Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки
— А там, где я живу, одна и та же лошадь всегда имеет одинаковую породу, — примирительно сказала Майка.
— И-и-и, какие у вас односкучные лошади! — заржал Мерин.
— Так и копыта отбросить недолго, — согласилась с ним Кобыла.
— Да, вы в цирке не были! — загорячилась Майка. — Вы бы видели какие там красивые лошадки! Белогривые! Гордые! По арене скачут, сбруя золотом горит, на лбу пышные перья, а по спине — драгоценные попоны. Настоящие лошадиные лебеди! — она так увлеклась рассказом, что не заметила, как перед ними выросла стена ярко-зеленого леса.
— Скажите, пожалуйста, — затормозив, вежливо осведомился Мерин. — А что такое «драгоценная попона»?
— Одежда такая лошадиная. Для тепла и красоты. Вроде пальто.
— Ай, бедная, я несчастная, сирая-убогая! — замотала свежезаплетенными косицами Кобыла. — Хожу голая совсем, без красоты и тепла! Где перо мне в лохматушках? Где пальто дефицитное?
— Каурка ты моя дорогая, — стал утешать ее Мерин. — Зачем нам эти фигли-мигли, пальто дурацкое, да по кругу бегать?
— Как жить дальше не знаю! — Кобыла все рыдала. — Как! Хоть пополам разорвись!
— Ну, ее, арену эту, чужую, нам и здесь хорошо, в согласии… — Мерин уж сам был готов удариться в слезы. — Ну, чего ты? Не надо нам…
Девочке сделалось неловко: сцена была совсем частная, а Майка в ней, стало быть, чужая.
Она спустилась на землю и, скороговоркой произнеся слова благодарности, заспешила к лесу.
— …Конеяблоки, конесивыя, ай, судьба моя раскрасивая! — понеслось во все концы слаженное двухголосое ржание.
Чудная лошадка убегала прочь, а девочку поджидал изумрудный лес. Каждому свое.
Изумрудный лес
Это был самый настоящий лес, а не парк и не сквер, которые только притворяются дикой природой. Нет, Майка Яшина оказалась в самом настоящем лесу, который жил своей особенной лесной жизнью.
Этот, изумрудной зелени лес словно хотел победить на конкурсе «Лес лесов» и во всем великолепии висеть на Доске почета. В изумрудном лесу все пело о бурной жизни: лезло, росло, кудрявилось, наседало друг на друга, будто завтра могло не наступить, и потому сегодняшний день нужно украсить, как можно ярче. Березы раскидывали мелкие листики, тополя готовились выплюнуть невесомый пух, цветущая сирень распространяла тяжелый аромат. Даже ландыши, обычно скромные, устроили настоящий шабаш: их мелкие белые цветочки трепыхались, а сладкий дух кружил голову — они цвели и пахли, позабыв про всякий стыд.
Если жемчужную пустыню можно было сравнить со старцем-долгожителем, то изумрудный лес напоминал человека в самый рабочий полдень его жизни. Он торопился жить, он яростно бросался в глаза.
Незаметно втянувшись в этот лихорадочный ритма, Майка прибавила шагу. Она не знала, куда идет, но не сомневалась, что куда-нибудь, да выйдет.
— Лучше бы попасть в Австралию, — загадала Майка вслух, зная, что где-то далеко-далеко растут на планете невероятные травы и водятся презабавные животные, оборудованные авоськами для вынашивания своих деток. — Ах, как я хочу туда, — обратилась Майка неизвестно к кому.
Мечты исполняются ни рано, и ни поздно, а ровно тогда, когда дозреют. Желание Майки попасть на другую сторону Земли осуществится через четырнадцать лет и семь месяцев, а вот утро 21 мая 1995 года было слишком ранним для сумбурной австралийской мечты.
Но мечтать не вредно. Вредно не мечтать.
— В Австралию, в Австралию! — предвкушая, пропела умница Майка.
— Что вы сказали?
Жужики испуганно рванулись из Майкиных карманов и, глухо шмякнувшись в траву, тут же в ней затерялись.
Тётя Сима
На Майку из кустов глядело очень странное существо.
Для оленьей мордочки ему не хватало ветвистых рогов, а для заячьей оно не вышло ушами.
Осмотревшись по сторонам, существо потянулось из кустов прямо на Майку. Шея у него оказалась длинная, цвета кофе с молоком.
«Олень», — решила девочка.
Вслед за шеей вынырнули две хилые лапки, сложенные крестом на белой груди.
«Заяц», — поправила сама себя Майка.
Но вот из зелени возник большой живот — такой тяжелый, что даже колыхался он с огромным трудом. Тут уж Майка ничего не смогла придумать — она просто замерла в ожидании дальнейших чудес.
И не ошиблась. Нижние лапы у существа были совсем неудобные, с непомерно длинными ступнями, а следом из кустов вытянулся мощный хвост, весь облепленный репейником.
Выбравшись из зарослей целиком, диковинное существо встало перед Майкой и, молитвенно сложив на груди тонкие лапки, принялось внимательно девочку разглядывать. Та в долгу не осталась.
«Где-то я уже видела таких недозайцев — с ушками, мордочкой, пузиком, — размышляла школьница. — Но где?».
— Что вы сказали? — сказало существо.
— Нет, я не говорила, — ответила Майка.
— Не надо говорить. Надо не говорить, а стремиться. У вас есть цель в жизни?
— Не знаю, — Майке стало немного стыдно: дожила до десяти лет, а жизненной целью толком не обзавелась. Будто в голове у нее не мысли, а ветер.
— Ай, бесцельно невозможно жить, совершенно невозможно, — закачавшись, будто куст в бурю, запричитало существо. — Нужно ставить цель, стремиться к ней, совершать все подряд, чтобы вознестись, а сказка стала былью. Вы как считаете, у меня получится?
— Смотря, какая цель? — осторожно начала Майка, наспех перебирая в голове все, что она знает о жизненных целях.
«Нужно ставить перед собой реальные задачи, — говорил ей папа. — Такие, которые тебе по плечу. Прекрасно витать в облаках, но на земле надо стоять обеими ногами».
«Что сбудется, то сбудется. Будь такой, чтобы тебе не было за себя стыдно, и все само собой образуется», — объясняла Майке мама.
«Стремись к невозможному, чтобы добиться своего, — учила девочку бабка. — Чудеса приходят к тем, кто их ждет».
Эта позиция Майке нравилась особенно, но бабка всегда произносила свой совет так серьезно, что делалось жутковато: а вдруг невозможное — не очень-то приятная штука?
— Ай, легкости хочу, — поглядев на лазоревое небо, вымолвило существо. — Звонкости хочу. Хочу взлетать пушистым перышком и нестись по ветру… — склонившись, существо приблизило к Майке свою мордочку. Глаза у него оказались чудесные: теплые, грустные, бархатные.
— А знаете, мечты сбываются, а чудеса бывают, — залюбовавшись глубокой печалью, произнесла Майка бабкины слова.
Существо отпрянуло. Живот-громадина тяжко заколыхался.
— Диета из лопухов была? — произнесло оно. — Была. Кросс был? Был. С дерева в овраг сигала? Сигала. И что?
— Что? — переспросила Майка.
— Страшно сказать… От лопухов — голодная вспухлость, от беготни — мозоли, а в овраге такая грязюка — хоть плачь. Едва не разбилась! — судя по всему, существо было впечатлительной барышней. — Наповал буквально. По клочкам — бум-с!!!
Не недозаяц, а недозайчиха.
— Жалость какая, — сказала Майка.
— Да.
— Да.
— Меня Симой кличут… — округляя свои влажные глаза, сказала недозайчиха.
«Сочиняет», — немедленно подумала Майка. Той весной все пели про Симу, из-за которой бывает невыносимая жизнь, но нелепая недозайчиха вряд ли годилась в песенные героини.
— Хорошо, я буду вам «тетя Сима», — на свой лад истолковала молчание девочки лесная обитательница. — У нас все-таки есть небольшая разница в возрасте. Вы маленькая еще.
«Да, разница очень большая», — подумала Майка и, наконец, вспомнила, где видела похожих существ.
Конечно! По телевизору. Сима была похожа на кенгуру.
«Я буду называть ее кенгуровая тетя», — решила про себя девочка.
Майка не могла считать недозайчиху прекрасной Симой, но если той уж так хочется быть тетей — пускай будет. Заблуждения нужно уважать. По крайней мере, до той поры, пока они выносимы.
Путевый человек
Если бы девочка увидела Симу чуть пораньше, ну, например, еще в апреле, то она б непременно рассмеялась. А вот в мае уже не могла.
А все из-за портрета.
В бабкиной квартире Майка давно приметила занятный портрет. Он стоял за стеклом, в серванте, между хрустальными фужерами. На той, не очень большой картинке в раме из облезлого золота, лысый человек с бородкой и в костюме возвышался над толпой и тыкал одной рукой куда-то налево от Майки (а от себя, выходит, направо), а другой держался за жилет. Называлось произведение «Всё путём, товарищи». Товарищ в костюме был такой сладкий и гладкий, что не смеяться было невозможно, а бабка глядела на него, будто бородач этот — её Вечная Любовь.
Она подходила к серванту вплотную, наклонялась к портрету и смотрела, смотрела, смотрела, словно совета спрашивала, а толстенные очки запотевали от силы бабкиного чувства. Смех, да и только.
