Эрвин Штриттматтер - Чудодей
— Теперь дорога сюда тебе заказана, — говорил он дождю, стучавшему по крыше.
— У-у, у-у! — отвечали ему порывы ветра. Дождь зашлепал сильнее. Станислаус утеплял свою каморку, как птица гнездо.
Не всегда можно было разговаривать с дождем. Иной день дождя не бывало. Тогда Станислаус строгал и пилил, сколачивал во дворе полочку для своих трех книжек. Полочка вышла чересчур широкая. Три книжки на ней выглядели как-то очень уж сиротливо.
Покончив с полочкой, он принялся за письмо к Людмиле: «Я, Станислаус Бюднер, вдали от тебя думаю о тебе. Не очень много, так, время от времени, потому что ты была мне другом. В душе я не сержусь на тебя, что ты стала хозяйкой пекарни. Пути людей неисповедимы.
На тот случай, если бы пришло письмо на мое имя, ты по крайней мере будешь знать, где я живу, и сможешь сказать об этом почтальону…»
Он ждал, измеряя время скопленными десятимарковыми бумажками; его заработок составлял десять марок в неделю.
Черноволосый подмастерье был хорошим человеком. Он подарил Станислаусу шлепанцы.
— Извини, но мне неприятно, когда ты топаешь здесь в своих грубых башмаках.
Он собственноручно примерил Станислаусу подаренные туфли. Они пришлись как нельзя лучше.
— Я знал, что они подойдут тебе. Я знал это!
Черноволосый подмастерье любовно гладил голые икры Станислауса.
На четвертой неделе хозяин объявил, что будет платить Станислаусу только семь с половиной марок в неделю.
— Во-первых, ты новичок, во-вторых — питание, в-третьих — квартира, в-четвертых — белье. Нынче все очень дорого. — Последовала золотая улыбка.
Станислаус вспомнил своего шурина. Рейнгольд обязательно объявил бы забастовку. Станислаусу же хотелось немножко побыть здесь, подождать письма, а потом пойти дальше, навстречу Марлен… А может быть — навстречу кому-нибудь другому?
Жилось ему здесь терпимо. Черноволосый подмастерье был с ним ласков, как брат. Они вместе ели в самой пекарне. Служанка приносила им завтрак, обед, ужин. Они собирали поскребки с бадьи из-под теста. Станислаус смотрел на худых кур, бродивших по темному двору, и время от времени бросал им через открытое окно крошки теста. Гвидо занимался благотворительным колдовством. Хвостик колбасы перекочевывал с его тарелки на тарелку Станислауса. Глаза у Гвидо блестели. Горячей рукой он гладил Станислауса.
— Ешь, ешь, ты, я вижу, такой худой!
Гвидо и Станислаус бродили по улицам и разговаривали о боге. На разговор о царе небесном навел Станислаус.
— Ты надолго решил осесть здесь?
— Все в божьей воле!
Гвидо лукаво и выжидающе улыбнулся.
— Бог, наверное, хочет, чтобы ты здесь остался.
— Надо перед ним смириться, и все будет так, как он хочет.
В улыбке Гвидо мелькнула хитрость.
— Ты, наверное, прав. Он лучше всех знает, чего он от нас хочет. — Глаза у Гвидо сверкнули. — Он хочет, чтобы люди любили людей, да, да. За любовь надо претерпеть муки заточения!
Станислаус ускорил шаги. Теплая кротость Гвидо была ему неприятна. Он стряхнул с себя его руку.
— Мне кажется, что нельзя любить всех людей. Вот я, например, никогда в жизни не мог бы полюбить одного богослова, который ходит с тросточкой.
Станислаус сидел в своей каморке и писал письмо. Марлен, конечно. Не думал же ты, читатель, что он пишет Софи, которую однажды гипнотизировал? На полу валялись обрывки почтовой бумаги. Древесные черви тукали в бревнах. Теплый ветерок задувал в чердачное окошко. Перо Станислауса скрипело, Станислаус, крякая, выводил буквы и складывал фразы. В одном месте своего письма он сравнивал себя с кривобоким богословом, новым возлюбленным Марлен. Посвистывая сквозь зубы, он поднял голову и уставился на одну из стенных балок. А в самом деле, можно ли сказать, что он такой же ученый по всем статьям, как эта обезьяна с тросточкой? Он, Станислаус, брал у Марлен кое-какие книги на прочтение, ну а сколько книг есть на свете, которые надо прочесть? Множество магазинов полны ими. По его теперешним обстоятельствам, имея тридцать марок сбережений, он может купить килограммов двадцать книг и проштудировать их.
Гвидо по-прежнему проявлял к нему нежное внимание. Он купил ему цветную рубашку. Он обрушился на него с этой рубашкой. Это был шквал любви к ближнему! Он сам снял со Станислауса его пропотелую пекарскую рубашку. Он водил руками по его шее, по его бедрам и бормотал, весь дрожа:
— Хороша будет, хороша будет!
Он накинул на Станислауса новую рубашку, засунул ее в штаны, и глаза его расширились от восторга.
— Я хочу поцеловать тебя!
Он поцеловал Станислауса в щеку. Станислаусу показалось, что его укусили. Гвидо упал на колени, молитвенно сложил руки и поднял глаза к потолку:
— Отец небесный, ах, отец небесный, убереги меня от неистовства любви! Испытай меня, но не дай споткнуться и пасть!
Станислаус смотрел на Гвидо, на этого любимца господа бога. Гвидо вскочил, сорвал с головы пекарский колпак, затрясся и вскричал:
— Он не слышит меня! Я не чувствую его. — Он сорвал с себя куртку. Его волосатая грудь, точно надутый воздухом пузырь, вздымалась и опускалась, он бросился к двери, раскинул руки и, застонав: «Я люблю!» — выбежал во двор и подставил грудь под струю холодной воды из-под крана.
В раздумье принялся Станислаус замешивать кислое тесто. Ему казалось, что рубашка Гвидо жжет, хотелось сбросить ее.
28
Станислаус в последний раз пишет бледнолицей святой. Он изучает любовь, но жизнь опрокидывает его книжную премудрость.
Хозяин книжной лавки разглядывал робкого покупателя.
— На сколько?
— На двадцать пять марок книг.
— Что же вы имеете в виду? Какие книги вы желаете?
— Научные.
— По естествознанию?
— На двадцать пять марок всех вместе.
— У вас есть подготовка в какой-либо определенной области?
— Пять марок я себе оставил на почтовые расходы и так вообще. А то я мог бы купить книг сразу на все тридцать марок.
Книготорговец поправил на носу пенсне.
— Быть может, вы хотели бы ознакомиться с основами некоторых наук?
— Я уже читал книги об ангелах и могуществе нечистой силы и бродил по чертогам небесным.
— Так, так. Ну а земля? Теперь, пожалуй, вам следовало бы поинтересоваться, что на земле делается.
— Вот именно, — ответил Станислаус. — Есть у вас книжка о гипнозе, но уже не для начинающих?
Книготорговец подавил мелькнувшую улыбку. Он нагнулся и вытащил из-под прилавка книгу.
— Вот, могу предложить вам великолепную книгу. Это введение в искусство любви, труд для самообразования. Я уступлю вам ее за двенадцать с половиной марок. Она немного запачкалась. Была выставлена в витрине.
— Я хочу, чтобы моя книжная полка ломилась от книг, совсем как у ученого.
— Понятно. На остальные деньги возьмите более дешевые книги. Не желаете ли романы насчет современной любви?
Любовь… В этой области у Станислауса еще не было больших знаний. Книготорговец смеялся, уже не стесняясь.
— Вот! «Искусство счастливой любви». Книга, написанная американским специалистом, профессором. В настоящее время лучшее, что есть по этому вопросу.
— Пожалуйста, — сказал Станислаус и слегка поклонился книге. С ее обложки ему улыбалась ярко расцвеченная любовная пара.
С пачкой книг, завернутых в бумагу, Станислаус прошел через кухню. Хозяин ковырял в золотых зубах заостренной спичкой.
— Что ты там притащил?
— Несколько ученых книг.
— А нет там книжки насчет дешевых рецептов и пирогов без масла? Или насчет эрзаца яичного желтка?
— Нет, речь в них идет о науках для жаждущих знаний.
Хозяин отбросил зубочистку. Он внимательно оглядел злополучную пачку книг, похлопал ее ладонью.
— Так вот что я тебе скажу. Отныне я буду с тебя больше вычитать за свет. Ты теперь черт его знает сколько света будешь потреблять!
Гвидо в последнее время казался спокойным, сосредоточенным. Словно сам господь бог широко расположился у него в душе.
Служанка принесла обоим подмастерьям ужин. Краснощекая веселая девушка исподтишка строила глазки и то и дело пыталась завести с парнями разговор.
— Принесла вам жареную селедку и всякие деликатесы, эй, вы, толстокожие мучные черти!
Гвидо что-то проворчал и сплюнул в сторону железной печурки. Станислаус молчал. Девушка незаметно толкнула его бедром.
— Замок, что ли, повесил на свой пекарский рот? Напиши когда-нибудь и мне письмо, не только своей Марлен. Я бы тебе уж ответила.
Станислаус вспылил.
— Ты рылась в моей коробке?
— Очень мне нужно! — Девушка вихляла бедрами, приплясывала, кружилась. — Оставляет человек письмо в кровати и хочет, чтобы я не подумала, что оно для меня. Пишешь ей стихи. Девчонка, верно, еще в школу ходит?
