Дженнифер Кауфман - Любовница Фрейда
— Я думаю о том, — прошептал он ей на ухо, — что было бы, если бы я сначала встретил тебя.
Потолок вагона-ресторана украшали фрески, ноги Минны утопали в пышном бордовом ковре. Каждый столик был предусмотрительно поставлен против венецианского окна и застлан белой, накрахмаленной до хруста льняной скатертью. Тонкий фарфор и массивные серебряные приборы. Стюард приветствовал их, обращаясь к господину доктору Фрейду по имени. Перед тем как покинуть купе, Минна надела перчатки — никто не должен заметить отсутствие обручального кольца. Их усадили за один из ближайших столиков, который немедленно сервировали шампанским в серебряном ведерке и причудливой формы канапе с икрой. Все это было официально и элегантно, формальность обстановки мгновенно успокоила Минну. Она раскрыла меню и молча изучала его, а поезд тем временем грохотал по мосту, отчего блюда на столе подпрыгивали и дребезжали.
Стюард отвлекся на входившую в вагон пожилую пару. На плечи мужчины был наброшен серый плащ с капюшоном, на голове сидела темная мягкая шляпа, трость помогала ему удержаться на ногах в тряском вагоне. Его закутанная в меха супруга даже и бровью не повела, когда он протянул стюарду пачку банкнот, затем закурил сигару и раскрыл меню, разминая сигару между пальцев.
— Дорогой, немедленно брось эту гадость, ты же знаешь, как это вредит твоему сердцу.
Он молча поднял голову и раздавил сигару о хлебную тарелку с золотым ободком.
— Мы едем в горы. Ему надо поправить здоровье. Наш доктор не велел ему курить, но когда он слушал доктора! Отвратительная привычка.
Муж углубился в чтение меню, явно не желая поддерживать разговор ни со своей женой, ни с людьми за соседним столиком.
— Вы не из Франкфурта? — спросила супруга.
— Из Вены, — ответил Фрейд.
— Я так и подумала. Пассажиров из Вены всегда отличишь. Мы не знакомы? Вы друзья семейства Гюнтер, Вильбера и Элизы? — поинтересовалась она, бросив быстрый взгляд на мужа, доедающего уже четвертое канапе. — Хватит, дорогой, — предупредила она и снова повернулась к Минне и Зигмунду, пояснив: — При его весе, знаете ли!
Ее супруг вытер рот салфеткой, швырнул ее на стол и встал.
— Я пошел в уборную.
— Гюнтеры, — не отставала супруга от Минны, продолжая разговор, как ни в чем не бывало, — вы знаете Гюнтеров?
Минна напряглась. Где-то она слышала эту фамилию. Может, друзья Марты? Она посмотрела на Зигмунда, но тот демонстрировал отрешенность. Странно, Минна никогда не думала, что они могут наткнуться на кого-то знакомого. У нее запершило в горле — ужасно хотелось пить.
— Не знаю таких, — произнес Фрейд, — простите, мадам, мы пересядем за другой столик. Я собираюсь курить во время всего обеда.
— О, я не имела в виду, что вы… — пробормотала дама, покраснев от стыда за свою бестактность.
Она потупилась, комкая в руках салфетку, пока Фрейд сопровождал Минну в противоположный конец вагона-ресторана. Они заказали обед из трех блюд — на первое прозрачный говяжий риндзуппе, затем перешли к ассорти из дичи и свежеиспеченным блинчикам, фаршированным шпинатом и сыром. Минна ела мало и пила рекомендованный стюардом белый рислинг, а Зигмунд предпочел пиво. Он рассказал ей о нескольких пациентах (мужчина, мучимый припадками, женщина с суицидальными наклонностями), а потом с воодушевлением поведал о новом пополнении своей антикварной коллекции — блюде доколумбовой эпохи, которое, как Минна опасалась, скорее всего будет использоваться в качестве пепельницы.
Разговор как-то сам собой свернул к детям — к их недомоганиям, занятиям, развлечениям. У Минны вдруг заныло в груди, и она с трудом сдержалась, чтобы не засыпать Зигмунда вопросами о том, как спит Софи, как у Матильды с учебой, все ли в порядке у Мартина? Минна не стала спрашивать о детях, потому что это неминуемо привело бы к расспросам о Марте, а она не была готова обсуждать сестру или свое прегрешение против нее. В конце обеда Зигмунд, порывшись в карманах пиджака, извлек и закурил еще одну сигару. Затем откинулся на спинку кресла и сжал пальцами виски.
— У тебя усталый вид, — заметила Минна.
— Я истерзан работой, если хочешь знать.
— Конечно, хочу.
— Я ездил в Берлин, встречался с Флиссом. Помнишь, я тебе говорил о нем? Блестящий ученый. В отличие от Брейера он не сомневается в моих теориях.
— Я слышала, что дела с коллегами все хуже из-за того…
— Я просто игнорирую их критиканство. Особенно Брейера. Он не согласен со мной практически ни по одному пункту. Намеренно раздувает общее недоверие ко мне. Не в состоянии поверить, что патологические тревожные состояния моих пациентов могут иметь что-либо общее с сексуальностью.
— Значит, ничего не изменилось?
— Нет.
— И что ты намерен предпринять?
— Я должен найти метод излечения, — ответил Зигмунд, открывая шампанское и наполняя бокалы. — Но есть и хорошая новость. Я сделал решающий поворот в своей книге о толковании сновидений. Сейчас анализирую собственные сны, и оказывается, что они очень многое могут рассказать о детстве. Эта информация станет ключом к разгадке наших действий и мыслей, необъяснимого чувства вины, зависти или соперничества. Как говорится, со всеми вытекающими последствиями.
— Ты анализируешь собственные сновидения?
— Да, и ты — единственная, кому я в этом признался, помимо доктора Флисса, который становится такой же неотъемлемой частью моей эмоциональной жизни, как и ты.
Минна облокотилась на спинку кресла и посмотрела на Зигмунда. Голова у нее пошла кругом, ей стало жарко. Неотъемлемой частью… Если быть до конца честной с самой собой, то ей пришлось бы признать, что именно этого она всегда хотела — являться неотъемлемой частью жизни Фрейда.
— Чем глубже я копаю, тем больше мне открывается, я нахожу корни своих страхов и желаний. В том-то и состоит интеллектуальная красота данной работы.
На губах его заиграла улыбка, когда их колени соприкоснулись. Минна чувствовала ритмичное покачивание поезда и смотрела, как меняется выражение глаз Зигмунда, как двигаются его руки, как шевелятся губы, когда он говорит.
Она устала — слишком много выпила, мало спала, но как хорошо и спокойно было думать о том, что они здесь, они вместе после стольких месяцев разлуки. Монотонность и грязь ее прошлой жизни исчезли без следа.
Минна потянулась через стол и ласково сжала руку Зигмунда.
— Милый мой, ты разрушил во мне способность мыслить критически. Я не могу думать, когда ты рядом… мы так долго не виделись…
Он протянул чек официанту, захватил с собой бутылку шампанского и повел Минну в купе. По пути вагон тряхнуло и занесло на повороте. Минна вцепилась в медный поручень, а Фрейд потянулся к ней и подхватил, не дав упасть.
В купе они увидели, что за время их отсутствия там многое изменилось. Диван превратился в кровать, застланную белоснежной постелью. Рядом с кроватью стояла серебряная вазочка с красной розой. Зигмунд тщательно расправил свой пиджак на вешалке, запер дверь на ключ, плотно сдвинул шторы. Затем открыл свою дорожную вализу и вынул оттуда маленький синий фиал с кокаиновой настойкой. Он подсел к Минне и повторил уже знакомый ритуал, обмакнув палец и смочив кокаином сначала одну ноздрю, а потом другую. После этого протянул флакон ей.
— Больше я не стану этого делать.
— Тебе пойдет на пользу. Никаких последствий. Чего не скажешь об алкоголе и морфине. Давай, не бойся!
Минна втерла настойку в нос, села на стул и стала ждать. Вскоре ее словно ударило что-то — странная, внезапно вспыхнувшая радость, восторг и легкость. Усталость исчезла, и нахлынула полная эйфория.
— Божественно, — произнесла она, опуская голову на подушку.
Зигмунд снисходительно улыбнулся:
— Что слышно об Эдварде?
— О ком?
— Эдвард, помнишь такого?
Он снова промокнул ноздри кокаином.
— С чего ты вдруг о нем вспомнил? И мой ответ — да.
— Очень мило!
— Ты же ничего не имеешь против?
— Нет, тем более что я говорил тебе, какое у меня сложилось мнение об Эдварде.
— Разве?
— Он мерзавец. И лжец.
— Зигмунд, милый, это недостойно тебя, — сказала Минна, даже не пытаясь скрыть удовольствия. — Давай поговорим о чем-нибудь другом.
— Например?
Она наклонилась к нему и прошептала на ухо:
— Ты придумаешь сам, о чем-нибудь…
Его рука скользнула в вырез ее блузки и нежно погладила грудь.
— Начнем с твоих губ. Они мягкие и выразительные, и я люблю вкус джина на твоих губах, когда ты думаешь, что я его не замечаю. Люблю мужской склад твоего ума и то, как леденеет твой взгляд, когда ты злишься, и то, что ты не способна приукрашивать. Я люблю, когда ты стоишь — высокая и статная, и как нервничаешь, когда тебе скучно. Мне нравится, как сидит на тебе платье, и то, что ключицы у тебя выступают совсем чуть-чуть. — Его руки нырнули к ней под юбку и принялись ласкать ее между бедер. — Я люблю твои густые, золотисто-каштановые волосы, и как ты стараешься их уложить в узел, а они все равно распускаются и падают. Я люблю твою кожу, твои прекрасные глаза и соболиные брови… твой смех и твои кулачки, колотящие меня по спине. Я люблю твой запах и твой вкус. И эту маленькую родинку в уголке рта, и то, как ты облизываешь ее кончиком языка. Я люблю, как ты кричишь, когда мы любим друг друга. Я люблю твою наготу.
