Владислав Дорофеев - Школа ангелов

Вот какие мысли я услышал под этим клобуком, пронесшимся подо мной над булыжником в монастырский храм.

Память моя полна обрывочных снов. Я помню пение. Пение соловецкого заката. Холодное, чистое, желтое пламя заката. Так красиво, что хочется выбежать на самую середину неба и возопить к Богу, который совсем рядом, который уже здесь, и ничего и никто меня не отвергнет – мой глас принят и приятен. Мой глас – это молитва! И уже нет ничего кроме молитвы – я весь – это глас к Богу – я весь молитва. Хотя мне и страшно, я боюсь поверить в свое счастье – Бог меня не оставил, Бог мне верен. Он решил, что он – это я. Теперь край небес – это я. Теперь моя гибель уже никогда меня не коснется. И я уже даже и не боюсь ничего. Я растворил время и выплеснул за край небес жижицу, замешанную на страхе, безволии, агрессии, пакости и нетерпимости. Монастырь не кончается вчера, монастырь начинается завтра.

А ночь пахнет печалью. Тихой и жадной к страсти рассвета будущего. Так было всегда. И такой была прошлая ночь и позапрошлая, каждая из тех, которые мы прожили с детьми в Соловецком монастыре и по дороге к нему.

Мы сходили к лабиринту на берег моря. Это – новодел. Но дословный. В мире найдено 150 ритуальных лабиринтов, на соловецких островах было найдено 35. Это языческие капища. Это кладбища душ. Языческий обряд, захоронение душ умерших, канал связи с потусторонним миром. Монахи-колонисты запечатывали их крестом и святой водой. Но потом кресты порушили большевики, и выпустили наружу нечисть. Я сходил по лабиринту в оба конца. Это новодел, но там что-то есть. Наверное, идея сохранилась. У меня болела голова.

В этих местах тысячелетия жили саамы, язычники. Проблема рыбаков и высеченной ангелами женщины на Секирной горке – это проблема столкновения двух религий, двух цивилизаций, это – изгнание дикарей, аборигенов, это – колонизация.

Саамы поклонялись сейдам – божествам поморским, помогающим в промысле. Сейды – это огромные камни, на маленьких ножках – маленьких камешках, и с небольшой грудой камней сверху. Северный праислам. То есть в любом месте, в любое время любой саам мог на берегу сотворить свое божество. И это было логично.

Первые христиане появились здесь в 12–13 веках, это были новгородцы.

Сегодня были в Савватиевской пустыни. Монахи умели выбирать, и любили селиться в красивых, стильных местах. Сейчас здесь разрушенный храм Смоленской Богородицы и двухэтажный братский корпус, по северному обычаю соединенный с храмом. Братский корпус уже в новое время пытались восстановить коммерсанты для гостиницы-борделя. Не вышло – оба раза отремонтированный корпус сгорал. «Господь не позволил устроить шалман!». – Говорят монахи.

Напротив разрушений кедры сибирские. Чуть ближе к дороге сарай, сложенный из громадных соловецких валунов. Что ему сделается. Рядом монастырские огороды на берегу озера. Савватиевская пустынь – это место первой кельи-землянки Савватия и Германа, высадившихся впервые на остров в начале пятнадцатого века. Здесь Савватий услышал плач женщины на Секирной горе. Послал Германа, который услышал от плачущей женщины историю про то, как ее высекли ангелы со словами, что, мол, здесь на островах могут селиться только монахи.

Так и было до пришествия большевистской власти.

Это была единственная в мире островная монашеская страна, живущая по своим законам, со своими землями. Точнее, одна из трех, но, может быть, самая могучая. Сравниться могли с Соловецким монастырем – русский островной монастырь на Валааме, и интернациональный православный монастырь на Афоне. Как и на Афоне на Соловки женщин не бывало, их пускали только на службу, а ночевать отвозили на небольшой Бабий остров в монастырской гавани. Еще в шестнадцатом веке при настоятеле Филиппе, затем митрополите Московском, соединив между собой каналами десятки озер, монахи вырыли пруд у стен монастыря – ныне Святое озеро. С тех пор в монастыре всегда есть пресная вода. По всем островам были пустыни и скиты. Всюду дороги, каналы, даже были соединены дамбой два острова. Была своя железная дорога и торговый флот. Сам монастырь – это многоуровневое сооружение, очень сложное, с бесчисленным количеством этажей, погребов, подвалов. Кресты на куполах всегда деревянные, в виде деревянной черепицы.

Секирная горка. «Небо в небо!». – Говорят монахи. С горки в низину спускается длиннющая деревянная лестница – «лестница в небо» – к кладбищу монашескому, разрушенному, а потом засеянному при большевиках мучениками. Там стоит крест, там внизу камни святые. Во времена ГУЛАГа (1922–1938) здесь в храме был штрафной изолятор, здесь никогда не топили зимой. Через две недели люди сходили с ума от холода. Никто не выживал.

Сегодня исповедался. Тяжесть такая спала с души – залетал и запрыгал пташкой. Даже дети почувствовали силу монастырской, глубинной, истинной, сильной исповеди. Я почувствовал после исповеди – прикосновение к величию Божьему. Великая сила меня осенила. Я сподобился взойти выше себя, вчерашнего. Бог – всегда, во всем. Бог – это все. После исповеди у меня слезы полились из глаз. Я благодарил Бога за то, что он меня простил, за то, что у него нашлось место и для меня грешного, за то, что он меня не оставил. После исповеди было ощущение, что я при Боге, что это и есть – стяжание Духа Святого.

Веет от монастырской службы древностью, дыханием Востока.

Серафим Саровский говорил, что есть два Богом избранных народа – евреи и русские, остальные – «слюна Господня». Все же Бог терпит иудаизм. Иудаизм – это связующая нить между прошлым и будущим! – навсегда! Иудаизм, как и язычество, не мог быть и не стал вселенской религией, оставаясь провинциальной идеологией. Господь сделал шаг к новому духовному развитию человека, выведя цивилизацию из тупика. В христианстве смерть стала благом, а блаженные одним из оснований веры. В иудаизме – смерть главное наказание. Нет блаженных. Лишь раз, при возвращении ковчега из Ваала в Мелхолу царь Давид юродствовал. И все. Первый блаженный – Христос – убит руками объегоренного Пилата. Один народ – одна религия – это время вспять, это – добро, превращенное когда-нибудь во зло. Кровосмешение. Моисей вывел евреев из Египта. Но Моисей – всего лишь старательный ученик, рядом с Серафимом Саровским – существом неземным к концу жизни. Серафим Саровский был частью Бога при жизни. Серафим никогда бы не согласился с убийством человека. Ради любых целей. Жертвовал бы собой. В отличие от Моисея. Моисей – мифологический человек – человек Ветхого Завета – идеал для подражания в раннем мессианском христианстве и иудаизме, помешанных на идее мессианства, то есть неравенстве. Серафим – современный человек. Пример человеческого равенства перед Богом. Мессия – каждый из нас. Если каждый из нас – это монах.

Если следовать логике монашества, которое оканчивается схимой, вся Россия при большевиках была в схиме. Россия наказана не за грехи, а за святость немыслимую. И были немыслимые испытания ради будущих движений и достижений. Не в этой жизни. Большевистская зараза – это награда России за святость. Мученики ушли в рай. Страна ушла в рай.

Кажется, я лучше стал чувствовать человека. Надо просто настраиваться на человека – жить в какой-то момент его чувствами.

А что и как чувствовали воспитатели матерей, вырастившие убийц царской семьи?! Не понимаю! Как надо было воспитать Ленина или Сталина, или Чикотилло, чтобы сердца их были совершенно свободны от любви к людям! Это воспитание – без Бога в сердце. Воспитавшие человеконенавистников матери – не женщины. Это – человеческий навоз. Или – люди Ветхого Завета, вместе со своими выродками, опоздавшие к рождению на две тысячи лет.

Монашеский распорядок жесток. Только в воскресенье утренняя служба в восемь утра. Во все остальные дни в шесть утра. Выходных нет – это смешно. У Бога нет выходных – это немыслимо. Но есть праздники, которые заменяют наши выходные. В праздники служба еще больше.

Был крестный ход вокруг монастыря – изображен крест, которым закрыли монастырь от всех бед. Останавливались в четырех местах, и славили, и молебен водный справляли, и окропляли всех людей. Особая энергия пронизывала монастырь в этот момент. Когда мы стояли у центрального входа, было ощущение – это и есть главное. Все другое теперь ничтожно и сомнительно. Все другое теперь можно хоронить, забыть, отложить, заменить.

Первое место, где я вне Пасхи почувствовал Духа Святого – это Соловки.

Бог – это Время. Время у Бога, принадлежит Богу. Во время крестного хода время будто растворилось в молитве.

Что же я такое? Что во мне изменилось?

Я стал шире душой. Более терпелив и терпимее. Я вижу людей, их души чувствую в этом море жизни. Могу воспеть Богу свою просьбу. Попробовать объяснить Богу свою проблему.