Маре Кандре - Женщина и доктор Дрейф
(Попокоффу после многих недель интенсивной работы в морге города Триль,
где он вскрывал и расчленял всевозможные женские тела,
наконец удалось определить ее местонахождение в теле одной проститутки — участок между легкими,
душа эта была размером не больше засохшей изюмины, в остальном же тело женщины было бездушным и состояло из мяса, костей, костного мозга, а также неимоверного количества крови).
Дрейф долго стоял на скамеечке и с серьезным видом читал попокоффские тезисы о Рае и роли женщины в нем,
но они в данном случае ему ни на йоту не помогли.
На Скоптофильской зажглись фонари,
госпожа Накурс закрыла дверь на верхнем этаже,
а Дрейф вдруг подпрыгнул, когда некоторое время спустя вновь заметил присутствие пациентки.
Он поставил фолиант на место,
вернулся за письменный стол,
забрался на стул,
немного раздраженный тем, что ему так и не удалось прояснить этот случай:
— Да, продолжайте, пожалуйста.
Он с решительным видом ухватил ручку.
— Какие чувства связаны у вас с этим временем, опишите все, что вы видите,
в мельчайших деталях!
Женщина смотрела в пустоту.
Ясно было, что она медленно переходила в новую фазу сознания,
хотя минуту спустя она все-таки воскликнула
в отчаянии:
— Нет, все так трудно, доктор,
я не знаю,
я не могу!
И тот туман, который за секунду до того почти сгустился внутри нее в сцену, тотчас рассеялся, и она, всхлипывая, закрыла лицо руками.
В глазах Дрейфа появилось презрительное, вымученное выражение.
Только не это!
Истерический припадок следовало во что бы то ни стало остановить.
Поэтому он спокойно и деловито произнес:
— Успокойтесь, успокойтесь, милая барышня,
начните сначала, не торопясь,
и подумайте, что вы имеете дело со специалистом,
подумайте, что я все годы своей практики изучал самые глубины женской души и прочел нескончаемое число трудов о том, что женщина на самом деле может и хочет,
я хорошо понимаю, что все вы глубоко стыдитесь, что не обладаете мужским…
Тут он замолчал в середине фразы, и яркая краска разлилась по всему его лицу, запылали и оба его уха.
Он отчаянно пытался подобрать правильное и как можно более мягкое выражение,
найти слово, которое не пробудило бы в ней половых ассоциаций.
Наконец он быстро прошептал чрезвычайно тихим, едва слышным голосом:
— органом…
А затем продолжал тем же тоном:
— И что поэтому вы, совершенно естественно,
чувствуете себя сбившейся с пути, неполноценной, обделенной и прочее,
но поверьте,
у вас нет никакого повода для страха,
со мной вы можете чувствовать себя в полной безопасности!
Женщина снова лежала, вытянув руки вдоль тела.
И невидящими глазами смотрела прямо перед собой.
Трудно было определить, дошли ли до нее вообще его слова.
— Хорошо, продолжайте с того места, где вы остановились,
так значит, в Раю,
и вы там одна,
опишите, что вы видите и испытываете внутри себя!
Женщина почувствовала себя совсем тяжелой и сонной,
как обычно бывало, когда новое существо или видение напоминало о себе физически.
Голос ее сделался легким, светлым, тягучим:
— Нет, я не одна,
тот, — я не помню его имени,
только то, что он
мужчина, —
со мной.
Дрейф старательно записывал то, что бормотала женщина:
— Нас окружают деревья, и листья у них гладкие, мелкие,
в форме сердечка,
и я вижу все, доктор,
очень четко и ясно,
потому как время это прекрасно и все тут есть в изобилии!
Она закрыла глаза, чтобы яснее разглядеть видение во всей его красе, почувствовать разнообразие запахов сада, перекрывающих затхлый дух бумаги, пыли и старых чернил в Дрейфовой приемной.
— И время здесь бесконечно, доктор,
оно такое же, как растения, травы, деревья, он и я,
а стоим мы с ним под странным деревом,
только лица его я не помню и не вижу,
я просто знаю, что оно прекрасно и что ветви дерева отбрасывают на него свою тень.
Она на минуту смолкла, затем, улыбаясь, прошептала что-то такое, что на слух не слишком начитанного Дрейфа было подозрительно похоже на цитату из какого-то литературного произведения:
— Скоро в лучах жаркого полуденного солнца придет мой возлюбленный,
он встанет под кедром,
на его единственное слово я отвечу своим единственным словом,
и то, что во мне сложилось, отдам ему.
Она еще некоторое время с улыбкой смаковала эти слова, а затем продолжила:
— Здесь светло, но не от солнца,
скорее от чего-то большего, чем солнце, понимаете, доктор,
а с листьев деревьев свисают капли росы, в которых тысячекратно умножаются наши лица,
мы лежим в траве, бок о бок,
но…
Она вдруг замолчала с некоторым оцепенением на лице.
Дрейф поглядел на нее, затаив дыхание, в ожидании, но поскольку она и три секунды спустя все еще лежала молча, спросил в нетерпении:
— Что же дальше? Продолжайте, продолжайте!
Теперь голос женщины немного изменился, погрубел:
— Тут какой-то зверь, доктор,
сюда проникло какое-то создание,
я вдруг заметила,
как он обвивается вокруг ствола дерева,
а сам он большой, диковинный,
по внешности змей,
а внутри, доктор,
внутри он на самом деле…
Свет ослабел.
Недоразвитый эмбрион девочки покачивался в своей запыленной банке, комнату наполнял звук скрипучего пера Дрейфа
(звук этот был странным образом похож на звук большого секатора, расчленяющего маленькое беззащитное женское тело, чтобы добраться до самых внутренностей).
— А теперь он смотрит на меня, доктор,
разглядывает меня своим холодным глазом,
он поднимает голову, открывает рот и говорит…
Она вновь онемела.
Эти постоянные перерывы доводили Дрейфа до безумия.
— Да, да, что он говорит?!
Женщина задержала дыхание:
— Ешь!
Дрейф сморщил нос, будто вдруг почувствовав отвратительную вонь.
— Ешь? И больше ничего, просто: ешь?
— Да, так он говорит,
к тому же голосом Сатаны.
Вот они наконец и дошли до самого важного!
По обычно кислому лицу Дрейфа расползлась лукавая улыбка.
Он возбужденно, с довольным видом записывал
эти великие слова,
это всесильное имя —
САТАНА,
особо крупными буквами, одновременно шепча про себя, так чтобы женщина не слышала:
— Так-так, вот он и явился!
Секунду спустя он быстро вскинул глаза и обратился к пациентке с деланно невинным видом:
— А что именно он хочет, чтобы вы съели?
Будто он не знал!
Однако ему все равно не терпелось выслушать версию самой женщины.
Его неизменно забавлял тот момент, когда они обнажали свою полную морально-психическую неполноценность, поддаваясь малейшему встретившемуся на их пути искушению!
— Плоды дерева, доктор,
их можно сравнить с яблоками,
во всяком случае, так мне кажется,
ведь ничего другого здесь нет,
если, конечно, он не хочет, чтобы я ела траву, землю, цветы или камни!
У Дрейфа невольно вырвался короткий смешок, но он мгновенно взял себя в руки и совершенно серьезно спросил, чтобы у женщины не возникло никаких подозрений:
— И вы делаете это?
— Что?
Его охватило почти нестерпимое возбуждение.
Словно в экстазе он прошептал:
— Едите, милая барышня, едите,
надкусываете плод,
крупный, сочный, манящий красный плод, висящий прямо перед вашим носом в этом саду, который вы зовете Раем!
Женщина, казалось, ничего не заметила,
она ответила ему по-деловому, немного рассеянно:
— Конечно, почему бы и нет,
ведь я голодна:
день был долгим и жарким, и время какое-то особенное,
и я вдруг замечаю, что я действительно чудовищно голодна,
да, все мое тело…
Она на редкость страстным жестом ухватила себя за грудь, и голос ее задрожал от звучащего в нем желания:
— … жаждет этого плода,
я изголодалась, истомилась, я пуста,
я совсем зачахну, если не надкушу его,
не положу его в рот и не поглощу,
не почувствую, как его сладкая белая мякоть тает у меня во рту…
Она заворочалась на диване от удовольствия:
— И я слушаюсь зверя, доктор,
несмотря на то, что одновременно кто-то или что-то строжайше запрещает мне слушать его,
какая-то великая сила,
какая-то высшая сила,
но я не могу сопротивляться искушению,
потому что вот он, плод,
висит на дереве,
передо мной,
только руку протяни,
красный, блестящий, сочный,
сверкающий каплями росы, из которых на меня безмолвно глядит мое лицо,
и я срываю плод,
надкусываю и пожираю его…
