Андрей Шульгин - Слёзы Анюты
Оттолкнул калик детей уродливых от себя, с лежанки было встать хотел, а чуть пол не поцеловал — в ногах его совсем сил не оказалось. Обессилил-то во время сна долгого, вот так-то. Все ж разогнул кое-как суставы свои, да на полусогнутых пошёл из дома на двор. Только идти ему, ух, как тяжело. Ноги свинцовые будто, в глазах темно, на груди что камни пудовые лежат — еле дышит. Идёт калик, спотыкнуться боится, а то не подымится вовсе. Хочет закричать, попутчиков своих разбудить — в горле дыхание спёрло, слова расплющило.
Уже со двора калик вышел, по улице безлюдной шкандыбает, к тем домам дорогу ведет, где други его, братья по дороге, спят, как видит калик опять детей тех, что в доме одних на лежанке оставил. Пробудились дети с лицами морщинистыми, погнались за каликом, хватают его убогого за одежду, назад в дом возвратить стараются. Он отбиваться было, да куда там, сил-то совсем нет у него. А дети облепили калика, да назад ведут, к лежанке толкают. Обессилил калик, упал на ложе своё недавно покинутое, слышит, как вновь сон к нему подступает, и опять чудится, что на душе у него ни одного зуба нет, улыбается он во сне, хорошо ему опять делается, обо всё на свете забывает.
К той деревне, где калики спят сном беспробудным, подходит Дева. Вот уже по улочке деревенской идёт она, по сторонам озирается. По сторонам озирается, да под ноги смотрит, слова-осколки разглядеть хочет, чтобы узнать по ним, где, в каких домах калики лежат, сны смотрят. Видит Дева, след-нить из осколков по траве вьётся, ко двору одному ведёт. Идёт по нему. Во двор заходит, потом в дом, в доме в комнате передней спящего калика видит, а вокруг дети. Толкает Дева его, разбудить желает, к жизни вернуть, а он только слово брякнул какое-то, на другой бок перекатился и, ну, дальше спать — сны видеть. Ничего Дева с ним поделать не может.
Вышла дева на улицу, по другому следу из слов-осколков пошла, в другом доме другого калика нашла, но и его добудиться не смогла. Потом ещё в одном доме, и ещё в одном, побывала, только без пользы, без толку все её старания были. Спят калики, будто убитые. Тут Деве саму себя жалко стало, — столько дорог лукавых прошла, пыли хищной наглоталась, за каликами шла, нагнать их старалась, слова-осколки колючие в ладони собирала, а всё зря вышло, — знай себе спят калики, просыпаться не думают. Покатились из глаз Девы слёзы, большие и тёплые. Сидит посреди деревни, ревёт.
От слёз её скоро лужа набежала, и вспомнила Дева, как от слёз её сестра родная зачала, дай думаю, соберу я слёзы свои в ладони, да каликов спящих ими окроплю, вдруг чудодейственная сила слёз моих горьких и тут себя покажет. Наклонилась, Дева, к луже, ладонями слёзы черпает.
Ходит Дева, от дома к дому, на каликов слезами брызгает. Глядит, и вправду в слезах её сила неведомая заключается — ворочаются калики, от снов своих вязких отбрыкиваются, глаза руками трут, просыпаются. А если на детей старолицых слёзы её капают, то шипят дети те, морщатся, под столы и лавки забиваются, грозят оттуда голосами неровными.
Совсем проснулись калики, снов своих оковы сбросили, выходят из домов на ногах нетвёрдых, шатаются, на серёдке улицы встречаются, словами блюют, дивятся, как стать такое могло, что заснули они, сами того не желая. Тут подходит к ним Дева, рассматривает убогих, тех за кем столько дней и ночей путь держала, из-за кого ноги об дорогу заковыристую в кровь била. «Вот и встретила я вас, обездоленных, знаю о вас многое, как родные вы мне стали, хоть и не видала никогда ранее, зато слова ваши мне знакомы, по тем словам-следам и шла я за вами». Удивились ещё больше калики, бородами веют, языками ропщут, глаза на неё выкатывают. А Дева говорит им дальше: «Имени моего не спрашивайте, утонуло оно в речке быстрой и глубокой, скажу вам только зачем искала-догоняла вас, — просто одна я на белом свете, и хоть есть дом у меня, но нет мне туда дороги, а когда я слова ваши разбитые услыхала, да всю правду о вас узнала, стали милы вы мне, как никто другой, ибо такие же вы страдальцы и скитальцы, как и я, оттого решила вас найти, чтобы вместе странствовать мы стали». Замолчали калики, на Деву глядят, только морщины их на лицах ходуном ходят. А Дева ещё говорит: «Про деревню эту, где дети-баюны старолицые заместо хозяев, слыхала я, — люди сказывали, мол, живут тут дети, что на белый свет народиться не смогли, а лица у них старые, оттого что молодость мимолётна, а старость вечна, нерождённые они, потому не было у них молодости. Ещё люди говаривали, что дети эти снами чужими питаются, — путников беспечных заманивают в деревню свою, убаюкивают, пока спит человек, все силы и соки его сосут-выцеживают, так на веки вечные засыпают несчастные. Получается, всё равно, что от смерти верной и коварной я вас спасла». Ужаснулись калики, по сторонам опасливо зыркают, детей увидеть страшаться. Хоть сил почти ни у кого не осталось, ноги гнутся под худыми телами — пошли быстро к лесу, пока целы. И Дева с ними.
Сквозь буреломы идут, на кочки ступают, к дороге выходят калики. На дорогу, которая вместо матери им. Радуются своему спасению нечаянному, до земли припадают, дорогу-мать целуют устами запрелыми, Деву-спасительницу благодарят словами елейными. Рады все, довольны. И калики страдальные, и Дева удалая, и мать-дорога всесильная. Порешили нищие: и вправду, чего врозь землю топтать, возьмём Деву с собой, будет она нам опорой, а мы ей компанией. И пошли по пути-дороге впятером.
Весь день шли, а как ночь чернобровая стала к ним подступать, да вечер серый на солнце покрывало накинул, решили к ночлегу готовиться, костёр-балагур разжигать.
Трещит костёр-балагур, искрами вокруг сеет. Сидят калики подле, ягоды, коренья да грибы жуют, Деву угощают. После ужина скромного, неказистого стали калики спать укладываться, локти острые себе под головы кладут, очи смыкают. Легла и Дева на землю сырую, только не спится ей горемычной, всё в небо смотрит на звёзды мигающие-переливающие, думу свою думает-гадает. А дума та вилась около неё змеёй подколодной, жалила не переставая. Ведь не для того Дева за каликами в путь-дорогу увязалась, чтобы вместе странствовать, друг другу помогать. Нет! Хотела Дева от каликов босоногих себе ребёнка зачать и тем свой грех перед сестрой родной искупить. Ибо не было во всём свете людей таких неказистых и презренных, как эти, и дитя будущее должно вобрать в себя все убожества и пороки отцов своих. Родить же дитя такое, всё одно, что горнило пекла пройти.
Встаёт Дева с земли, тихо-тихо, к одному из каликов подбирается, ласкать его начинает, целовать, семя сырое в себя принять желает. После к другому калику подкрадывается, так за ночь всех четверых и обошла. А как утро забрезжило, калики и Дева, что женою теперь всем четверым теперь приходится, стали дальше в дорогу собираться.
Три дня шли, дорогу ногами неровными мерили, лицами потрескавшимися вокруг себя улыбались, носами сивыми, с шумом и смаком, воздух в грудь дряблую втягивали, свободу полей да лесов нюхали. Надышаться не могли. А по ночам с Девой утехам и ласкам любовным предавались, орошали лоно её бархатное влагой своей. А Дева всё чрево руками щупает, понять хочет, дало всходы семя каликов, скоро ли урожая ждать.
Три дня шли, на четвёртый стала Дева замечать, что спутники её лица хмурят, морщины выпячивают, да уши кукожат, будто нелюбо им ничего: ни дорога, что ни начала, ни конца не имеет, ни трава придорожная пахучая-дурманящая, ни небо синее-завораживающее, ни она — Дева юная-желанная.
Что же случилось-стряслось с другами её, которым в одночасье женою пришлась? Стала Дева в разговоры-сбитени вслушиваться, слова крючковатые разгадывать, причину хандры каликов понять силится.
А слова их, ой, невесёлые, угрюмые речи друг другу в уши катают, загрустили, затужили странники. Вспоминают сны они дивные, те сны, что в деревне детей старолицых к ним являлись. Во снах тех были калики молодцами здоровыми-румяными, сами себе хозяева. А теперь опять убогими стали, будто нелюди. Сколько лет так странствуют-скитаются, дорогу-мать ухабят почём зря, а избавления от мук неправедных как не было, так и не видать. И чем больше о деревни той окаянной думают, да о детях-баюнах, сны сладкие дарящие вспоминают, тем горше и горше каликам болезным делается. Вот и рядят сами с собой — не лучше ли обратно стопы свои поворотить, в деревню вернуться, да во сны обманные головы буйные окунуть. Вот значит как, умаялись калики от мира, устали спасения от недугов искать, теперь греза им милее всего.
Как завечерело, сели калики у костра-балагура, стали совет держать. Сидят, словами-занозами друг друга колют, гундят ртами дырявыми. Думали-гадали, а всё ж решили в деревню детей старолицых вернуться, пусть их там навеки забаюкают. И Деву с собой звали, только она не согласилась, о другом думала, не хотела во сне прекрасном до-смерти забыться. На том и порешили — пути-дорожки врозь развести. Ночь переждали, а поутру встали калики, да последам-словам своим стали дорогу назад искать, с тем и ушли.
