Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь
Наконец они попали в длинный гулкий вестибюль. Людской гомон, доносившийся из единственной туда выходившей двери, им послужил ориентиром. Горничные встретили их ледяным взглядом. Женщины оказались в круглой прихожей, где все диванчики были завалены верхней одеждой. Они тоже скинули плащи… И очутились будто в другом мире.
Гостиная Ворошилова поражала своими размерами. Благодаря множеству ламп и настенных бра там было светлей, чем днем. Проемы стен между книжными стеллажами фанерованы красным деревом. Сквозь огромные окна с двойными рамами виднелись зубцы кремлевских стен и освещенная верхушка Мавзолея. Перед стеллажами — глубокие бархатные кресла с металлическими пепельницами на подлокотниках. И еще оставалось довольно места для гигантского овального стола. Марине никогда не приходилось видеть подобной роскоши. Будь эта белоснежная скатерть простыней, ее хватило бы на десяток кроватей. Искусно ограненные хрустальные фужеры и графинчики сверкали, как алмазы. Все тарелки и блюда — с золотой каемкой. Целые вороха роз и георгин в огромных расписных вазах. Щедрые ломти в серебряных хлебницах.
Марина, непривычная к такой красоте, блеску, дразнящему желудок изобилию, замерла на месте, близкая к обмороку. Кровь колотилась в висках. Егорова стиснула Маринину руку. Гомон смолк. Теперь их разглядывали в упор два десятка товарищей обоего пола.
Собственно, не их, а только ее одну!
Изучали всю с головы до ног. Наблюдали, не дрожат ли руки. Отмечали, испугана или нет, и, кто их знает, что еще.
Галя была права: это напоминало театральный дебют.
Марина освободила руку. Она же не маленькая девочка! Марина была готова от голода впиться зубами хотя бы в ломоть хлеба, но сумела изобразить улыбку. Ее взгляд перебегал от одного мужчины к другому, каждый из них только и ждал ее промаха. Сталина ей довелось видеть издали во время одного или двух из бесконечных парадов на Красной площади. И конечно, видела множество его изображений в газетах, журналах, на плакатах. Как и большинства присутствующих. Но она ведь понимала, что плакаты обычно далеки от жизни.
Товарища Сталина среди гостей не было точно. У некоторых похожие усы или прическа — зачесанная к затылку волнистая кавказская шевелюра, черная, жесткая. Но Марина убедилась: Сталина здесь нет.
Зато она сразу узнала Ворошилова, героя Гражданской и хозяина дома. Марина ему кивнула. А рядом с ним не кто иной, как старик Калинин, «всесоюзный староста»! Большой театрал, всем искусствам предпочитавший балет. В гримерках его прозвали Папашей. Одевался он старомодно: неизменный костюм с жилеткой, на которой поблескивала цепочка от карманных часов. Седоватая бородка, грушевидный нос, птичьи глазки за круглыми очками.
И вот еще знаменитость — Вячеслав Михайлович Молотов, Председатель Совнаркома. Его портрет красовался в общей гримерке их театра. Пожилые актрисы обожали Молотова. Они его считали самым элегантным мужчиной в Политбюро и норовили украсить сердечком или цветочком белый воротник его рубашки. Молотов был очень похож на свой портрет. Костюм европейского покроя, галстук — темно-синий в красный горошек, белоснежная сорочка с длинным воротничком. Ироническая улыбка под аккуратно подстриженными усами. Сильные очки подчеркивали неподвижность и чуть отстраненность его взгляда.
Остальные же… Безликие благонравные мамаши в черных платьях, грудастые, толстощекие, с прилизанными волосами, не знающие косметики. Куда им до Егоровой!
А мужчины?.. Затянуты в полувоенные френчи или военные мундиры. Грубые лица, изрезанные морщинами. И все до единого изображавшие некоторую брезгливость к этой ими завоеванной аристократической роскоши.
Внушительное зрелище! Они ведь участники революции. Даже не просто участники, герои! А Марина вообще беспартийная.
Ей нет двадцати, она всего-то пару лет в Москве. Жила исключительно театром, только о нем и думала. О политике вспоминала, лишь когда она касалась театральных дел. Что Марина знала о революции? Не так уж много — как и любой обыватель. Помнились брошенные в зал политические лозунги, революционные монологи, роли в большевистских пьесах, сегодня разрешенных, назавтра запрещенных. А вне сцены «политикой» становились бесконечные пустозвонные собрания. Марина их терпеть не могла. Это были словно турниры или даже побоища ораторов, готовых болтать сколько угодно, так ничего и не сообщив. Уж не говоря о том, что «политика» включала в себя и ГПУ, и голодуху.
И вот она здесь, мышонок в заповеднике самых грозных политических хищников.
Что они от нее ждут? Где мышеловка?
И эти мысли, и ее растерянность наверняка отразились на Маринином лице. Стоявшая рядом Егорова рассмеялась. Следом за ней и остальные. Чувствовалось, что мужчины смеются доброжелательней, чем женщины. К Марине подошел белозубый кавказец в черном френче и сапогах. Он-то наверняка понял ее состояние, потому возгласил:
— Драгоценная Марина Андреевна, вы сегодня королева бала!
Взяв Марину за руку, он представил ее гостям:
— Эта молодая актриса играет в «Оптимистической трагедии» Вишневского нашу незабвенную Ларису Рейснер. Разумеется, Лариса там совсем юная. Я посмотрел спектакль и сказал Гале Егоровой: «Нельзя скрывать от товарища Сталина такой бриллиант!»… И вот она здесь.
«Дядя Авель»! Егорова подтвердила это взглядом. Он превозносил свою находку, как торговец на рынке расхваливает товар. И мгновенная реакция: женщины дружно отвернулись, а мужчины сгрудились вокруг Марины. Енукидзе их представил одного за другим. Целый парад знаменитостей: товарищи Лазарь Каганович, Анастас Микоян, Семен Буденный, Серго Орджоникидзе, Николай Бухарин…
Марина кивнула каждому, всякий раз бормоча: «Для меня большая честь, товарищ такой-то». И тут же забывала, кто есть кто. Наконец старик Калинин протянул ей руку помощи, избавив от хватки дяди Авеля. Поблескивая очками, он утопил ее кисть в своей ласковой, мягкой ладони.
— Товарищ Марина, а вам известно, что я был знаком с прообразом вашей героини Ларисой Рейснер? Еще как! Очень близко…
— Не ты один, Миша. При всем к тебе уважении должен заметить, что все присутствующие были очень близко знакомы с красавицей Ларисой, — усмехнулся Буденный.
Затянутый в кавалеристский мундир, с сочными губами под казацкими усищами, он разразился громоподобным хохотом.
— Семен прав, — подтвердил Ворошилов.
Жизнерадостный, казавшийся малюткой в своем мундире командарма, он прорвал окружение Марины.
— Я-то ближе, чем ты, был с ней знаком, товарищ Председатель Центрального Исполнительного Комитета. Знавал и ее мужа, Федора Раскольникова. Лариса была с ним, когда он сидел послом в Афганистане. Мы там такое закрутили! Ваша пьеса об этом, Марина?
— Не рисуйся перед девушкой, Клим! — проскрипел старик Калинин, помешав Марине ответить. — Не ты лучше всех был знаком с Ларисой… — И он бесцеремонно растолкал Буденного и героя Ворошилова.
— Полина… товарищ Жемчужина, иди сюда…
Супруга Молотова была внушительной дамой, элегантней других жен. Вздымавшийся на груди кружевной воротник немного смягчал суровость ее облика. Она подошла с поджатыми губами.
— Полина, ты помнишь Ларису?
— Как же не помнить, Миша? Мы с ней были товарищами по партийной работе…
— Хе, не упустите возможность, Марина Андреевна, — воскликнул Дядя Авель, — сейчас можете разыграть сцену из пьесы Вишневского!
— Вы серьезно?
Полина Жемчужина критически оглядела Марину.
— Эта пьеса какая-нибудь наверняка театральщина. Не очень-то вы похожи на Ларису… И цвет волос у нее другой, и глаза темные. Была очень интеллигентная. Совсем другой типаж. Уж не говоря, что она никогда бы не надела такого платья…
Полина запнулась, вперившись куда-то Марине за спину. Да и все остальные разом потеряли интерес к их беседе.
Вот и он! Марина почувствовала это спиной.
Оказался маленького роста. Марина думала, что он выше. Одет в простой китель защитного цвета. Галифе, заправленные в начищенные до зеркального блеска сапоги. Так же сверкали и его желтые тигриные глаза, притаившиеся под густыми бровями. Марину поразила его бледность. Мертвенная бледность! Цвет лица, свойственный бюрократам, никогда не покидающим своего кабинета. К тому же оказался рябым. Так вот он какой! Бледное лицо с дурной кожей. Плакаты и фотографии его явно приукрашивали. Но выглядел он моложе, чем на плакатах. И гораздо живей, несмотря на мертвенную бледность. Его шевелюра лоснилась в электрическом свете, как шерсть великолепного хищника.
За ним следовала его жена Надежда Аллилуева. Марина ее заметила не сразу, поскольку вокруг Сталина тут же засуетились многочисленные мундиры и френчи. Но к ней рванулась Полина:
