Алексей Синиярв - Блошка банюшку топила, вошка парилася
Шум машины отвлек его от важного дела. Кондрат разбавлял пахучие ароматизаторы, которые плескали на каменку банные эстеты. Из одного флакона Кондрат, как Эмиль Кио получал три.
Наиль мог приехать в любой момент. Поэтому Кондрат набросал в администраторской упаковки туалетной бумаги и бумажных полотенец, имитируя уборку в кладовке.
Финские ароматизаторы, в больших 300-граммовых флаконах, клиенты, несмотря на высокую цену, часто оставляли в бане, используя едва ли на треть. Предприимчивый Кондрат обращал пассивы в активы.
Как только Кондрат вернулся в кладовку, он услышал странный шум и визгливые крики.
На крыльце бани обладательница дорогой шубы била поленом голого мужчину, одной рукой держа его крепко за волосы. Удары наносились беспорядочно, зло и безжалостно. Затем, что-то выкрикнув, она, размахнувшись, запустила поленом в окно бани. Стекло звонко хлопнуло и рассыпалось. Решительным шагом дама вернулась к машине, завела мотор и, дико газуя, развернувшись почти на месте, умчалась.
«Бизнес» с химией пришлось прервать. Разбитое окно Кондрат занавесил одеялами, приготовленными в стирку бельем и полотенцами, и, как мог, скрепил скотчем и гвоздями.
Наиль, извещенный о происшествии, приехал ранним утром, запретил с этого дня держать дрова в бане и зло пригрозил, что будет нещадно штрафовать за неисполнение.
* * *— Дядь Степ, — сказал виновато Славка, как только Степа прикрыл за собой входную дверь, — не помню куда кассу, зараза, спрятал.
— А в холодильнике, как прошлый раз?
— Смотрел и в холодильнике, — вздохнул Славка. На Степу пахнуло перегаром.
— Дядь Стёп, давай вместе поищем, а? — предложил Славка.
— Ты прямо, как Тагир, едрить твою налево. Спрятал деньги от проституток и ищет два часа. Гунда вчера был?
— Не был.
— Значит, вполне может за кассой приехать, — попугал Стёпа. — Ты походи, походи, руками за всё потрогай. Может вспомнится. Печь-то хоть протопил?
Славка почесал заросший ночной щетиной подбородок.
— Стакан надо перевернуть, — предложил Стёпа. — И три раза: «черт, черт, поиграй да отдай».
— Поиграй да отдай, — повторил задумчиво Славка. — А давай, скажем, ты забыл спросить, а я забыл сказать, где лежат. Я ж потом найду.
— Ага. Щас! Сколько там было?
— Глянь в журнале. Не помню я, — нарочито небрежно ответил Славка.
Степа посмотрел в кондуит и присвистнул.
— Ищи, Слава. Ну ё в баню. «Не спросил — не сказал».
Славка стал обреченно отодвигать ящики стола, потом пошел в кладовку, зашелестел вениками, сбросил на пол упаковки с туалетной бумагой и бумажными полотенцами.
— Кот приходил? — спросил Степа.
— Приходил. Тут и ночевал. На кладовке.
— Умный, — похвалил Степа. — Там теплее. Ты ему дал чего?
— Дал-дал. Ты посмотри в туалете, Стёп. Может свежим взглядом?... Трофимыч, например, в аптечку прячет.
— Прячь — не прячь, придут, ножичек к горлу — всё отдашь. Придумали тоже. Кто был?— крикнул Степа из туалета. — Касса-то приличная.
— «Колхозники», — крикнул в ответ Славка. — Там срач — неделю Шуре полы драить.
— Уроды, — задумчиво отозвался Степа, перебирая аптечку.
— Уроды моральные, — согласился Славка.
«Колхозниками» большую разухабистую компанию прозвал Трофимыч. Приезжали «уроды» с неизменными трехлитровыми банками соленых огурцов, ящиком водки, салом, петрушкой—редиской, какими—то пирогами и прочей доморощенной огородной снедью. И самое главное — с мёдом.
Мед в бане, из-за постоянного нытья-жалоб уборщицы Шуры был под запретом. Администраторам вменялось в обязанность напоминать клиентам о том, что пользоваться медом для наружного употребления не разрешается. И в администраторской, и в самой бане развесили таблички: перечеркнутый бочонок с надписью «мед».
Запрет приезжающим был, конечно, до интимного места. Да на мед обычно и не обращали внимания. «Клиент — король — он денежку в клюве несет» — не раз повторял Наиль. Но одно, если культурная тётя пыталась избавить себя подобным народным способом от целлюлита, и другое…
«Колхозники» не только мазались медом сами. В мёде были столы, скамейки, посуда, лежаки в парилке, простыни, унитаз, короче — всё.
Мёд был везде. Всё было в меду.
Но и это было еще не всё.
На полу лежал слой яичной скорлупы, раздавленных огурцов и недоеденных пирогов, квашенной капусты и битого стекла, тушенки и зеленого лука.
Пол был липкий от меда и грязных башмаков.
Не лучше было и в парилке.
«Уроды!» неизменно в голос причитала Шура.
Так и прилипло.
После «колхозников» баню до обеда не сдавали. На уборку уходило втрое больше времени, чем обычно.
— Ты с ними что ли хватанул? — спросил Степа.
— Чего хватанул? — подозрительно отозвался Славка.
— Сладкой водочки.
— Это у меня зубной эликсир. Мост еще не притерся. Полоскать приходиться.
— Гунде расскажи.
— А Наиль знает, что я зубами занимаюсь.
Через полчаса совместных поисков деньги нашлись в керосиновой лампе.
— В милицию надо работать идти, — похвалил Степа. — Или вспомнил?
— А я и не забывал, — буркнул Славка. — Я проверить хотел.
— Чего проверить?
Славка не ответил, быстро оделся и поспешил на автобус.
* * *Время было дефицитное. Соль, мыло, сахар, носки… Дефицит не исчезал, а ходил волнами. Сегодня есть, завтра нет. А послезавтра — снова здорово.
С сахаром схема была такая: подсолнечное масло обменивалось на кругляк, лес меняли на пищевую жесть, пищевая жесть шла в Прибалтику, прибалтийские консервы в обмен на пищевую жесть везли на Украину, а украинский сахар Трофимыч развозил прямо по магазинам, сразу получая наличные.
Бухгалтер и кассир не успевали пересчитывать захватанные купюры. Толстые денежные пачки перевязывали тоненькими цветными резинками и складывали в пустые мешки из-под сахара.
Сахар сменила тушенка с военных складов, тушенку — соленья и маринады, маринованные помидоры — трикотаж из Эстонии, трикотаж — электрокабель, кабель — телефонные аппараты, телефонные аппараты — канализационные люки….
Вот тогда-то Трофимыча стали звать Генералом.
Он поменял квартиру, ездил на новенькой иномарке. Рестораны, женщины, пышные застолья хоть и стали частью жизни, но азарт не убавили. Трофимыч читал бюллетень Торгово-Промышленной палаты, выписывал газеты по экономике и бизнесу, нанял юриста, купил место на товарной бирже.
Цены выросли, дефицит постепенно сдулся, народ наелся, магазины стали плохо расплачиваться. Денег в обороте не хватало. В банке с кредитом тянули. Не отказывали, но и не давали. Нужен был свой человек, который знает «кому», «как» и «сколько».
Весна выдалась ранней. Трофимыч заключил договор с закарпатским еще совхозом и пригнал фуру черешни. Часть черешни уже «поплыла», но он и ее сдал на «плодово-выгодный» комбинат, который выпускал и повидло, и джем, и бормотуху из местных яблок.
И хотя время восковой спелости прошло, Трофимыч решил рискнуть и купил еще партию — черешня бойко шла на рынке.
Машина задержалась и пришла через две недели. Вместо черешни в рефрижераторе колыхалась бордовая масса в которой плавали размокшие куски гофротары.
Комбинат взять липкую жижу даже бесплатно не захотел, пришлось платить за свалку. Совхоз возмещать убытки отказался. Арбитраж Трофимыч проиграл — в договоре не было указания на деревянную тару, которая была дороже, и хохлы на этот раз схитрили. Тяжба с перевозчиком тоже ни к чему не привела.
«Спекуляцией мы занимаемся, вот что, — говорил Трофимыч своему заместителю. — Нас бы в советское время законопатили, куда Макар телят не гонял. И правильно бы сделали, между прочим».
Далеким чем-то, нутром, Трофимыч понимал, что торговая вакханалия закончится, примет устойчивые формы, многочисленные перекупщики исчезнут, наступит время производителей, капитаны вернутся на судна, снова встанут у руля. Труба задымит.
Вот тогда-то у него появилась присказка: «Чтоб труба дымила».
Большая труба.
Завод.
Хозяин.
После ПТУ, еще пацаном, Трофимыч работал слесарем на машиностроительном заводе. Две трети цехов обслуживали «оборонку».
Когда-то труба дымила в три смены, включая «черные субботы». Он помнил огромный поток людей, входящих в проходные, эту организованную силу, светлые высокие корпуса.
Сейчас от завода остались пустые цеха с выбитыми стеклами, ржавые рельсы и заросшие тротуары.
Просматривая предложения на товарной бирже, Трофимыч пару раз наткнулся на объявления о покупке «алмазных» пил для резки камня.
Пилы были нужны в Скандинавии и Аргентине, Германии и Прибалтике, на Севере и Юге.
Подвернулся человек, который знал «кому», «как» и «сколько» надо дать в банке.
