Николас Дикнер - В поисках утраченного
Путешествуя от одного порта назначения до следующего, Иона двенадцать раз обогнул земной шар. Одна гавань сменяла другую, а Иона продвигался по карьерной лестнице: из кухни в моторный отсек, из моторного отсека в радиорубку. Отработав несколько лет помощником радиста, он получил лицензию и стал полноправным радистом.
Иона обожал эту загадочную профессию, нечто среднее между электроникой и шаманством, в которой оператор общается с высшими силами с помощью того, что непосвященным кажется ритмичной тарабарщиной. Однако роль шамана включает некоторые риски; старые радисты, просидевшие за ключом слишком много лет, часто страдают необратимой атрофией голосовых связок. Они проводят остаток жизни в портовых тавернах, похожие на заезженных кляч и способные общаться с миром, лишь отстукивая азбуку Морзе на пивных кружках.
Эта перспектива заставила Иону задуматься, и он решил обосноваться на твердой земле.
Сойдя на берег в порту Монреаля через десять лет после отплытия, Иона занервничал. В его отсутствие Квебек сотрясала череда неординарных событий: смерть премьера Мориса Дюплесси, «Октябрьский кризис», модернизация Монреаля, ЭКСПО-67 и сексуальная революция. Увиденное Ионой совершенно не походило на жизнь моряка или индустриальную суету портовых городов и особенно на Квебек, сохранившийся в его памяти: четырнадцать лет нищеты в крошечной деревушке на Лоуэр-Норт-Шор.
Как только ноги коснулись земли, на Иону навалилась странная болезнь: он не мог ходить по твердой земле. Старые морские волки, слишком долго подвергавшиеся качке, знакомы с подобным нарушением равновесия. От «земной» болезни лекарства нет, разве что перетерпеть несколько дней, пока вестибулярный аппарат приспособится к ситуации. И все же Иона тревожился; дни шли за днями, а горизонт продолжал качаться. Когда Иона садился, головокружение сшибало его со стула. Когда он вставал, его выворачивало наизнанку. Когда он ложился, то барахтался в кровати, как буек в канале, и просыпался в коконе из простыней.
Через две недели этого тошнотворного образа жизни Иона решил применить радикальное средство, которое или спасет его, или убьет: он решил пересечь континент в одиночку.
Кому-то эта затея вовсе не покажется подвигом, но следует вспомнить, что для Ионы кратчайший путь из Монреаля в Ванкувер теперь пролегал через Панамский канал. Тем не менее Иона закинул на плечо вещевой мешок и, шатающийся, с позеленевшим лицом, вышел на хайвей 40 и поднял большой палец.
Неделю спустя Иона оказался в полном одиночестве на заброшенной дороге в Манитобе. Обильно потея, он растянулся на гравии и стал тщетно ждать, когда утихнет тошнота. Он давным-давно изверг гораздо больше того, что попало в его желудок, и между очередными позывами рвоты ругал себя за то, что снова не отправился в море. Подумать только! Ведь в этот самый момент он мог плыть по северной части Индийского океана, нежно покачиваемый муссонным штормом, и держать указательный палец на телеграфном ключе…
Высоко в небе прямо над ним парила стая заинтересованных грифов. Иона зажмурился, готовый умереть от жажды и головокружения. Когда через пять минут он открыл глаза, над ним стояла Сара с фляжкой тепловатой воды.
Легкое покачивание Дедушки вернуло Иону к жизни.
Дедушкой был проржавевший бежевый «бонневиль»-универсал 1966 года выпуска, в ширину чуть ли не больше, чем в длину. Его радиоприемник отказывался принимать что-либо, кроме музыки кантри в АМ-диапазоне. Бедняга «бонневиль» десятки тысяч километров таскал за собой трейлер, и теперь преждевременно состарившийся, страдающий одышкой мотор этого лайнера не мог развивать скорость больше пятнадцати узлов, да и то при попутном ветре. Каким-то необъяснимым образом сей сухопутный работяга, видавший в своей жизни одни лишь равнины, прекрасно имитировал морские волны. Может, его амортизаторы были сделаны близ Атлантики? Может, его изношенные шины сняли с бортов буксира?
Как бы то ни было, имитация качки спасла Иону. Он задышал свободнее, тошнота отступила, головокружение прекратилось, и уже через несколько часов умирающий преобразился в отчаянного авантюриста Корто Мальтеза.
Вечером Сара пригласила Иону перебраться в серебристый трейлер. Необходимо отметить, что к тому времени она странствовала почти два года и иногда одиночество становилось невыносимым. Итак, Иона желает добраться до другого побережья? Нет проблем. Вполне можно подбросить его в обмен на приятное общество.
Этому союзу суждено было продержаться всего полторы тысячи километров. Большего не требовалось.
В конце августа путешественники добрались до развилки шоссе у восточных окраин Форт-Маклеода в Альберте. Шоссе 2 бежало на север к Калгари. Шоссе 3 карабкалось к исчезающим в голубоватых облаках вершинам Скалистых гор. Сара остановила Дедушку на обочине и оценила обстановку:
— Тихий океан там, прямо впереди.
Иона снова вскинул на плечо вещевой мешок, глубоко вздохнул и отправился в путь. Он перевалил через Скалистые горы, прошел по бассейнам разных рек и в разгар проливных дождей, обрушившихся в то время на Тихий океан, очертя голову ринулся в Ванкувер.
Ноа родился девять месяцев спустя.
По преданию, свой первой вдох он сделал в Манитобе, где-то между Буассевеном и Уайтуотером, около железнодорожных путей, точно в географическом центре Канады, если судить по дорожным картам. По правде говоря, эта точка вовсе не была каким-либо центром: на востоке раскинулся огромный хвойный лес, к северу тянулись черные торфяные болота. На юге возвышались Черепашьи горы. Бесконечная равнина на западе, казалось, заканчивалась где-то в Китае.
В одном можно было не сомневаться: ближайший океан находился в двух тысячах километрах.
Как ни странно, Ноа научился читать по дорожным картам.
Сара назначила его старшим штурманом, то есть он должен был следить за странами света, магнитным севером и — иногда — за содержимым бардачка. Таким образом долгие часы в прериях он проводил в тесноте автомобиля, вдыхая запахи пыли и раскаленной пластмассы. Кроме монеток, неоплаченных уведомлений о нарушении правил дорожного движения и крошек, бардачок хранил не только дюжины дорожных карт — Онтарио, прерии, Юкона, Северной Дакоты, Монтаны, Западного побережья и Аляски, — но и целую знакомую вселенную, аккуратно сложенную и свернутую.
С годами карты истончились, протерлись на сгибах. Расшифровывая бумажную топографию, Ноа научился узнавать буквы, понимать слова, потом предложения, а потом и целые абзацы. Дорожная информация, федеральные площадки для пикников и метеовещание были первыми прочитанными им словами. Указывая, где проживает какой-нибудь из двоюродных дядей или троюродных братьев, Сара вскоре добавила названия нескольких индейских резерваций, таких как Опаскваяк, Пегуис или Кисикувенин. Удивительно, но она ни разу не предложила навестить этих невидимых родственников. Ноа не настаивал. Его семейное древо, как и все остальное, казалось мелькающим за окном элементом ландшафта.
Наступил день, когда дорожные карты уже не могли удовлетворить любопытство Ноа, и он обратился к единственному тому семейной библиотеки: потрепанной книжке, в спешке позабытой Ионой.
Эта книга совершила невообразимое путешествие. Несколько десятилетий она пылилась на полках Ливерпульского университета, пока ее не украл какой-то студент. Затем она переходила из рук в руки, пережила два пожара и, предоставленная самой себе, снова пустилась в странствия. Преодолела тысячи километров в различных сумках, путешествовала во влажной темноте грузовых контейнеров, была выброшена за борт и продолжила путь в кислой среде китового желудка. Потом кит ее выплюнул, а подобрал неграмотный водолаз. В конце концов одной разгульной ночью Иона Дусе выиграл ее в покер в тель-авивском баре.
Ее страницы были ломкими, испещренными бесчисленными, будто ржавыми крапинками, а если уткнуться в нее носом, можно было различить какую-то растительность, терпеливо внедряющуюся в глубь бумаги. Это была не просто единственная книжка Ноа, это была книжка, единственная в своем роде, единственная и неповторимая. Например, в середине страницы 58 расплылось большое коричневатое кровавое пятно. Между страницами 42 и 43 поселился окаменелый москит, крошечный безбилетник, захваченный врасплох и расплющенный. А на полях страницы 23 было нацарапано загадочное слово Роковоко.
Книжка без Обложки — так она называлась, поскольку обложку потеряли еще на заре своей истории, — была чем-то вроде антологии моряцких баек, а на первой странице красовалась карта Карибского моря, постоянно изумлявшая Ноа. Как такая огромная масса воды могла сосуществовать с таким крохотным количеством суши? Карта напоминала негатив карты Саскачевана, где на каждый остров приходилось по озеру и вместо моря колыхались океаны зерновых.
