Рассел Хобан - Кляйнцайт
Нет, сказал Кляйнцайт, сжимаясь в темноте. Ни звезды, которая была бы видна в буром бархате неба. Ни самолета.
Что? — спросил Кляйнцайт.
Будь темным, сказала тьма. Не открывайся. Будь темным.
Ни души в Подземке
В полночь знак ВЫХОД указывал в направлении железных дверей, запертых на замок. Эскалаторы стояли, они превратились в лестничные марши. Никто не поднимался по ним и не спускался вниз. Никто не смотрел на девушек в одном белье, вечно красующихся на плакатах. ЭТО — ЭКСПЛУАТАЦИЯ ЖЕНЩИН, гласили круглые ярлычки, наклеенные им на грудь и между ног. Никто ярлычки не читал.
БЕЙ ЧЕРНОМАЗОЕ ДЕРЬМО, сказала стена. БЕЙ ИРЛАНДСКОЕ ДЕРЬМО. БЕЙ ЖИДОВСКОЕ ДЕРЬМО. ДЕРЬМОБОЙ. ССАКОБОЙ. ПЕРДОБОЙ. ПОТОБОЙ. МЫСЛЕБОЙ. УБОЙ. ЖИЗНЕБОЙ. БЕЙ ЖИЗНИ.
На плакате УЧИСЬ КАРАТЕ, где один человек швырял другого на мат, было написано от руки: «Дай‑ка я тебя насажу».
На плакате «Ивнинг Стандард» мультяшный человечек был единственным, кто ехал по эскалатору и не любовался девушками в белье. Работа у меня смешная, было написано на плакате от руки.
Холод, сырость, ночь прорастали сквозь темноту из черных тоннелей, из бетонных платформ, из стальных рельсов. Никто плакатов не читал.
ГРЕЙС И БОБ, сказала стена. ИРМА И ДЖЕРРИ. СПУРЗ. АРСЕНАЛ.
ОДЕОН, сказала киношная афиша. СЕГОДНЯ В ПОКАЗЕ: «УБОЙ ЕЩЕ НЕ КОНЧЕН». И всем не терпелось кончить вместе с ним! На плакате был изображен мужчина в облегающей одежде, который просунул меж ног наставленный на зрителя двуствольный автомат. Позади него штабелем лежали обнаженные девицы. Вокруг него взрывались в море суда, поезда, обстрелянные вертолетами, сходили с рельсов, взлетали на воздух целые замки, налетали на скалы мотоциклисты, под водой сражались между собой аквалангисты–подрывники. В главных ролях ТРАХ ПОРМЭН, МАКСИМУС ПИХ, ИММЕНСА ПУДЕНДА, МОНИКА ВКОЙКУ. В фильме также снимается ГЛОРИЯ СХОДУ в роли Киски. Режиссер ДИМИТРИОС САТИРОС. Автор сценария АРИАДНА НАСКОКС по мотивам романа Гарри Бездарри «Убой по жизни». Автор дополнительных диалогов Гертруда Аналь. Композитор и дирижер Лубрикато Стылу. Автор и аранжировщик музыкальной темы «Пососи мой леденец» Фрэнк Муд, исполнители — группа ЛОБКОВЫЕ ЗАЙЧИШКИ с разрешения «Засос Рекордз Инк.» Исполнительные продюсеры Гарольд Содом–младший и Сол Спермски. Продюсер Мортон Аналь–младший. Снято в студии «Спермовижн», подразделении «Напалм Индастриз». Запись произведена в студии «Засос Рекордз», подразделении «Содом Кемикалз», в содружестве с «Напалм Индастриз», подразделении «Аналь Петролеум Напалм». Выпуск «Напалм–Аналь». Категория Х — только для взрослой аудитории.
Никто плаката не читал.
Слушай, сказала Подземка.
Никто не слушал. Холод вырастал из черных туннелей.
Ты здесь? — спросила Подземка. Ты ответишь?
Никто не отвечал.
Не ты ли Орфей? — вопросила Подземка.
Ни звука.
Музыка
Кляйнцайт выскользнул наружу совершенно незаметно: он отправился в ванную, неся свою одежду под халатом, вышел в халате поверх одежды, спустился по пожарной лестнице и оставил халат у дверей.
Луна была полная, как луна на старых меццотинто, на японских гравюрах. Изысканная, драматичная. Стремительный бег облаков, спецэффекты. Когда на рассвете луна поглядела вниз, она увидела сидящего в скверике Кляйнцайта. Напротив скверика был магазин музыкальных инструментов: СКРИПИЧКА, «Все на складе».
Кляйнцайт взглянул на луну. Жду, сказал он.
Луна кивнула.
Тебе легко кивать, заметил Кляйнцайт. Тебе не нужно быть героем. Зачем я сказал ей, что так переводится мое имя? Я совсем не герой, я много чего боюсь. Трах Пормэн, Максимус Пих, все эти типы из фильмов, с отважным взглядом, здоровыми привычками, они никогда ничего не боятся. Они, конечно, очень опасны, если их разозлить, но в обращении они ребята простые. Вот потому‑то они и стали героями фильмов, потому что люди с первого взгляда определяют, что такие они и есть. Женщины сходят по ним с ума, школьницы вывешивают у себя их плакаты. А ведь Траху Пормэну сорок семь лет. На два года старше, чем я. Максимусу Пиху пятьдесят два. Невероятно. И я уверен, его никогда не клонит в сон после обеда.
Извините, сказала луна. Я вот только чайник поставлю.
Кляйнцайт кивнул. В его глазные яблоки три раза стукнул день.
Утро для мистера Кляйнцайта, объявил день.
Я мистер Кляйнцайт, сказал Кляйнцайт.
Подпишите вот здесь, пожалуйста.
Кляйнцайт подписал.
Благодарю вас, сэр, сказал день и вручил ему утро.
Ладно, сказал Кляйнцайт. Сквер был разбужен людьми, окружен машинами. Декорации из зданий, крыш, неба, уличных шумов, целого мира.
Ладно, сказал Кляйнцайт и осторожно приблизился к СКРИПИЧКЕ.
— Чем могу помочь? — спросил человек за прилавком.
— Я даже не знаю, чего я, собственно, хочу, — сказал Кляйнцайт.
— Какой‑нибудь конкретный инструмент? — спросил человек.
Кляйнцайт затряс головой.
— Походите, посмотрите, — сказал человек. — Может, он сам найдет вас.
Кляйнцайт улыбнулся, кивнул. Не рог, он был в этом уверен. Оглядел пикколо, флейты и кларнеты. Тут никаких пальцев не хватит, не говоря уже о том, что надо еще дуть. Глянул на скрипки, виолончели и контрабасы. С кнопками, с теми, по крайней мере, все ясно, подумал он. Или ты затыкаешь дырку, или ты ее открываешь. Со струнами вообще пропадешь. Перед ним встал глокеншпиль.
Добрый день, как поживаете, вежливо произнес Кляйнцайт.
Не прикидывайся скромником, осадил его глокеншпиль. Ведь ты меня ищешь. 48 фунтов 50 пенсов. Я то, что надо, на таких в Лондонском симфоническом играют.
Не знаю даже, засомневался Кляйнцайт.
Ну ладно, сказал глокеншпиль. 35 фунтов без футляра. Обычная картонная коробка. А инструмент тот же.
Футляр кусается, сказал Кляйнцайт.
Профессиональный, сказал глокеншпиль. Особенный. Много черных футляров в такой вот уникальной форме усеченного треугольника ты видел? Люди начинают гадать, что это такое. Не цимбалы, не цитра, даже не автомат. Девушки. Они сойдут с ума от желания узнать, что у тебя там такое.
Скажу тебе одну вещь, сказал Кляйнцайт. Ведь я даже нотам не обучен.
Гляди, сказал глокеншпиль, выставляя два ряда своих серебряных пластинок, видишь, каждая нота обозначена буквой: G, A, B, C, D, E, F и так далее. G#, A#, C#, D#, прочел Кляйнцайт на пластинках верхнего ряда. Как ты произносишь #?
На полтона выше, сказал глокеншпиль.
Кляйнцайт взял одну из палочек, попробовал несколько нот. Глокеншпиль издал ряд серебристых звуков, которые долго еще дрожали, повиснув в воздухе. Волшебно, подумал Кляйнцайт. Аж жуть берет. Я мог бы сочинить несколько мелодий, подумал он, и записать их нотами, чтобы можно было наигрывать их снова.
Вот так, сказал глокеншпиль. Ты музыкальный. Кто музыкален, кто нет. Ты — да.
— Я возьму это, — сказал Кляйнцайт хозяину. — Что это такое?
-- 48 фунтов 50 пенсов вместе с футляром, — ответил тот. — Глупо, конечно, столько платить за футляр. В картонной коробке пойдет за 35.
— Я имею в виду, что это? — сказал Кляйнцайт. — В смысле, инструмент.
— Глокеншпиль, — произнес хозяин, наклоняя голову, чтобы лучше видеть Кляйнцайта.
Кляйнцайт кивнул. Глокеншпиль. Он выписал чек и унес глокеншпиль в своем футляре. Девушки в сквере смотрели на футляр, смотрели на него.
Может обернуться чем угодно
На выходные Медсестра лежала в постели, спала и не спала. Не видела снов, но и не просыпалась. В каком‑то промежуточном состоянии. Она слышала колебания серебристых нот, видела себя в переходе Подземки. Интересно, почему, думала она. Иногда мне кажется, будто я в самой середке мира и не могу выбраться.
Говори, сказал Бог.
Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, отозвалась Медсестра. Творца неба и земли, и всего видимого и невидимого, и в единого Господа Иисуса Христа…
Ради Христа, говори, повторил Бог.
Прошлой ночью, произнесла Медсестра, когда умер тот юноша, с гендиадисом, я хотела кинуться к Кляйнцайту, обнять его, я хотела, чтобы и он обнял меня.
Как так? — спросил Бог.
Ты знаешь, как, сказала Медсестра. Ты ведь все знаешь.
Нет, не все, сказал Бог. Я не знаю чего‑то так, как люди это знают. Я — это я и все такое, но я ничего по–настоящему не знаю. Расскажи, как ты хотела обнять Кляйнцайта.
Об этом слишком утомительно рассказывать, сказала Медсестра. Надоело постоянно трепать языком. Просто его не было в палате, когда я пришла к нему. Если он сбежал, мне не хотелось бы об этом думать.
Почему? — спросил Бог.
Ты действительно ничегошеньки не знаешь, заключила Медсестра. Время принять душ, приказала она своим ногам. Босые, они отнесли ее в ванну.
Позднее, уже не в своем сестринском облачении, а в обтягивающем брючном костюме, она пришла в палату. Охи, вздохи, страстные взгляды. Кляйнцайт был уже в своей постели в самом дальнем ряду у окна, уставив глаза на нее через всю длину палаты и проникая взглядом сквозь ее одежду, как и в первый раз. Доктор Налив, в сопровождении двух сиделок, дневной сестры и молодых дежурных врачей Плешки, Наскреба и Кришны, как раз заканчивал свой обход у последней койки, на которой лежал больной полумраком.
