Поставьте вот эту плёнку! — говорит он. «Страсти по Матфею». Нет, не понравилась:
— Переверните — другую!
Ищет, видно, звуки плотской любви… чувственной музыки… Запела Элла Фицджеральд: «I love Paris in the morning». Нравится. Видно, тоже любит Париж при любой погоде.
И уже нет обыска. Стихи. Скрипка. Музыка. Песни… Главный потирает ладони. Я несколько успокаиваюсь — причёсываюсь, накрашиваю глаза и губы — начинаю нащупывать точки… нажимать на слабые мужские педали. «Горилла» входит для обыска в кухню. Он из них — самый подходящий для меня объект для кокетства. Что‑то в нём есть человеческое.
— Какая у вас прекрасная работа! С утра придёшь — кто с кем? Тайная. Я обожаю это.
Возьмите меня к себе на работу! — ласковоласково попросилась я.
— Вы для нас — староваты, — отвечает ещё ласковей Горилла.
— Зато умная! — с лукавым кокетством говорю я.
— Вы от скромности не умрёте! — резонирует он.
— Конечно, я умру не иначе как от хохота, — говорю я.
— Ну, зачем вам умирать? — доверительносерьёзно произносит Горилла. — У вас двое детей! — а сам ощупывает взглядом Яшин портфель, стоящий на кухонном стуле. — Что там? Откройте!
Открывая портфель, вижу, в портфеле — книга, из белой бумаги: неужели что‑то забыли? Но он уже видит книгу — достаю и читаю:
— «Столп и утверждение истины». Павел Флоренский. Непонятно для народа. Для нас с вами. Это Яша читает. Пролетарская культура утверждает свои истины! И чтоб никто не мешал.
Горилла молчит. Показывая на кастрюлю:
— А что там? Плесень? А там что? На сковородке? Жареные мясные изделия. А здесь что?
— Передатчик для связи с другими мирами.
— Ну, зачем вы так, мы бы вас быстро засекли… Я «подружилась» с Гориллой — он у меня даже в туалет разрешения спрашивал, после того как его обыскал. Я разрешала, по слабости, видно. «Добреньким нельзя быть в наше время». А я оплошала — боялась — описались бы — тоже плохо.
— «Ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли…?»
Я увидела из окон идущую к нам Даничкину няньку Александру Кузьминичну. Детская комната была уже обыскана и готова была принять постороннего. Нянька была допущена к Даничке:
— Александра Кузьминична! — говорит ей при входе Яша. — У нас органы государственной безопасности проводят обыск: ищут антисоветскую литературу! И вы находитесь в Даничкиной комнате.
Она прошла. И опять зазвучала музыка — дуэт Эллы и Армстронга: «Don't fence me in». «Не сажай меня за забор». То один просит, то другой.
— Не запирай! Не обноси забором!
— Какая у вас музыка хорошая! — говорит молоденький капитан услужливо–вежливо. — И картины у вас красочные! — когда Яша вышел из мастерской. А Яша его спрашивает:
— А как дела у нас на этом фронте?
— Вы молодец, — говорит лейтенант, — вы юморист! И вкус у вас великолепный!
— Конечно, молодец! — гордо говорю я и, чтоб как‑то сбить его похвалу, не дать ему этой похвалой почувствовать себя лучше, продолжаю:
— Я горжусь своим мужем!
И он не растерялся, а отвечал, глядя на понятую, хорошенькую девочку, сидевшую в проходе коридора на стуле:
— Вот так каждая жена должна думать о своём муже!
— Ваши, наверно, так не думают, — прошипела я и быстро юркнула на кухню.
(У меня есть теория, я о ней говорила Поли: я давно подозреваю: женщины эмоционально умнее мужчин, и я представляю, как жёны их, в глубине своего животного дна, презирают — этих самых своих мужей. Но я отклонилась от темы обыска.)
— К телефону не подходите! Ничего не пишите! Идите, помогайте мужу, не мешайте нам! — говорили они мне. А я всё старалась хоть на миллиметр им досадить, нащупав их слабости.
— Какие у вас ботиночки буржуазные! — говорю я Горилле, глядя на его иностранные башмаки на громадной буржуазной подмётке–платформе.
— На израильской! — отвечает мне Горилла.
— У вас сионистская платформа?! — переспрашиваю я.
— Идите помогайте мужу.
— Я не могу оторваться. Вдруг чего‑нибудь подкинете! Или что‑нибудь прихватите, — ласковым голосом поддразнивала я и, заметив, что Горилла что‑то записывает себе на листочке, кричу:
— Яша, тут что‑то пишут! Посмотри!
— Товарищ майор, что записывает ваш сотрудник?! — спросил Яша.
Горилла весь съёжился, покрылся нежным покрывалом из подхалимства, произнося:
— Это я для себя! Это я для себя! Что почитать… переписываю, — и кладёт свой список на стол к майору. Смотрю: Ницше: «Так говорил Заратустра», «Ветки персика», Фрейд: «Лекции по введению в психоанализ», Вильям Шайрер:
«Взлёт и падение Третьего Райха», «Сутта-Нипата»…
Звонок в дверь. Открывает лейтенант — стоит красивая женщина, моя подруга Жанна, у которой часть нашей литературы спрятана.
— Проходите! — рукой приглашает её лейтенант.
— Нет–нет, в другой раз! — отвечает Жанна и, приветливо помахав мне рукой, пятясь назад, уходит. Мы договаривались ехать на рынок.
— Где она живёт?
— Здесь.
— В какой квартире?
— В тридцать пятой! — наобум отвечаю я. — А вы для дела или из‑за красоты? — опять нежно–ехидно спрашиваю я.
— Идите, помогайте мужу!
Нет, я не могу лишить себя такого… Я присматриваюсь.
— Вы нам надоели!
— И вы мне… — проглотив слова, говорю и быстро выхожу к Яше, который мне говорит тоже, чтобы я от них отстала. Но я уже не могу остановиться: им нравятся хорошенькие женщины, хорошая музыка, хорошие картины и хорошая жизнь, и на дне своего позвонка они тоже чувствуют всю нелепость этого прихода…
Мы знаем, что они ищут стихи Иосифа Бродского (наши друзья перепечатывали их, собирали). Для чего? Почитать для себя? На Нобелевскую премию представить? Что хотят найти в них?
«…Не мешай нам… Ступай и не приходи более… Не приходи вовсе — никогда, никогда…»
Вдруг молоденький лейтенант оживлённо и радостно тащит какую‑то книгу к столу майора. Что‑то нашли? Смотрю: издательство «Молодая гвардия», «Бабий яр» — А. Кузнецов. Но не книжка привлекла, а надпись, — перед побегом он был у нас и надписал, «с любовью…»
— Ваш человек, — говорю я, — вымылся у нас в ванне и исчез…
— У вас очень острый язык, — опять едко говорит мне Горилла.
— Не только язык, но и ум, — отвечаю я…
Они, видно, не знали, как от меня отделаться и отвязаться. На их радость, пришла моя сестра Оля, и я стала переговариваться с ней с балкона. Кричать:
— Купи чай, сахар!
— Денег нет! — отвечает она.
Я сбрасываю ей с балкона кошелёк.
— Что вы сбросили?
— Деньги! Не «Архипелаг ГУЛАГ» (одна из первых книг, привезённых на груди Натали Ниссен, была у нас глубоко спрятана). А вы что думали? Стихи? Кому‑нибудь по башке стихами… Насмерть.
А музыка играет… Плёнок большое количество. Коллекция большая. Старые книги. Статьи. Новые книги. Много. Книги идут с полок на стол…, на просмотр пристойного их содержания, совпадающего с требованиями коммунистического идеала, удовлетворяющего… идут на инспекцию…
На суд идут произведения. На казнь приглашаются книги. «Критика отвлечённых начал».
Владимир Соловьёв. — Прошла «Критика». «Лётчик Тютчев–испытатель» — Б. Б. Вахтин.
— «Ну, ничего, с душком; но ничего…» Обратно на полку. Подозрительное — «Маска красной смерти»… Эдгара По… Драма Ибсена — «Когда мы, мёртвые, проснёмся?» — Пронёсся вихрем роман Мережковского «Антихрист»… Побывали на столе многие: поэма Пшебышевского «Стезёю Каина»…, «Вырождение» Макса Нордау… Идёт…
