Игорь Адамацкий - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е
Виталик отошел в конец зала и сел за стол. Напротив него пила пиво женщина. На коленях у нее сидел ребенок, а женщина давала ему есть соленую рыбу скумбрию.
Женщина отрывала рыбу от костей, и ребенок брал рыбу ртом из ее рук.
Женщина внимательно погладила рукой коленку.
— Чулок полез, — сказала она.
А ребенок был совсем маленький и пока еще неговорящий. Иногда он терял слюни и выплевывал пищу. Но женщина отирала ему лицо ладонью матери.
Виталик поглядел кругом. Еще только сейчас совсем посветлело окно. И свет холодел там невдалеке от его глаз.
Женщина достала из кармана плаща рубль и протянула Виталику.
— Возьми-ка мне пару пива, — сказала она. — Будь другом. А то мне, видишь, не с руки теперь.
Ее не было за столом, когда Виталик принес пиво. Он ждал ее минут десять. Но она не подошла. Виталик накрыл кружки салфетками в знак собственности. И пошел искать ее.
Ее не было нигде. Даже в женском туалете, Виталик заглядывал.
Он вернулся к пиву и выпил обе кружки. И ему полегчало жить сейчас.
Потом он встал. Прикурил беломорину от сигареты проходящего человека и пошел на просторный воздух.
Он спускался по лестнице, и голоса людей в баре потухали для него. А свет улицы приближался снизу.
Снаружи все не замолкал дождь. Виталик стоял на крыльце пивной, глядел на дождь и не видел ему конца.
Женщина стояла на трамвайной остановке.
Дождь вымочил волосы женщины. Капли бежали по ее лицу. Она спрятала ребенка под плащом. Ребенок молча сидел под укрытием матери.
Виталик подошел и надел ей на голову свою кепку.
Она улыбнулась ему не сразу и сказала:
— Это Николай. А меня Валей зовут.
Они проехали на трамвае две остановки. Потом шли глохнущим садом. Капли срывались с деревьев и добавлялись к дождю.
— Я себе сапоги резиновые купила, — сказала Валя. — Мне ходить сухо теперь.
Виталик поднялся с ней на последний этаж. Там был ее дом, и там она жила и ночевала.
В комнате коммуналки Валя достала бутылку водки. Они выпили по рюмке.
Валя принесла кастрюлю с супом и налила тарелку себе и Виталику. Руки Виталика тряслись. Он проливал суп себе на колени.
— Когда суп ешь, ты штаны-то снимай, — сказала Валя со смехом.
Она налила Виталику еще водки. Он выпил еще.
На клеенке рядом с ее руками высыхал след от рюмки.
— Я когда Кукой залетела, неделю глаз сушить не могла, — сказала Валя. — А подлец-то свалил, как узнал. Он, подлец-то, смешной был. Соседей стеснялся по удобствам ходить. Подлец-то по-маленькому в бутылки из-под кефира ходил, — сказала Валя. — А я их затыкала и на подоконнике составляла для смеху.
Дым папирос поднимался вверх и распадался под потолком. Кругом день переменился на вечер. Заодно с вечером настала темнота.
— Вот на девятой бутылке наши отношения и закончились, — сказала Валя. — Ты чего не пьешь? Пей давай.
Виталик поднес рюмку ко рту. И услышал ход своих часов.
За окном неслышное крошево дождя падало на город.
Валя не зажигала свет. Она молчала теперь.
Она сидела напротив Виталика в домашнем халате. Халат плохо прикрывал ее. Виталик старался только не смотреть на ее отрожавшее недавно тело. И на Куку он боялся смотреть.
— Пойду я… — сказал он.
— Ты допей…
— Пойду я, — сказал Виталик.
— Ты что, СПИДом нездоровый, что ли?
— Здоровый.
— Ну останься, — попросила Валя.
Виталик вышел в коридор.
— Не все же ведь допил, — сказала Валя. — Останься.
В темноте Виталик нашарил плащ и оделся.
— Ну и иди! — крикнула Валя тогда. — Иди!
— Ну чего же ты на меня кричишь, — сказал Виталик. — Я же такой же человек, как и ты. Хотя и не женщина.
— Иди, иди! Давай! — крикнула Валя. — Всю жизнь мне испортил сегодня.
И Виталик увидел, как она плачет в потемках без звука и привычки.
В саду падали листья и дождь. Дождь не весь доходил до земли. Он стучал в оставшиеся на деревьях листья врозь с шагами Виталика. И листья вздрагивали при этом. И в них дрожал свет фонаря.
А на улице был ветер.
Ночью принялась гроза без грома.
Молнии прореживали темноту за окном. И листва тополя вспыхивала желтым в тишине.
А Виталик и женин дедушка Экстрин слушали на кухне не дошедшие до земли звуки.
Полбутылки водки стояло между ними на столе. На газете внавал полегли кильки с разинутыми ртами.
— Отопительного сезона хочется мне, Виталик, — сказал женин дедушка Экстрин.
Глаза его были уже как вставные. Он пристально налил водки в стаканы и выпил свое.
Виталик выпил следом.
— Кушайте питание, Виталик, — сказал Вилен Ароныч.
Но Виталик не нуждался закусывать. Он сидел и сжимал руки коленями. И молчал.
Гремели железом подоконника голуби. Листья теперь вовсю падали в темноту. Они падали и под ветром не находили места на земле.
— Вы водку пейте, Виталик, — сказал женин дедушка Экстрин. — И напьянствуете себе душу. Как же скот-то без души бить?
Он достал из холодильника ливерную колбасу по 64 копейки за килограмм. Зажег газ под сковородкой. Потом порезал колбасу и бросил на сковороду. Получилось шипение.
— Виталик! Она исчезает! — закричал Вилен Ароныч. — Глядите, Виталик! Она же исчезает! А я в ней вкус находил! Виталик!..
Колбаса с шумом пузырилась и исчезала без следа.
В огорчении женин дедушка Экстрин выпил еще водки. Но он не был окрепшим к пьянству. Скоро голова его стала валиться. А тень ее на стене падала вслед.
Голова жениного дедушки Экстрина лежала на газете. Виталик видел все подробности его темени.
— Она исчезает, — сказал Вилен Ароныч в стол. — Я вам правду говорю, Виталик. Хотя по национальности и киргиз…
Вдруг он поднял голову. Глаза его глядели далеко.
— Я всегда хотел вам что-то сказать, Виталик, — зашептал он.
Хребет кильки прилип к его лбу.
— Я забыл! Я все забыл, Виталик! — закричал он. — А ведь хотел вам всегда что-то сказать! Но я все забыл, Виталик!
Голова его упала снова.
Виталик допил остатки водки и взял жениного дедушку Экстрина на руки, как родного. Он отнес дедушку в комнату и положил на кушетку. Снял с него брюки и проверил во рту наличие челюсти. И покрыл его безволосые ноги газетами для тепла.
Женщина с пробритым до синевы подбородком отставила недопитую кружку и закурила.
— Я допью… — сказал старик в армейской ушанке с лыжной палкой за место костыля.
— Слушай, армеец, а чего среди вашего брата так седых мало? — спросила женщина старика.
Старик допил пиво из ее кружки. Он не ответил. Он глядел на все неразбуженными никогда глазами. И ежился внутри капроновой куртки.
— Свиньи так орут, когда их на убой гонят, — сказал Виталик. — А не деться никуда все равно.
— А я вот думаю, может, бросить жить и помереть? — сказала женщина.
— Я допью твое, — сказал старик Виталику.
Снова был вечер. Небо погасло. И по-прежнему осень омертвляла жизнь.
Земля лежала под дождем и листопадом. Листья летели в сторону ветра. Тепло уходило с земли.
Сзади кто-то положил руку Виталику на плечо. Это была Валя. Николай был при ней.
— Ну чего ты мучаешься жить? — сказала она. — Это внутри травы и деревьев жизнь осенью стихает. А внутри людей она должна прежней быть.
Виталик посмотрел на нее и увидел ее вблизи.
Закат прошел.
Но осени было еще много.
Далеко до снега
— Ну чего же ты смотришь? — спросила девушка.
Было три часа дня, и было шумно и накурено в пивной.
Два часа назад Женька написал в тетради местных командировок: «БАН». И расписался в графе. Он часто писал в этой тетрадке «БАН». И всегда ставил подпись. Иногда он писал что-то другое, но подпись ставил всегда.
На институтском дворе он не встретил никого из начальства. Это была удача. Врать в глаза он не умел.
А потом он слушал, как молчат люди в вагоне метро. Он видел лишь их отражения в стекле. Отражения тускнели на остановках. На перегонах люди на стекле снова возникали, помеченные надписью «Не прислоняться». Но он прислонялся.
А в городе шел листопад тополей.
За Женькиным столом пил пиво майор. Он курил и щурил на тарелку с окурками непослушные уже глаза. И тушил папиросы одну за другой. И тут же прикуривал вновь.
Они сидели в углу. Со своего места Женька видел весь зал. Всех людей. Он успел выпить три кружки, когда вошла девушка.
В окнах пивной стоял свет. Она вошла вдруг. Было три часа дня. Собирала пустые кружки со столов старуха. Старуха ходила уже по-зимнему, в пальто. Сапоги хлопали ее по икрам суконными голенищами.
— Второй-то был сильно похож на меня, — сказал майор. — Только один человек осветил мир. А второй-то был сильно похож на меня. Ты пойми.
