Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки
— А чего вы ждете?
— Ухода.
— Разве можно уйти лежа? — удивилась Майка.
— Разве можно уйти иначе? — ответно удивился извилистый камень.
— Ну, — Майка задумалась, — под лежачий камень вода не течет.
— Все течет. Пустынные волны меняют свое направление. Там, где дни облачны и кратки, вечное озеро расступается, оно близится к племени, что не боится умирать. Ты видишь его красоту?
Этот камень был, пожалуй, даже слишком извилистым.
— Не вижу, — оглядевшись, сказала Майка.
— А мы видим. Мы слышим, мы созерцаем, мы приближаем наш покой… Век за веком, эпоха за эпохой, время за временем…
— Веками сидеть и ничего не делать. Я б умерла со скуки…
— Мы видим то, на что другие не смотрят, мы слышим то, что иным недоступно. Ты слышишь?
Ветер вновь донес обрывок птичьей песни.
— Кукушка сказала «ку», — сказала девочка.
— Что это значит?
— Птица сообщает, что кому-то жить осталось всего одно «ку». То есть немного.
— Разве можно зависеть от глупой птицы?
— Не знаю, — пожала плечами девочка. — Так говорят.
— Слышишь звон… — сказал камень и, кажется, насторожился. Если б у него были уши, то можно было утверждать, что он их навострил.
Майка тоже прислушалась, но ничего нового не уловила.
— Живи своим умом, жемчужинка, — сказал затем камень. — Учись не слушать, а слышать, не смотреть, а видеть, и тогда ты поймешь то, о чем безмозглые птицы могут лишь догадываться, потому что… — он умолк, не договорив.
Теперь и Майка разобрала низкое мерное гудение — казалось, где-то под землей побежала волна.
— Хм-м-м, — гудели камни у озера.
— Не жди — и я к тебе вернусь, — вознесся к серому небу тонкий голос. — Совсем меня не жди.
Я сквозь пустыню просочусь,Как серые дожди…
Камни гудели на разные лады, а камень-голыш, о который Майка едва не споткнулась, неспешно утопал в озере.
— …Сойду, чтобы чудесный токУнес меня туда,Где омывает сном песокВолшебная вода.
— Хм-м-м.
— Где все — навек, где не зовут,Там новая пораВзрастит в чудесный перламутрУшедшее вчера.Не жди, пока не надоест,Чтоб былью поросло.Не жди, чтоб чудо из чудесНежданным стать смогло…
С последними словами камень-голыш скрылся в озере без остатка. Оно приняло каменного старца, ни разу не взволновавшись. Погудев еще немного, камни стихли.
— Ушел, — после почтительной паузы произнес извилистый камень.
Майка представила, как сама вязнет в перламутровом озере, и едва не задохнулась от ужаса.
— Вам не страшно? Вот так… уходить?
— Зачем бояться того, что придет?
— Вы нарушаете покой! — пророкотал кто-то из старцев.
В саду уходящих камней вновь стеной встала тишина.
Здесь, в пустыне, к высокому небу прилагалось озеро, а к озеру был песок, а к песку — камни, которые тянулись к озеру, и в этом был особенный круговорот, где все иное, неживое, и, тем не менее, все — на своем месте.
Живой девочке нечего здесь было делать.
Майка похлопала себя по карманам, проверяя на месте ли жужики, и зашагала подальше от каменной россыпи.
«Иногда, чтобы знать куда идти, надо всего лишь бросить камень», — подумала девочка хорошую мысль.
— Не ищи легких путей, ищи правильные, — прогудел кто-то.
Может быть, это был всего лишь ветер…
Зюзя
Небо над головой наливалось синью, а песок под ногами наоборот утрачивал свою яркость: жемчужно-переливчатая серость на глазах линяла до пепельной белизны, будто кто-то потихоньку выключал подземный свет, и в этом было что-то правильное.
— Если где-то очень полно, значит, где-то очень пусто, — сказала Майка. — Одно без другого не бывает.
— А суслики без хомяков бывают?
На песчаном холме торчал грязновато-бурый столбик. С девочкой заговорил облезлый суслик.
— Бывают, наверное, — запросто вступила в беседу Майка.
— Тогда почему вы все время нас вместе ставите? — он скатился вниз по бархану. — Как не взглянешь, так непременно мы помещаемся рядом с этими толстыми хомяками? Чего ради?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю, — сказал суслик, очутившись рядом. — Приветики!
Оказалось, что пустынное существо не достает Майке и до колена. Суслик был сухим, крошечным, но совершенно не таким, чтобы его хотелось взять на руки и побаюкать.
— Приветики, — также сварливо у Майки не получилось. Скорее, растерянно.
— Ты куда прешь?
— Я иду, — поправила его Майка.
— Я и говорю, прешь. Вот будешь там, — он махнул лапкой в сторону, — скажи-ка, чтобы прекратили наше доброе имя трепать. Зачем они там все время помещают сусликов вместе с хомяками, будто мы не отдельно проживаем, а ведем с ними совместное хозяйство?
Майка не ответила. Она не знала, что сказать.
— Живешь себе свою жизнь, — ворчал суслик дальше. — Стараешься, из сил, можно сказать, выбиваешься, а тут тебе здрасте-пожалте: мы не сами по себе, а с жирюгами в паре. Где правда? Нет, правды, а есть только разгильдяйство и плювание в животные права.
— Да скажите же толком, в чем дело? — не стерпела Майка.
— В том и дело, что дела никакого нет. Гадкие вы, придумали себе, что суслики должны обязательно с хомяками дружить, а в том ваш произвол и чистосердечное плювание. Скажи, громадина, зачем вот нам, пустынным сусликам-зюзям, дружить с какими-то пухляками, которые все время обманывают и выставляют? Как это по-вашему называется?
— Я не знаю.
— А я знаю. Вы зовете свой обман «мультфильм», и показываете друг другу, как гордые суслики кланяются пустяшным хомякам. Пфи! — суслик-зюзя обиженно затряс лапками. — Где такое видано, чтобы мы кому-то там уступали?! Тем более хомякам излишним, которые и живут-то далеко от наших поселений и дел к нам никаких не имеют. Вот скажи, громадина, зачем?
Тут, наконец, дошло и до Майки. Пустынный суслик обижался на мультики, в которых его лучшим другом назывался хомяк! Девочка рассмеялась: и правда, зачем?
— Зачем из-за таких глупостей волноваться? Мало ли что показывают в мультфильмах?!
— Мне непонятна ваша позиция, — насупился суслик; глазки-пуговички еще больше почернели. — Под угрозой наше доброе имя, а вам глупости. Вас как звать?
— Майка.
— Вот, например, водится где-то там другая такая Майка, которая ведет себя против правил. Трясется там, как осиновый лист, за тридесять центнеров годовых зерен, а по ней считают, что все майки, какие есть на целом свете, на самом деле не майки, а трусы позорные, забывшие свое место. Как бы тебе тогда было?
— Плохо, наверное, — поразмыслив, признала девочка.
— И нам плохо, — глазки-пуговки стали еще черней. — Приманили вы там нашего брата разными благами, а он стал в мультфильмах семейное имя зазря порочить. Разве можно так? Я бы на его месте не позволил себе такую вольность.
— Вы хотите на его место?
— Я? Зюзя Тридцать Второй? — взвизгнул суслик. — За тридесять центнеров годовых зерен? За кого вы меня принимаете? — он обиделся. — Я ж вам не Зюзя Шестнадцатый! У меня другой номер и честь другая! В два раза больше! Шестьдесят и ни единым зерном меньше!
— Не понимаю… — начала девочка.
— Чего непонятного? — перебил ее суслик. — Умная черепаха быстрее глупого зайца, а умный Зюзя Тридцать Второй в два раза умней глупого Зюзи Шестнадцатого.
— Не понимаю, чем плох суслик в мультике, — завершила Майка начатую мысль. — Он, конечно, суматошный, но зато хороший и добрый.
— О, да! — присвистнул Зюзя. — Мы в нашем племени все хорошие и добрые. Тут уж не отнять и не прибавить. Я вот, как Зюзя Тридцать Второй, в два раза добрее, чем Зюзя Шестнадцатый. У меня есть широкая душа, какая этим хомякам даже во сне не снилась. Вам куда надо?
— Мне вообще-то все равно, куда идти.
— Тогда лучше, куда глаза глядят. Только имейте ввиду, громадина-майка, скучно переть к тому, что видишь. Лучше прите, куда попало.
— Так я уже… — она пошла дальше.
— Вы какой путь любите? — Зюзя побежал следом. — С приключениями и окольный или короткий и без приключений?
— Прямой с приключениями.
— Одобряю. Мы тоже любим бег по прямой, но с препятствиями. Знаете, громадина, что суслики быстрее хомяков?
— Теперь знаю, — Майка прибавила шагу.
— Мы ловкие, юркие, и умеем возвышаться над действительность. А еще у нас щеки не такие толстые. Можно сказать, что у нас их и нет вовсе, этих щек, одна впалость. Для мультфильмов в самый раз. Вы так не считаете?
— Конечно-конечно, — на липучего суслика Майка уже даже и не глядела.
