Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку
Тит размышляет над последними словами Рафа. Придраться не к чему, все правильно: таковы неписанные законы бездушного мира искусства.
— Ромен Роллан назвал Горького большим медведем, которого водят за кольцо в носу, — неожиданно брякает он.
Раф согласно кивает головой:
— Недурственно. На мой взгляд, это даже лучше того, что сказал о нём Бунин. Он обозвал Горького полотёром.
— Полотёром? Полотёр — это тот, — Тит задвигал ногами, — кто натирает полы?
— Во-во, — Раф смотрит Титу в глаза. — А самому Бунину досталось от Василия Яновского, который говорил, что у лауреата Нобелевской премии вкус был глубоко провинциальный.
— Помню… Яновский еще сказал, что бунинские "психологические" романы — это не что иное, как повторение века Мопассана и Шницлера, только по-русски, то есть с обильной закуской, жаворонками и закатами. Да-а, — Тит машет рукой, — даже меж гигантами фальши, раздоров, пинков, кляуз и зависти всегда хватало… — Раф замолкает. По его лицу разливается печаль. — Ты не находишь, Фомич, что все эти вумные разговорчики могут довести нас до сумасшедшего дома?
Тит пожимает плечами. Очень может быть. Вполне приемлемый вариант. В сумасшедшем доме хотя бы кормят три раза в день. После паузы он возвращается к истокам беседы.
— А вообще-то, Рафчик, я считаю, что тебе пора завязывать с поэзией. Не обижайся, но не твое это дело, ошибся ты с профессией. Уж смерть стучит в окно, а ты все никак не избавишься от пустых иллюзий… А тебе о душе пора думать, о душе! А душа у тебя, братец, грязная, препоганенькая, дерьмецом пованивает… С этакой свинячьей душонкой нечего и думать соваться в калашный ряд. Вспомни классиков, они ведь с чистой душой работали. Уж я-то знаю. И в церкву ходить надоть… Очищать ее надо, душу-то, в покаянных систематических молитвах, перед тем как ты её Богу отдашь. Но поскольку Богу отдашь ты её, надо полагать, не завтра и не послезавтра, стало быть, у тебя ещё есть какое-то время, чтобы перестроиться. И раз у тебя со стихосложением не выгорело, тебе необходимо заняться чем-нибудь другим, — молвит Тит. Он придвигает к себе стакан и с показным отвращением принимается потягивать водку через соломинку. — Чем-нибудь общественно полезным, так сказать…
— Например?.. — в голосе Рафа слышится угроза, он приподнимается в кресле.
— Например? Да мало ли… — Тит неопределенно крутит рукой в воздухе.
— Может, ты знаешь, — выкрикивает Раф, — чему в наше суровое, вконец развинтившееся время должна посвящать себя творчески одаренная личность? Не метлой же мне, в самом деле, махать, я ведь, как-никак, работник умственного труда, элита общества, — голос Рафа звучит напыщенно. — Мне и так приходится, чтобы заработать на хлеб, водку и зрелища, наступать на горло собственной песне и читать лекции юным дарованиям, будущим великим писателям и поэтам, чтоб им провалиться сквозь землю! Эти дети двадцать первого века имеют настолько туманное представление об окружающем мире, что у меня просто мозги вскипают от бешенства! По их мнению, телевизор и телефон как бы изобрели еще при Наполеоне Бонапарте, а сам Наполеон жил как бы в эпоху раннего Средневековья, которая длилась как бы сто лет и закончилась как бы накануне Второй мировой войны. Знал бы ты, какой винегрет в головах этих бедуинов с Тверской…
— Это всё американец гадит!
— При чем здесь Америка?! У нас своих дураков хватает…
— Нет, нет, не скажи, это всё тлетворное влияние дядюшки Сэма: заокеанский стиль, американ модус вивенди.
Раф с обречённым видом машет рукой.
— Послушал бы ты, как они говорят! Каждое предложение у них заканчивается риторическим вопросом "да?". "Да?..", спрашивают они у самих себя каждый раз, когда у них возникают проблемы с продолжением…
— Не понимаю…
— Поясняю: раньше так говорили грузины в кино. Например: "Конфета! Давай познакомимся, да? "Таганка" пойдем, да? Ресторан посещать будем, да? Гулять-танцевать будем, да? Шашлык-машлык кушать будем, да? Понимаешь, да?". Это и ещё бесконечные "как бы" выводят меня из себя! Это дурацкое "как бы" — визитная карточка целого поколения.
— Наплюй! Давай лучше водку пить.
— Нет-нет! Это "как бы" куда глубже и серьезней, чем кажется на первый взгляд. Это "как бы" — от неуверенности в своих знаниях. А поскольку они ни черта не знают, то и сомневаются абсолютно во всём. Возьми моих студентов, они ни во что не верят и ни в чем не уверены. А если в чём-то и уверены, так это в том, что люди давно побывали на Марсе, а на Венере, по их мнению, люди вообще живут издавна, со времен Леонардо да Винчи, которого придумал Дэн Браун. На днях я случайно подслушал разговор двух таких титанов мысли. Один титан просвещает другого: "Ты Достоевского читал? Нет? Прочти. Забойно пишет. Правда, Мураками мне нравится больше. Но у Достоевского есть одна классная вещица: "Преступление и наказание" называется. Советую почитать. Вообще я даже не ожидал, что этот Достоевский так прилично пишет". И это беседа студентов четвертого курса специализированного литературного института! На днях они в "курилке" заспорили, кто убил Пушкина: Лермонтов или Онегин. Представляешь, каков уровень этих идиотов? Чтобы не сойти от всего этого с ума, я им читаю свои ранние стихи…
— Пытка стихами?!.. — подпрыгивает в кресле Тит. Его глаза сияют от восторга. — Гениально!
Раф испускает тяжелый вздох.
— На нас, на нашем больном поколении, — продолжает он, — закончилась великая российская история. Вообще-то она закончилась еще раньше, в нас лишь сохранились отголоски тех славных времен, когда умами современников владели не какие-то провинциальные парвеню с Рублевки и малограмотные пошляки из телешоу, а великие личности, гениальные поэты и писатели. С нашим уходом в небытие будет бесповоротно покончено с золотым и серебряным веками. И потом, они, эти нынешние, — говорит Раф, презрительно кривя губы, — эти нынешние молодые люди просто инертны. А мы хотя бы внутренне были способны на поступок. Пусть мы не совершали ничего героического, но, повторяю, мы были к этому готовы. Мы не свергали режимов, но иногда мятежный дух свободы переполнял нас, и мы, например, могли на спор искупаться в Чистых Прудах или средь бела дня свинтить вывеску у парадного подъезда министерства сельского хозяйства. У нынешнего поколения нет и этого. Предел их мечтаний — стать богатыми, что означает — стать буржуа. Они начинают там, где человек Запада закончил в начале прошлого века и чего стыдится любой мыслящий европеец или американец.
— Будто в наши времена было иначе… В середине семидесятых сын одной моей приятельницы, близкий к диссидентам молодой зубной врач, очень милый и приятный мальчик, сумел свалить из Союза и осесть в Штатах. Перед отъездом его благословил главный правозащитник Москвы и Московской области господин Кацеленбоген. "Наконец-то, мальчик мой, вы вырветесь из этого ада! — восклицал правозащитник, сверкая безумными глазами и тряся пыльной бородой. — Вы едете в страну демократии и свободы". И вот спустя год новоиспеченный демократ присылает в Москву своим бывшим коллегам письмо, которое читал, как, захлёбываясь от гордости и восхищения, сообщила мне его мамаша, весь дружный коллектив поликлиники. "Друзья! — писал этот милый юноша. — Сбылась мечта всей моей жизни: у меня голубой "Форд"!" Вот так-то!
— Сильно, очень сильно! И очень поучительно, — одобряет Раф. — Хороши же были у тебя приятели…
Тит продолжает:
— Наши дети, вырвавшись на свободу, обрели цели, которые уперлись в мечту заурядного обывателя. Это значит — в голубой "Форд". И всё! Дальше их сопливые мозги продвинуться не могут. Правда, по большому счёту, они не очень-то и виноваты в том, что в их среде развелось так много идиотов…
Раф подносит к носу стакан, с шумом втягивает в себя сивушные запахи, морщится и продолжает:
— Увы, наше поколение уже давно несет в себе следы вырождения и тлена, и оно вот-вот закончит тупиком. Дальше пути нет… Мы — это конец цепи. Платинового века не будет. Оборвалась связь времен, исполины умерли, не оставив наследников, и нынешние двадцатилетние начнут с нулевого цикла. Они самоуверенно заковыляют к пропасти, полагая, что прокладывают дорогу к новым открытиям. Они никак не поймут, что все открытия в искусстве сделаны задолго до их рождения. Они просто этого не знают. Начав с нуля, они нулем же и закончат. Это касается всех видов искусства. И потом, современные мальчики и девочки просто мало образованы. Оказалось, что сегодня, для того чтобы достичь вершин славы, совершенно не обязательно знать Ионеско, Музиля, Пруста или Кафку. Достаточно, чтобы тебе просто повезло. И неважно, что у тебя нет никаких иных дарований, кроме умения шевелить ушами или блеять козлом. Главное — это любыми путями и средствами отличиться, выделиться, приспособиться, "засветиться". Нынешний кумир редко когда имеет приличное образование. Это даже хорошо, если ты неотесан, невежествен и самонадеян, публика, опустившаяся до уровня базарной торговки, будет тебе неистово аплодировать за то, что ты ничем от нее не отличаешься. О, соблазн, не напрягая мозги, взгромоздиться на пьедестал, велик!
