Таня Валько - Арабская жена
Я снова удивленно гляжу на него, но на этот раз даже не хочу знать, что это значит.
— Моя одноклассница устраивает новогоднюю вечеринку. — Мы с Ахмедом, как и прежде, разговариваем по телефону, с той лишь разницей, что я лежу на кровати в своей комнате — теперь у меня есть мобилка, которую Ахмед купил мне на День святого Николая.
— И что ты хочешь этим сказать? — недовольно интересуется он.
— Тебе не хочется пойти туда со мной? — спрашиваю я, удивленная его реакцией.
— Чтобы получилось так же, как у Али? На этот раз твои друзья могут меня поколотить за то, что я отбираю у них такую девчонку.
Не знаю, комплимент ли это, но тон Ахмеда меня не радует. После похода к Али и Виолетте наши с ним отношения стали прохладнее. Мы и видимся реже — ведь теперь Ахмеду негде останавливаться и всякий раз приходится снимать номер в отеле. Частные квартиры — не выход: во-первых, там отвратительные условия, во-вторых, местные жители отказываются сдавать комнату любому арабу, даже самому смирному и спокойному. Словом, мы оказались в патовой ситуации.
— Может, приедешь ко мне в Познань? — после паузы предлагает Ахмед. — Город большой, люди с более открытым мышлением. В университете планируется новогодний бал. Все будет изысканно, без драк и оскорблений.
— Я бы хотела, но как сказать об этом маме? Боюсь, она меня не поймет.
— Почему?
— Она со мной строга. Не разрешает мне ездить, куда я захочу и с кем захочу. Хоть я уже и совершеннолетняя.
— Может быть, ты меня ей представишь? — робко спрашивает он. — Если не стесняешься…
— Чего же мне стесняться? — От радостного возбуждения мое сердце бьется сильнее. — Ты ведь не горбатый, не хромой…
— Но я араб, а это для многих из вас еще хуже, — холодно произносит Ахмед.
— Прочь предрассудки.
— Если, как ты говоришь, твоя мама привержена традициям, ты можешь с ней серьезно повздорить, даже если просто пригласишь меня домой.
Разумеется, он не ошибся.
— Наконец-то ты любезно сообщаешь мне, что у тебя кто-то есть! — повышает голос мать. — Весь город уже болтает, что ты шляешься с каким-то черномазым!
— Ты преувеличиваешь, мама! Неужто людям больше нечего делать, кроме как сплетничать обо мне? — Я стараюсь быть рассудительной, зная, что, если полезу на рожон, это ничего не даст. Мне нужно сохранять спокойствие, чтобы не позволить спровоцировать себя на конфликт.
— И кого же ты хочешь привести в мой дом? Цыгана? — роняет первую колкость она.
— Ахмед — араб.
— Что?! — Не успела я закончить предложение, а мать уже вскинулась как ошпаренная. — Араб! Грязнуля! Террорист! — Она театрально хватается за голову.
— Я и не знала, что ты расистка. От этого один шаг до фашизма.
— Ты, соплячка, обзываешь меня гитлеровкой?! — Раскрасневшись от злости, она дает мне пощечину.
К этому я была не готова.
— Не хочешь с ним знакомиться — и не надо! — кричу я со слезами на глазах. — Но я и дальше буду с ним встречаться. — Я поворачиваюсь к ней спиной и пытаюсь взять себя в руки.
— Я тебе запрещаю! Или… прочь из моего дома!
— Ты меня выгоняешь?!
— Или — или! У тебя есть выбор!
— Должна тебе сказать, что эта квартира не только твоя, но и моя. Отец купил ее не одной тебе. Если тебе что-то не нравится, съезжай! Я уже, слава богу, совершеннолетняя. Подавай на меня в суд или вызывай судебного исполнителя.
Я разворачиваюсь и почти бегу в свою комнату. Не хочу, чтобы она видела, как я плачу; не хочу, чтобы она получила от этого удовлетворение. Такого от своей матери я не ожидала. Ахмед был прав.
— Я приеду к тебе на Новый год. Собственно, могу приехать и на несколько дней раньше, ведь каникулы уже начались, — говорю я дрожащим голосом в трубку.
— Ничего не вышло, да? — Он слышит меня и не нуждается в уточнениях.
— Как ты и предполагал.
— Тогда, может быть, мне приехать в эти выходные? Сделаем твоей маме сюрприз, — говорит он полушутя. — Я попытаюсь сразить ее своим личным обаянием.
Мы оба смеемся, хоть и предчувствуем: будет нелегко.
— Не знаю, хорошая ли это идея… — Я начинаю колебаться.
— Не беспокойся. Я знаю, как себя вести со строгими и упрямыми дамами средних лет. В конце концов, у меня тоже есть мать.
Ахмед сидит в маленькой гостиной на потертом диване, в руках крепко держит большой букет красных роз, а коробка конфет у него на коленях. Я вижу, как он напряжен, хотя и притворяется расслабленным.
— Так ты думаешь, она сейчас придет? — в который раз спрашивает он.
— Да-да, буквально через минутку… Богослужение заканчивается в час дня, дорога занимает максимум пятнадцать минут…
Не успела я договорить, как послышался скрежет ключа в замочной скважине. Делаю глубокий вдох. Понятия не имею, чего ждать от матери. В последнее время она меня поражает. Пока я была ребенком, отношения между нами были сказочными, мы очень любили друг друга. Но по мере моего взросления мать становилась все более холодной, нервной и колючей. Я совершенно не могу этого понять. Если она боится, что дочь оставит ее, выпорхнув из идеального гнездышка, то почему же ведет себя так, чтобы я сделала это как можно скорее?
— Здравствуйте. — Ахмед встает и целует моей изумленной матери руку. — Большая честь для меня познакомиться с матерью Дороты. — Он протягивает ей цветы и конфеты.
— Вы застали меня врасплох, — признается она, едва придя в себя от удивления.
Мы все садимся и выжидающе смотрим друг на друга. Повисает неприятная пауза.
— Я принесу пирог, надеюсь, он вышел удачным. — Я вскакиваю, не в состоянии вынести этого молчания. — Кофе или чай? А может быть, кока-колы?
— Кофе, пожалуйста, — неуверенно улыбается Ахмед.
— Мне тоже, — бормочет мама, холодно оглядывая моего смуглого друга и силясь выискать хоть маленький недочет в его внешнем виде. Но шансов на это нет: он действительно красив. Высок, строен, кудрявые волосы отлично подстрижены, лицо гладко выбрито, итальянский костюм будто с иголочки, рубашка замечательно отглажена, а галстук идеально подобран.
— Так что же вы делаете у нас в Польше? Охотитесь за молодыми девушками, совращаете их и бросаете? — начинает приятную беседу мама.
Я дрожащими руками накладываю бисквит с желе, разливаю кофе и спешу на помощь Ахмеду.
— Вы очень хорошо воспитали вашу дочь. — Он избегает прямого ответа. — Можете гордиться, Дорота никому не позволит сбить себя с толку.
— Но чем вы здесь занимаетесь? На что рассчитываете? — не сдается мама.
— В отношении вашей дочери у меня серьезные намерения. Я уважаю ее, как и вас. — Его голос звучит спокойно. Он больше не нервничает.
— И как же долго вы встречаетесь, раз у вас уже появились «серьезные намерения»?!
— Более трех месяцев, не так ли, Доротка? — обращается он ко мне, и я киваю.
Мать смотриит на меня с упреком. «И ты мне ничего не говорила?» — читаю я в ее глазах.
— Всего лишь три месяца! Всего ничего! — насмешливо произносит она.
— Но это хорошее начало, уважаемая. — Ахмед говорит уже прохладным и решительным тоном.
— У нее даже нет аттестата зрелости! Что вы себе думаете?! — Мать повышает голос.
— Мама, мы встречаемся и хотим только пойти вместе на новогодний вечер, а не сразу жениться, черт побери! — не выдерживаю я, поскольку чувствую себя в ужасно глупом положении. — Да, мы общаемся всего три месяца, и не время строить какие-то далеко идущие планы на будущее. Ахмед хотел сказать, что он не собирается меня использовать или что-то в этом духе.
— Поживем — увидим. — Мать иронично кривит губы и неприветливо смотрит на нас. — А теперь, пожалуйста, оставьте меня одну, мне хочется немного отдохнуть.
— Конец аудиенции, — шепчу я и беру Ахмеда под руку.
Веду его в свою крохотную комнатку. Между диваном и столом места так мало, что едва помещается табурет; можно было бы даже писать за столом, сидя при этом на диване. Обстановку дополняет маленький платяной шкаф, в котором висят мои нехитрые вещи: джинсы, несколько маечек, два застиранных свитера, немодное выходное платье и костюмчик для школьных торжеств и экзаменов. Мы садимся на изрядно потрепанный диван, который помнит еще времена моего детства.
— И как же ты здесь, девочка моя, помещаешься? — Ахмед обнимает меня за плечи и одновременно осматривается. — Здесь же нечем дышать.
Он встает, сбрасывает пиджак, галстук, расстегивает ворот рубахи.
— Может, хватит устраивать стриптиз? — смеюсь я. Он безумно мне нравится, особенно вот сейчас, с раскрасневшимся лицом.
— Уф, ну и жарко у тебя тут. — Его глаза горят удивительным блеском. — Я открою окно, ладно?
Через минуту он снова садится на край дивана и нежно берет мои руки в свои.
— Тебе известно, что я очень уважаю тебя? — говорит он. — У нас обычно парень, который имеет по отношению к девушке серьезные намерения, даже не целуется с ней. Да, так принято. Но это несколько старомодные установки, моя семья их не слишком придерживается. По меркам нашей страны мы довольно-таки прогрессивны. Хотя здесь, в Польше, даже мы казались бы окружающим провинциалами из прошлого века.
