Николас Дикнер - В поисках утраченного
Время от времени она с торжествующей улыбкой хватает телефонную трубку:
— Мистер Трембле? Говорит Андре Дюбо из книжного магазина S. W. Gam. У меня хорошие новости. Мы только что получили «Историю охоты на китов в Фэрбенксе в XVIII веке».
На другом конце провода мистер Трембле с трудом подавляет трепет, ведь его неожиданно перебросили к первозданным айсбергам, преследовавшим его в удушающие ночи 1987 года.
— Бегу-бегу, — возбужденно бормочет он, словно получил напоминание о крайне важной встрече.
Мадам Дюбо вычеркивает заявку и закрывает «Британнику». Миссия выполнена.
Я не могу без легкой дрожи перелистывать те толстые тетради. Ни одно другое занятие не позволяет так аккуратно измерять временные промежутки — некоторые из клиентов, вписанных в те страницы, давно ушли в мир иной. Одним эти книги совсем уже без надобности; другие переехали в Азию, не оставив нового адреса, а многие никогда не найдут вожделенную книгу.
Интересно, не лежит ли где-нибудь «Британника» наших желаний, всеобъемлющее хранилище малейшей мечты, скромнейшего желания, где ничто не потеряется и не сотворится, а бесконечное превращение всех вещей происходит в обоих направлениях — нечто вроде лифта, связывающего разные этажи нашего существования?
Короче говоря, наш книжный магазин — вселенная, полностью созданная из книг и управляемая книгами, и мне кажется совершенно естественным раствориться в ней целиком, посвятить свою жизнь тысячам жизней, надлежащим образом сложенным на сотнях полок.
Иногда меня обвиняют в отсутствии честолюбия. Но может быть, я просто хвораю из-за незначительной магнитной аномалии?
Ну вот, мы почти добрались до конца пролога.
Мне понадобилось две недели, чтобы наполнить те тридцать мешков, которые мусорщики закинули в свой мусоровоз сегодня утром. Тысяча восемьсот литров суперпластика — тридцать лет жизни. Я оставил только необходимый минимум: несколько коробок сувениров, кое-какую мебель, свои личные вещи. Одноэтажный дом выставлен на продажу, и пара покупателей уже проявила интерес. На оформление сделки уйдет неделя.
К тому времени я уже буду в другом месте, в своей новой квартире в Маленькой Италии, как раз напротив памятника старине Данте Алигьери.
Мусорщики закончили работу и утирают пот со лбов, ничего не зная об истории, в коей только что приняли участие. Я смотрю, как мусоровоз легко пережевывает мешки и заглатывает все, что осталось от моей матери.
Конец эпохи; я на девственной территории без указательных столбов. Нервно оглядываюсь вокруг. Компас Никольского лежит на полу рядом со спальным мешком, неизменно указывая на 34 градуса западнее севера. Я надеваю на шею вишневую ленточку.
Мусоровоз уезжает. На его место подъезжает грузовик для перевозки мебели.
Дедушка
НОА ВЗДРАГИВАЕТ И ПРОСЫПАЕТСЯ.
В трейлере тишина. Не слышно ни шуршания шин по дороге, ни урчания двигателя. На нижней койке в спальном мешке тихо дышит Сара. Ноа перекатывается на бок, надеясь снова заснуть, но никак не может найти удобного положения. Эта узкая полка казалась такой просторной, когда ему было пять лет, а теперь ни одна ночь не обходится без новой шишки на голове или ушибленного локтя.
Ноа тихонько вертится, пытаясь найти удобное положение, но через несколько минут обнаруживает, что сна ни в одном глазу. Вздыхая, он решает встать, бесшумно слезает по лестнице, натягивает футболку и джинсы.
Два индейца чипевайан сидят за кухонным столом. Заплетенные в косы длинные седые волосы, морщинистые ладони. Ноа не знает их имен. Один — его прапрадедушка. Что касается второго… Ноа понятия не имеет, кто он. О них известно очень мало, только то, что они жили и умерли в северной Манитобе в конце XIX века.
Ноа молча приветствует их и выходит.
Трейлер стоит на якоре посреди сорока миллионов гектаров[1] ржи, окутанных легким туманом, пронзенным тут и там редкими столбами электропередачи. Солнце еще не поднялось над горизонтом, в воздухе пахнет мокрым сеном. Издалека доносится громыхание трактора.
Ноа идет босиком к краю поля. По дну ирригационной канавы бежит тонкая струйка воды. Резкий запах диазинона, смешанный с запахом глины, — знакомые ароматы.
Как раз в тот момент, когда Ноа начинает расстегивать ширинку, с дороги слышится шум приближающегося грузовичка. Ноа оставляет в покое ширинку, подбоченивается. Старый красный «форд» проскакивает мимо и уносится на запад. Ноа пускает в канаву длинную мерцающую струю.
Возвращаясь к трейлеру, он размышляет над своим странным проявлением скромности. Он не в силах отделаться от неприятного ощущения, будто «форд» вторгся в его личное пространство, а шоссе 627 проходит через их ванную комнату.
Если вдуматься, этот образ не так уж далек от истины.
Через годы в ответ на расспросы о том, где он вырос, Ноа будет бормотать нечто расплывчатое — Саскачеван, Манитоба, Альберта — и быстро заговаривать о другом, пресекая поток вопросов на эту скользкую, запретную тему.
Очень редким индивидуумам Ноа в конце концов откроет правдивую (хотя и неправдоподобную) историю своей матери Сары Рил.
Отправной точкой было лето 1968 года, когда Сара покинула резервацию близ Портидж-ла-Прери, где родилась. Ей было шестнадцать, и она собиралась замуж за некоего Билла из Ледюка, провинция Альберта. Билл часто обмазывался сырой нефтью, но никто на его хитрость не попадался; парень был белым — даже розоватым в области суставов, — и, выйдя за него замуж, Сара потеряла свой индейский статус и право на обитание в резервации.
Полное значение этой административной тонкости всплыло через десять месяцев после свадьбы, когда Сара, собрав одежду в мусорный мешок, сбежала из супружеской обители с подбитым глазом и твердым намерением не оглядываться назад. Она одолжила машину и трейлер у Билла и пустилась в странствия между Скалистыми горами и Онтарио, следуя за сезонными работами.
Когда семнадцать лет спустя Бюро по делам индейцев внесло определенные поправки в Индейский акт, Сара могла бы восстановить свои права. Однако она не удосужилась юридически оформить индейский статус, поскольку так привыкла к дороге, что и помыслить не могла о том, чтобы заключить себя в резервацию.
В любом случае ей не нравилось повторяться. Она никогда бы не позволила кучке чиновников решать, индианка она или нет. Правда, в ее семейном древе попадались франкоговорящие ветви, но три поколения назад там были только древние индейские кочевники, сначала принужденные государством осесть на одном месте, а затем загнанные в бесчисленные резервации с экзотическими названиями вроде Сакимей, Пипикисис, Оканиз, Пур-Мэн (англ. бедняк), Стар-Блэнкит (звездное одеяло), Литтл-Блэк-Биар (черный медвежонок), Стэндинг-Буффало (стоящий бизон), Мускаупитанг, Дэй-Стар (дневная звезда) или Ассинибойн.
В трейлере до сих пор обитали призраки полудюжины индейских старейшин, навечно застрявшие за кухонным столом со столешницей из пятнистого жаропрочного пластика. Безмятежные и безмолвные, они смотрели на мелькающие за окном пейзажи, удивляясь, куда подевались бизоны.
Отец Ноа явился с далеких берегов Атлантики. Он происходил из акадийского семейства упрямых поселенцев, которых британцы депортировали из Бобассина в американские колонии: Массачусетс, Каролину, Джорджию, Мэриленд, Нью-Йорк, Пенсильванию или Виргинию.
Ноа наслаждался контрастом между двумя ветвями своего генеалогического древа, парадоксальным соединением в себе резерваций и депортации. Однако его энтузиазм основывался на неправильном суждении, поскольку на самом деле его предков никто не депортировал. Как многие акадийцы, незадолго до депортации франкоакадцев они бежали в поисках убежища в Тет-а-ла-Балейн, уединенную деревушку на берегу залива Святого Лаврентия, вдалеке от дорог.
Именно в этом глухом местечке два столетия спустя появился на свет отец Ноа Иона Дусе.
Он был седьмым отпрыском в большой семье: восемь братьев, семь сестер, пять кузенов, двое дядей, тетя, дедушка с бабушкой — все три поколения Дусе, втиснутые в крохотную хижину. При крещении его нарекли Ионой, очень удачно, ведь Библия могла подсказать менее приемлемые имена вроде Элии, Ахава или Измаила.
В таком затерянном уголке континента взрослеешь быстро, и четырнадцатилетний Иона уже болтался в порту Монреаля, примерно в восьмистах морских милях вверх по течению от родной деревушки. Он нанялся на грузовое судно, направлявшееся на Кубу. Судно перевозило зерно и должно было вернуться в Монреаль менее чем через три недели. Однако в порту Гаваны Иона переметнулся на другой грузовой корабль, отправлявшийся в Тринидад. Третье грузовое судно доставило его на Кипр. С Кипра через Суэцкий канал Иона попал на Борнео, а оттуда добрался до Австралии.
