Владислав Дорофеев - Школа ангелов

Первое место, где я вне Пасхи почувствовал Духа Святого – это Соловки.

Бог – это Время. Время у Бога, принадлежит Богу. Во время крестного хода время будто растворилось в молитве.

Что же я такое? Что во мне изменилось?

Я стал шире душой. Более терпелив и терпимее. Я вижу людей, их души чувствую в этом море жизни. Могу воспеть Богу свою просьбу. Попробовать объяснить Богу свою проблему.

Дивный обряд: после приложения к мощам святых отцов-основателей священники и братия, паломники становятся у стены и обнимают друг друга. Священники тебя благословляют, и все просят прощения друг у друга. Так каждый день, на вечерней службе. Дивно, человеколюбиво, Богу угодно, просто красиво. Удивительные обряды России – удивительные обряды древних христиан. Просить друг у друга прощение – это апостольский обычай.

Сегодня утром на службе Ася встала именно в том месте, и в то время, чтобы быть на виду. Ася чувствует путь славы. Ася оживает.

Злость, обида – занятия сугубо светские, без Бога в сердце, произнесенные. Я не понимаю, как мне совладать с нежной злостью и ненавистью, которыми пропитано мое сердце ко многим людям?! Как мне излечиться от этого бреда. Боже! Вразуми меня.

Монастырь остается для меня закрытым.

На Соловецких островах стояла святая тысяча поклонных деревянных десятиметровых крестов. Святая тысяча тонн крестов. Все порушили большевики, на дрова, или так, для острастки, после закрытия монастыря в 1923 году. Теперь кресты делают заново. Уже сделали пять крестов, из которых три стоят в Норвегии на русском поморском кладбище. Скоро такой крест поставят перед монастырем в гавани, на островке. Вес креста – одна тонна, длина десять метров, он уже вырезан.

Духовник для наместника и благочинного монастыря – отец Иоанн (Крестьянкин) из Псково-Печерского монастыря. Наместник и благочинный приезжают к отцу Иоанну исповедываться раз в год. Он же утверждает эскизы крестов и алтаря, что режут для Никольского собора в Соловецком монастыре. Есть один крест на Соловках, который он не утверждал.

На Анзерском острове был скит, церковь, братский корпус. При большевиках там был лагерь, при котором было огромное кладбище. Среди могил выросла береза крестом.

Удивительно приятно приложиться к мощам отцов-основателей. Подойти под благословение, затем обнять монаха и попросить у него прощения и поклониться ему: «Прости, брат!».

Долго молился в пустом храме у мощей Зосимы, Савватия и Германа. Просил прощения и вразумления. Я получил всё, что хотел. Я получил ответы о бывшей жене, о работе, о родителях новой моей жены, о рождении Веры до венчания. И еще я получил защиту от врагов: строй светлых монахов-воинов – крепость Божья. Я долго шел, хотя и стремительно, вглубь и ввысь. Летел сквозь что-то воздушное, потом водяное, сначала вниз, потом долго вверх. Наконец, я увидел, как святые отцы вышли ко мне на свет и встали вокруг меня. Теперь у меня есть место, недоступное врагу. А враг – кругом, всё ему подвластно, только место, охраняемое преподобными, он не может захватить. Я увидел огромный всеобъемлющий, лукавый глаз врага, который наблюдает за мной всегда, чтобы тут же и воспользоваться моими ошибками.

Говорил с отцом Германом – благочинным монастыря. Он духовник братии. Не очень умный, но в нем много чистоты и святости. Настоящий монах, с утонченным восприятием мира, приобретенным постом и воздержанием, молитвами и духовной аскезой. Голос его странно тонок. Это – монашеский голос.

Отец Герман в разговоре со мной выделил все мои болевые устремления – дети («их непослушание»), семья («блуд и неопределенность»), отношение к обществу («спасение России начни с себя»), духовный отец («пойдешь туда-то, найдешь того-то»).

Сегодня залезали с детьми и отцом Севастианом на колокольню. Разруха. Но красота – дух захватывает.

Подрясник, ряса, пояс, клобук, мантия. Мантия – как крылья ангела. Мантию носил Господь.

Нынешние монахи не готовы к спору. Это, видимо, пока от слабости. Да и умом не блещут. Это, видимо, оттого, что лучшие в монашество не идут. А, возможно, и не шли никогда. Впрочем, вера в этом и не нуждается. Умные монахи – это проблема. Ум монаху вредит. Вводит в сомнение. Допустим, ушел бы в монашество Достоевский, остался бы один пшик. Еще один монах…

Чтобы понять сегодняшнее монашество, не надо его сравнивать с прошлым. Ибо монашество не умирало.

Удивительная традиция. Присутствующие в храме в начале службы читают «во здравие» и «упокой» братьев и сестер, умерших или здравствующих, имена которых назначены или заказаны для упоминания в монастыре.

Монахи уже не могут без молитвы, без службы, вне монастыря – у них в том потребность и нужда, и жажда. Это их смысл жизни. А многочисленные труды их только затем, чтобы обеспечить необходимым себя и свою службу по спасению своей души и людских душ.

Удивительно. Собираются монахи, которые молятся о себе и о нас, незнакомых им людях. И люди эти никогда этих монахов не узнают, не увидят, как и монахи их.

Я приехал понять, увидеть, узнать современное монашество. А нашел русского человека, вооруженного и усиленного верой в бога. Такой человек, действительно, способен был завоевать и обустроить полмира. Только такой и был способен на это. Дерзновенность – вот главное отличие такого человека от ныне распространенного.

Русский человек без веры – это просто скот жалкий. Впрочем, даже жалости он не достоин. Ибо это уже и не человек вовсе. Жизнь можно положить на то, чтобы вернуть русский народ к вере. Без веры – русский народ ничто, пустое место, которое можно даже не заметить.

Церковь – это высшая форма демократии – свобода выбора сохраняется навсегда.

В монастырских храмах были закутки для исповеди. Приятно. Эта древняя традиция на Руси утеряна.

В монастыре все держится на молитве. Все очень тонко организовано, и держится даже не на воле людей, но на воле преподобных отцов. И это все – реальность монастырская. И эта реальность не видна миру.

В монастырской церкви пахнет сапогами и ваксой, как в казарме. Служба и служение.

Икона – это часть божьего огня, божьей силы и это – Бог. Это, как маленький огонь и большой – суть одно!

В монастыре начинаешь вновь понимать значение и вкус изначальной еды – хлеба, гречки, молока, творога, чая, пшенки, риса, картошки, зелени. Это, оказывается, все вкусно и вполне сытно, и съедобно, и хорошо.

Единственное отличие коммунистических идеалов от церковных – принуждение. В монастыре нет принуждения. Общность в монастыре – добровольна. Похожесть даже в том, как церковь уравнивала простолюдина с богачом, аристократом, властью. Крестьянин Никон стал патриархом и изменил историю страны, сравнявшись властью с царем. Поэтому и русская православная церковь всегда была замешана на политике. В этом ее сила – и ее боль. А сила в ней, действительно, великая! Эту силу пыталась скопировать коммунистическая партия – потому и была построена по законам монастыря. Как сумасшедший пытается быть похожим на великого человека. А безбожие – это род сумасшествия.

Это было еще даже до возрождения (в 1988 году) монастыря. Альпинист, который ставил кресты, не удовольствовавшись оплатой, ночью снял с одного креста поперечину. Через год он благополучно скончался в расцвете сил. Крест до сих пор без поперечины.

Вчера, прикладываясь к мощам отцов-основателей, задел головой лампаду над Зосимой. Рака на троих сделана из платанов, поваленных бурей на Афоне.

Монастырские комары под юбки не лезут.

На седьмой день в монастыре я перешел от полного неприятия (3–4 день) общежития до абсолютного согласия и почти восхищения этой совместной жизнью.

Я со слезами на глазах сидел в последний раз за столом в трапезной. Разные люди, почти дети, и, пожеванные жизнью старики, молодые мужчины и женщины, с истомой или обреченностью в глазах. Общее отличие – достоинство. Они здесь в погоне за свободным выбором, хотя, конечно, у многих просто крест жизненный оказался близок, слишком страшна оказалась жизнь, не имеющая продолжения.

Животворные общины – вот что такое монастыри России. Отец Герман: «Русский народ – богоносный народ. Да! У власти безбожники. Такое вот попустительство. Русский народ – доверчивый…».

Церковная общинность – вот это и есть та самая соборность, о которой писано переписано. Это можно только почувствовать, понять нельзя. Невозможно.

Ужасно пронзительная сцена. На берегу вслед уходящему катеру стоит четкая одинокая фигура монаха, отца Севастиана. Он опоздал к отправлению передать записочку в Москву, в родной храм, и долго стоял, пока катер не скрылся из вида. Он пришел вовремя, минута в минуту, катер ушел раньше. Дети расплакались.

На борту катера заезжие иноземцы. Полное равнодушие в глазах, индифферентность к окружающим – и это после абсолютного внимания к тебе, теплоты и любви изначальной.