Грэм Грин - Брайтонский леденец
– Вы молодец, что вот так взяли и порвали с Пинки. Для этого нужна храбрость после того, что случилось с Фредом.
– Ну меня-то он не запугает. Никаких сломанных перил…
– О чем это вы говорите, о каких сломанных перилах?
– Я хотел все по-хорошему, – продолжал Кьюбит. – Шутка есть шутка. Когда человек собирается жениться, над ним все подшучивают.
– Жениться? Кто это собирается жениться?
– Ну, ясное дело. Пинки.
– Уж не на девочке ли из кафе Сноу?
– Точно.
– Вот дурочка! – не скрывая гнева, проговорила Айда Арнольд. – Ох, вот дурочка-то.
– Но он-то не дурак, – возразил Кьюбит, – знает, что делает. Если бы она захотела кое-что сказать…
– Сказать, что не Фред оставил карточку?
– Бедняга Спайсер, – пробормотал Кьюбит, разглядывая пузырьки, поднимающиеся в стакане с виски. И вдруг его осенило: – А откуда вы?… – Но все опять спуталось в затуманенном мозгу. – Выйти бы на воздух; очень здесь душно. Что вы скажете, если мы с вами?…
– Погодите немножко, – попросила Айда Арнольд, – я поджидаю одного приятеля. Мне бы хотелось вас с ним познакомить.
– Это все центральное отопление, – сказал Кьюбит, – оно вредно для здоровья. Выйдешь на улицу и схватишь простуду, а потом, знаете ли…
– Когда же свадьба?
– Чья свадьба?
– Пинки.
– Я с Пинки не дружу.
– Вы ведь не одобряете смерть Фреда? – мягко настаивала Айда Арнольд.
– Вы разбираетесь в людях.
– Вот если бы полоснули бритвой – это другое дело.
Вдруг Кьюбит яростно заговорил:
– Как увижу кусок Брайтонского леденца, так сразу… – Он рыгнул и со слезами в голосе повторил: – Полоснуть бритвой – совсем другое дело.
– Доктора установили естественную смерть. У него было слабое сердце.
– Выйдем на улицу, – пробормотал Кьюбит, – мне нужно воздухом подышать.
– Ну подождите немножко. При чем тут Брайтонский леденец?
Он тупо уставился на нее и повторил:
– Мне нужно воздухом подышать. Даже если это меня убьет. Тут центральное отопление… – пожаловался он, – а я так легко простужаюсь.
– Подождите минутку. – Она в глубоком волнении положила ему руку на плечо – на горизонте забрезжила разгадка… Тут она сама впервые ощутила, как от скрытых батарей их обдает теплым душным воздухом, и ее тоже потянуло на улицу. Она сказала: – Я выйду с вами. Прогуляемся…
Он смотрел на нее, кивая головой с таким глубоким безразличием, как будто потерял способность соображать, – так выпускаешь из рук поводок, и собака исчезает из вида, убегает далеко, в лес, ее уж и не догнать… Он был поражен, когда она вдруг добавила:
– Я дам вам… двадцать фунтов.
Что он такое сказал, за что можно заплатить столько денег? Она соблазнительно улыбнулась ему.
– Позвольте мне только помыться и напудрить нос.
Он ничего не ответил, он испугался, но и ей было не до ответа – она ринулась вверх по лестнице – ждать лифта нет времени… Ей надо помыться! Эти же слова она сказала и Фреду. Айда бежала наверх по лестнице, навстречу ей спускались, люди, переодетые к обеду. Она заколотила в дверь, и фил Коркери впустил ее.
– Быстро, – скомандовала она, – мне нужен свидетель.
Слава богу, он был одет, и Айда потащила его вниз, но стоило ей войти в холл, как она увидела, что Кьюбит исчез. Она выбежала наружу, на ступеньки «Космополитена», но его нигде не было видно.
– Ну, в чем дело? – спросил Коркери.
– Ушел. Ну ладно, – сказала Айда Арнольд. – Теперь-то я знаю все точно. Никакое это не самоубийство. Они убили его. – Она говорила медленно, точно сама вслушивалась в свои слова. – Брайтонский леденец…
Многим женщинам показалось бы невозможным разгадать смысл этих слов, но Айда Арнольд привыкла разгадывать загадки спиритического столика. Ее пальцы вместе с пальцами старого Кроу распутывали более непонятные вещи. Ум ее заработал совершенно уверенно.
Ночной ветерок зашевелил жидкие светлые волосы Коркери. Быть может, ему пришло в голову, что в такой вечер, после любовных утех, всякой женщине нужна романтика. Он робко дотронулся до ее локтя.
– Какая ночь – проговорил он, – я даже не мечтал о таком… Какая ночь… – Но слова замерли у него на губах, когда она устремила на него большие задумчивые глаза, не понимая его, полная совсем других мыслей. И медленно сказала:
– Вот дурочка… выйти за него замуж… ведь не угадаешь, на что он еще пойдет… – С радостной жаждой справедливости она взволнованно добавила: – Мы должны спасти ее. Фил.
***Малыш ждал у подножия лестницы. Огромное здание мэрии как тень нависло над ним – отделы регистрации рождения и смерти, выдачи разрешений на вождение автомобиля, взимания налогов, и где-то в одном из длинных коридоров затерялась комната регистрации браков. Он взглянул на свои часы и сказал Друитту:
– Опаздывает, черт ее дери.
– В этом преимущество невесты, – ответил Друитт.
Невеста и жених, кобыла и жеребец, который покрывает ее; мысль эта была, как звук пилы, режущей металл, как прикосновение ворсинок ткани к порезу на руке.
– Мы с Дэллоу… мы пойдем ей навстречу, – сказал Малыш.
Друитт спросил вдогонку:
– А что, если она придет другой дорогой? Вы разминетесь с ней? Я подожду здесь.
Они свернули с главной улицы налево.
– Она пойдет не этой дорогой, – заметил Дэллоу.
– А мы вовсе не обязаны к ней подлаживаться, – возразил Малыш.
– Теперь-то тебе от этого не отвертеться.
– Никто и не собирается! Я что, не могу немножко пройтись?
Он остановился и стал разглядывать витрину писчебумажного магазина: двухламповые радиоприемники, всюду пачки газет и журналов.
– Видел Кьюбита? – спросил он, заглядывая внутрь магазинчика.
– Нет, – ответил Дэллоу, – и никто из ребят не видел.
Стенды с ежедневными столичными и местными газетами были полны сообщений о разных происшествиях: скандал на заседании городского совета, около Черной скалы найдена утопленница, авария на улице Кларенс… Журнал «Дикий Запад», номер «Любителям кино», засунутый за чернильницы, вечные ручки, бумажные тарелки для пикников и маленькие топорные игрушки, роман Марии Стоупс «Супружеская любовь». Малыш внимательно разглядывал все это.
– Мне знакомо, что сейчас с тобой творится, – проговорил Дэллоу, – я и сам один раз был женат. Это у тебя прямо в печенке сидит. Нервы. Знаешь, – продолжал Дэллоу, – я даже пошел и купил одну из таких вот книжонок. Но не узнал из нее ничего нового. Вот только насчет цветов. Про их пестики. Просто не верится, какие чудеса творятся среди цветов.
Малыш повернулся и открыл было рот, чтобы ответить, но зубы его снова сжались. Он умоляюще и с ужасом смотрел на Дэллоу. Если бы Кайт был здесь, подумал он, тот бы ему все рассказал… хотя, будь здесь Кайт, в разговоре этом и нужды бы не было… ни за что бы не влип он в такую историю.
– А вот пчелы… – начал было объяснять Дэллоу, но замолк. – Что с тобой. Пинки? Вид у тебя не особенно важный.
– Я хорошо знаю все правила, – сказал Малыш.
– Какие правила?
– Тебе нечего учить меня правилам, – продолжал Малыш в порыве гнева, – что я, не следил за ними каждую субботнюю ночь?… Не слышал, как скрипела кровать? – Глаза его стали круглыми, как будто он видел что-то ужасное. – Когда я был маленьким, то поклялся, что стану священником, – глухо добавил он.
– Священником? Ты – священником? Вот здорово! – воскликнул Дэллоу. Он необидно захохотал, расставив ноги так неуклюже; что ступил в собачье дерьмо.
– А что плохого быть священником? – удивился Малыш. – Они знают, что к чему. Держатся в стороне от всего этого. – Его губы и скулы задрожали, казалось, он сейчас разрыдается, кулаки его бешено застучали по витрине: утопленница, приемник и этот ужас – «Супружеская любовь».
– Что плохого в том, чтобы немного позабавиться? – покровительственно сказал Дэллоу, очищая подметку о край панели. Но при слове «позабавиться» юноша затрясся, как в лихорадке.
– Тебе ведь не приходилось знать Анни Коллинз? – спросил он.
– Никогда не слыхал о такой.
– Она училась со мной в одной школе, – продолжал Малыш. Он уставился на грязную мостовую; в витрине с «Супружеской любовью» отразилось его полное отчаяния юношеское лицо. – Так она положила голову на рельсы, там, где проходит поезд на Хассокс. Да ей пришлось еще ждать минут десять до поезда семь пять… Он из-за тумана позже отошел от вокзала Виктория. Голову отрезало начисто. Ей было пятнадцать. У нее должен был родиться ребенок, а она знала, чем это пахнет. У нее уже был ребенок за два года до этого, так его могли бы пришить дюжине мальчишек.
– Да, бывает, – согласился Дэллоу, – есть такой шанс в этой игре.
– Читал я всякие любовные истории, – продолжал Малыш. Прежде он никогда не был таким разговорчивым; говоря, он рассматривал бумажные тарелочки с гофрированными краями и двухламповый приемник; тарелочки такие изящные, приемник такой топорный. – Жена Билли зачитывается ими. Знаешь, какого они сорта. «Леди Ангелина подняла сияющие глаза на сэра Марка». Тошнит меня от них. Тошнит больше, чем от других… – Дэллоу с изумлением следил за этим прорвавшимся потоком красноречия. – От тех, что покупают из-под прилавка. Спайсер их частенько доставал. О том, как побеждают девушек… «Стыдясь показаться в таком виде перед молодыми людьми, она остановилась…» Все это одно и то же, – сказал он, отведя полный ненависти взор от витрины и пробежав глазами из конца в конец длинную грязную улицу: запах рыбы, неровный тротуар, засыпанный опилками… – Это и есть любовь, – сказал он Дэллоу, невесело усмехнувшись. – Это и есть забава… Это и есть игра.
