Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
Мужики-коммерсы поглядели лениво: люди бывалые, таких на мякине не проведешь.
Девчонки мгновенно оценили ситуацию. Поняли, что там им ничего не светит. Смотрят на меня. Я качаю головой и отворачиваюсь.
Обычное дело. «Хэлоу», «кэн ю спик чайниз», «хау ду ю лайк Шанхай» и «вуд ю лайк ту дринк э кап оф ти».
Это не проститутки. У них другой профиль – консумация[14].
Такие милые девочки обычно представляются студентками-туристками или, наоборот, коренными шанхаянками. Очень вежливы. Иногда – трогательно сексуальны: застенчивый взгляд из-под челки, мягкий голос, открытые и по-детски невинные улыбки. Разводят на «пойти в „ти-хауз“» или ресторан. Потом соскальзывают, ровно за миг до того, как принесут чек на немыслимую сумму. Днем такие номера относительно безопасны – просто плати по счету и сваливай. Вечером или ночью могут быть последствия: приведут в такие места, где особо не повозникаешь, а если и начнешь – тут же явятся хмурые местные братки, а то и поддельные менты, в похожей на настоящую форме.
И начнется спектакль на тему «пройдемте, товарищ».
Самым неприятным может оказаться клофелин в выпивке и отправка бесчувственного тела на такси в гостиницу. Без денег, колец, телефонов, фотоаппарата и всего, что еще было.
Никогда не разговаривайте с незнакомцами – классику никто не отменял.
Особенно если вы турист.
С меня-то взятки гладки.
Последний раз я тесно общался с консуматоршами во время Специальных Олимпийских Игр. Повсюду в те дни висели рекламные плакаты: толстый мальчик в красной майке сжимает Олимпийскую медаль; выражение лица у мальчика характерное, еще то, и улыбочка специальная. Покупал ли я пиво, шел ли на работу – всюду за мной следили глаза спортивного дауна.
Встречу, открытие, сами Игры – китайцы все организовали четко и тщательно. Подошли с душой, можно лишь позавидовать.
Впрочем, если на карту поставлен престиж страны, китайцы всегда подходят к делу серьезно. На всех уровнях – от президента до волонтера. И улицы плакатами увешают, и по телевидению все растолкуют, и комитетов насоздают, и добровольцев тьму нагонят. В итоге никто из участников и гостей Игр не потерялся, а могли бы, ведь публика специфическая. Никого не обидели, всех приняли, расселили.
Шанхайцы – народ гостеприимный. Их самих многовато, но гостям они рады. Ворчат, конечно, на мигрантов и приезжих. Даже пекинцев держат за провинциалов. Но как только начинаются весенние праздники и вся понаехавшая братия покидает Шанхай, разъезжаясь по родным городам и деревням, – шанхайцы начинают озабоченно разглядывать свой город. Ни в ресторан сходить, ни в магазин, и вообще – куда бурная жизнь подевалась… Все закрыто, никого нигде нет…
Зачем я тогда оказался на улице Нанкин – не помню. Может, в консульство ездил, может, просто шлялся по городу.
В руке – бутылка пива. В наушниках, как всегда, «Ленинград»:
«Ты сегодня французской помадой напомадила губы свои…»
Отлил в «Макдональдсе». Вышел, присел на каменную скамеечку.
Был жаркий осенний день, но терпимо – без привычной душной влажности.
Напротив меня тянулись вверх строительные леса. Пахло ацетоном. Хрипло орал в наушниках Шнур. Голос его заглушали отбойные молотки: реконструкция зданий, вечная стройка и ремонт.
Здания на Нанкинлу высокие, темные. Идешь вроде бы по улице, но впечатление, что забрел в ущелье среди отвесных скал.
Гудя, тренькая и тесня толпу, проезжали машины-паровозики. Нанкинлу только условно можно назвать «пешеходной» – не вся она такая, только часть. А вообще просто спасу нет от этих «паровозиков».
В вагончиках-прицепах восседали утомленные туристы, в основном – китайцы в одинаковых белых или желтых бейсболках.
Рядом присели какие-то девчушки. Подергали меня за рукав.
Вытащил наушники. На автомате спросил по-русски: «Чего надо?»
«Хэлоу! Be а ю фром?»
Было скучно. Не отмахнулся, как обычно. Решил поддержать беседу.
Поговорили по-английски о погоде, о Шанхае. О том, о сем. Вдруг слышу совершенно неожиданный вопрос. Не «как насчет пойти пройтись, погулять, попить чаю?» и не «умеешь ли ты есть палочками?».
Вопрос был такой: «А ю спешиал олимпиан?»
Безо всякой издевки, на полном серьезе меня спросили, не участник ли я Специальной Олимпиады для умственно неполноценных людей.
Обычно я к китайской непосредственности отношусь спокойно, но тут возмутился: «Это почему вы так решили?»
Девчонки беззаботно ответили: «Ну… ты похож на спортсмена».
Удивился еще пуще: «На специального?!»
Заминка. Переглянулись: «Ну, в общем, да. А что?»
Наверное, они были правы. Моя жизнь в Шанхае убедит кого угодно – перед вами законченный даун. Городской сумасшедший. Юродивый с перегаром. Вечно молодой, вечно пьяный.
Девчонки о моих подвигах не знали, но в силу профессии легко прочли по лицу: этот дядя – дебил, взять с него денег не получится.
Ушли, не попрощавшись.
Конечно, дядя – дебил.
Я вспоминаю о втором «фуфырике», спрятанном в кармане.
Достаю, сворачиваю пробку.
Вкуса почти не чувствую, только щиплет язык слегка.
– Гуд? – спрашивает один из соотечественников.
Молча, киваю, предпочитая оставаться иностранцем.
Хотя куда лучше – быть идиотом. Это возвышенней.
Сейчас я настроен именно так: быть идиотом – благородно, жертвенно, почетно. И в то же время – исключительно выгодно и приятно.
Лицо мое сейчас, должно быть, выглядит благодушно-счастливым от грамотно сделанной алкогольной врезки. Главное теперь – не пугаться и не останавливаться, иначе срубит в самый неподходящий момент. Я уже просыпался то возле бамбуковых кустов у дома, то под сводом эстакады среди картонок, сломанных зонтиков и разодранных автомобильных кресел.
Слава богу, об этом никто не знает.
В голове, слегка онемевшей, точно по ней хорошенько вмазали доской, вяло, как пойманный карась в ведре, плавает слово «идиот».
Идиот, идиот.
Идиот…
Я люблю читать про идиотов. Особенно про ненастоящих, вымышленных. Мне нравится их придуманная жизнь. Она полна приключений, смысла, тайн и загадок. Идиотов – бумажных, литературных, обаятельных и счастливых – придумывают, как правило, тяжелобольные писатели. Припадочный Достоевский, распухший от пьянства Гашек…
Когда я еще не бросил читать книги, моим любимым идиотом был Форрест Гамп, потеснивший и князя Мышкина и бравого солдата Швейка.
Фильм я смотрел много раз, игра Тома Хэнкса завораживала. По этому фильму я учил английский. Но даже не догадывался, что он был снят по мотивам книги. Может, об этом и написано в титрах, да кто же их читает.
Однажды ранним утром я шел в круглосуточный магазин. Пахло порохом. Под ногами шуршали ошметки красной бумаги. Их было много – как если собрать осенью все кленовые листья в московском парке, измельчить их бумагорезкой, разбросать по округе… Во дворах время от времени гулко ухало, взрывалось и грохотало. В пепельном зимнем небе носились обезумевшие от страха редкие птицы. Было сыро и безлюдно. Дворники в синих спецовках невозмутимо сгребали мусор в кучи. Обшарпанные жалюзи закрытых магазинов наводили тоску. Никакого движения, даже велосипедного. Типичное утро наступившего китайского Нового года – Праздника весны.
В магазин я шел прикупить пяток чаедань – «ароматных чайных яиц». Обычные куриные яйца, сваренные вкрутую в невообразимо темной жидкости вместо простой воды. Скорлупа на них всегда почему-то давленая, но зато чистить удобно. Варят их прямо в магазинах, возле кассы, в больших кастрюлях. Яйца получаются разных оттенков – от нежного «кофе с молоком» до «дерьмо человека, сожравшего пару пачек активированного угля». Несколько лет я горделиво воздерживался от этого стремного для русского человека продукта. Потом открыл, что ими замечательно закусывать байцзю, вполне съедобная вещь.
Чем ближе подходил к магазину, тем отчетливей ощущал запах гари, даже сквозь затянувшую весь город пороховую дымку. Магазинчик, кажется, сгорел… Но нет, магазин был цел и почти невредим, только немного обуглилась стена с внешней стороны, да лопнула от жара витрина. А вот товары рикши-книготорговца, которые тот на ночь оставлял рядом, накрыв брезентом, сгорели напрочь. Скорее всего, петарда – размером с танковый снаряд – во время полночной вакханалии влетела прямо туда. Всю ночь грохотало так, что в квартире не было слышно телевизора, даже если врубить его на полную громкость. Весь Шанхай в эту ночь был похож, если взглянуть на него с высоты птичьего полета, на огромное электронное плато в искрах коротких замыканий.
Рикша стоял возле обугленной кучи и грустно разглядывал трехколесный велосипед, служивший ему складом, магазином и транспортом. Черные колеса драндулета, беззащитно-голые, без шин, выглядели совсем непразднично.
Увидев меня, рикша печально кивнул на пепелище.
