Игорь Губерман - Гарики предпоследние. Штрихи к портрету

Птицу видно по полету,

а скотину — по помету

В череде огорчений и радостейдни земные ничуть не постылы,только вид человеческих слабостейотнимает последние силы.

В духе есть соединенности,неразрывные в их парности, —как веселость одаренностии уныние бездарности.

Крупного не жажду ничего,я земное мелкое творение,из явлений духа моегомне всего милей пищеварение.

Так он мыслить умел глубоко,что от мудрой его правотыкисло в женской груди молокои бумажные вяли цветы.

Умом хотя совсем не Соломоны,однако же нисколько не калеки,балбесы, обормоты, охламоны —отменные бывают человеки.

Шалопай, вертопрах и повеса,когда в игры уже отыграли,для утехи душевного бесаучат юных уму и морали.

Битвы и баталии моиспутаны концами и началами,самые жестокие боибыли у меня с однополчанами.

Клопы, тараканы и блохи —да будет их роль не забыта —свидетели нашей эпохи,участники нашего быта.

Травя домашних насекомых,совсем не вредных и не злых,мы травим, в сущности, знакомых,соседей, близких и родных.

Такой останется до смертинатура дикая моя,на симфоническом концерте —и то, бывало, пукал я.

Рука фортуны загребаетиз неизведанных глубин,и в оголтелом разъебаевдруг объявляется раввин.

Увы, но все учителя,чуть оказавшись возле кассы,выкидывают фортеляи сотворяют выкрутасы.

Жар любви сменить морозаминоровит любой народ:обосрет, засыпет розами,а потом — наоборот.

Усердия смешная добродетельпоскольку мне природой не дана,то я весьма поверхностный свидетельэпохи процветания гавна.

Рассказы об экземе и лишае,о язве и капризах стоматитатекут, почти нисколько не лишаянас радости живого аппетита.

Про загадку факта важногокаждый знает, но молчит:время жизни в ухе каждогос разной скоростью журчит.

Зима! Крестьянин, торжествуя,наладил санок легкий бег,ему кричат: какого хуя,еще нигде не выпал снег!

Есть люди редкого разлива,у них и мужество — отдельное:являть, не пряча боязливо,живое чувство неподдельное.

Даже наш суровый векполноту ничуть не судит:если славный человек,пусть его побольше будет.

Взор у него остер и хищен,а рот — немедля станет пастью;мы оба в жизни что-то ищем,но очень разное, по счастью.

Я ощутил сегодня снова —так были споры горячи, —что в нас помимо кровяногоесть и давление мочи.

Есть люди с тяжкими кручинами,они не видны в общей массе,но чувствуют себя мужчинамине возле бабы, а при кассе.

Тернистый путь к деньгам и властивсегда лежит через тоннель,откуда лица блядской мастилегко выходят на панель.

Желанье темное и страстноев любом хоть раз, но шевелилось:уйти пешком в такое странствие,чтоб чувство жизни оживилось.

От неких лиц не жду хорошего —они, как язвой, тайно мучимы,что были круто недоношены,а после — крепко недоучены.

Блажен любой, кто образован;я восхищался многократно,как дух у них организовани фарширован аккуратно.

Хочу богатством насладитьсяне для покоя и приятства,а чтобы лично убедиться,что нету счастья от богатства.

Я за умеренную плату —за двести грамм и колбасу —иду к себе в ума палатуи, пыль обдув, совет несу.

Заранее я знаю о соседе,в вагоне оказавшемся бок о бок:дежурное меню в такой беседе —истории наебов и поебок.

Новых мифов нынче много,личной жажде сообразнокто-то всуе ищет Бога,кто-то — общего оргазма.

Гуманность волнительным кружевомокутала быт наших лет:наружу выходят с оружиеми плачутся в бронежилет.

Мы очень прагматично и практично,весьма рационально мы живем,и все наши дела идут отлично,а песни мы — унылые поем.

Забавно мне, что поле бранивсех политических страстейвлечет к себе потоки сраниразличных видов и мастей.

Любую кто собрал коллекцию,ее холопы и фанаты —глухую чувствуют эрекцию,чужие видя экспонаты.

Суке, недоноску и бездарностивыдано Творцом для утешениядьявольское чувство солидарностии хмельная пена мельтешения.

Имеют острые глазаи мудрецы, и прохиндеи:они пластичны, как лоза,когда им виден ствол идеи.

Есть люди — их усилия немалы, —хотящие в награду за усердствиепротиснуться в истории анналы,хотя бы сквозь анальное отверстие.

Кто к жалостным склонен рыданиями ранен мельчайшим лишением —завидует ярким страданиями даже высоким крушениям.

Кругам идейного активалегко понять посредством нюха,что слитный запах коллектива —отнюдь не есть единство духа.

Известно даже медицинеи просто видно трезвым глазом,что кто романтик, а не циник,тому запудрить легче разум.

Стихает и вянетмыслительный бум,на днях колосившийся тучно;решили, как видно,властители думнасиживать яйца беззвучно.

В улыбке, жесте, мелкой нотке —едина личная черта,есть люди —видно по походке,что плохо пахнет изо рта.

Везде, где дорожки ковровые,есть тихие люди живучие —то ветки сплетают лавровые,то петлю завяжут при случае.

Я тех люблю, что опоздали —хотя бы раз, но навсегда —к раздаче, к должности, к медали,к дележке с запахом стыда.

Благословенны лох и лапоть,себя хотящие сберечьи вдоль по жизни тихо капать,а не кипеть и бурно течь.

Есть люди —тоньше нюх, чем у собаки,они вдыхают запахи и ждут;едва лишь возникают сучьи знаки,они уже немедля тут как тут.

Не злобы ради, не с похмельядурак — орудие судьбы —стрижет кудрявые деревьяпод телеграфные столбы.

Гляну что направо, что налево —все на свете ясно всем вокруг,так умудрена бывает дева,истину познав из первых брюк.

Мне порою встречаются лица —поневоле вздохнешь со смущением,что мечта наша в детях продлитьсятак убога своим воплощением.

Все же я ценю ханжуза безудержный размах:всем Венерам паранджуон готов надеть на пах.

Спокойно плюнь и разотри —забудь о встрече с этой мразью…Но что-то хрустнуло внутри,и день заляпан липкой грязью.

Повсюдные растут провинциалы,накачивая сталь мускулатуры,чтоб вырезать свои инициалына дереве науки и культуры.

Глядя пристально, трезво и здраво,можно много чего насмотреться;омерзение — тоже забава,только зябко в душе и на сердце.

В себе таит зачатки вредностии может вспыхнуть, как чума,слиянный сок душевной бедностии ярой пылкости ума.

По службе жаждал повышения,смотрел в экран от делать нечего,а ночью штопал отношения,в семье сложившиеся вечером.

Все вообразимое — и более —в меру современной технологиивытворит над нами своеволиеи к нему примкнувшие убогие.

Люблю я в личности следыучительского дарования,но просвещения плодыгниют еще до созревания.

Своя у каждого таинственность,и мы вокруг напрасно кружим:Творец дает лицу единственность,непостижимую снаружи.

Поскольку был мой дом распахнутлюбым и всяким людям риска —я знаю, как живут и пахнутгерои, видимые близко.

Тому на свете всё видней,в ком есть апломб и убеждения;чем личность мельче, тем крупнейее глобальные суждения.

А наблюдая лица потныеи то, как люди мельтешат,забавно думать, что животныенисколько в люди не спешат.

Томясь в житейском общем тесте,вдруг замечаешь тайным взглядом,что мы живем отнюдь не вместе,а только около и рядом.

Хотя покуда все в порядке,такая к худу в нас готовность,что вдруг душа уходит в пяткии в пах уносится духовность.

Я соблюдаю такт и честьпо месту, в коем нахожусь, —то я кажусь умней, чем есть,то я умней, чем я кажусь.

Рожденные кидаться на врага —томятся, вырастая, и скучают,потом их держат быта берега,где чахнут эти люди и мельчают.

Вижу я за годом годзаново и снова,что поживший идиот —мягче молодого.

О, я отнюдь не слеп и глуп:везде, где чинно и серьезно,внутри меня большой тулупнадет на душу, чтоб не мерзла.

Забавные печали нас измучили,былые сокрушая упования:не знали мы,что при благополучииугрюмее тоска существования.

Потоки знания волнойбурлят уже вдоль носоглотки,поскольку разум бедный мой —не безразмерные колготки.

При спорах тихо я журчу,чтоб не являлась пена злая;когда не знаю, то молчу,или помалкиваю, зная.

Хотя уже ушли те временаи чисто на житейском небосводе,подонков и мерзавцев именав душе моей болят к сырой погоде.

Терпя с утра зеркал соседство,я бормочу себе под нос,что время — сказочное средстводля выпадения волос.

Нет, я умнее стал навряд ли,но безразличнее — стократ,и руку жму я всякой падле,и говорю, что видеть рад.

Увы, над этим неуклоннотрудились лучшие умы:дерьмо сегодня благовоннонамного более, чем мы.

К работе азарт у меня —от опыта жизни простого:гулять после полного дняприятней, чем после пустого.

Порой дойдешь до обалденияот жизни кряканья утиного,и в сон тогда плывут видения,и все про бегство до единого.

Сейчас такая знаний безднадоступна всякому уму,что стало спорить бесполезнои глупо думать самому.

Мы сколько ни едим совместной соли,а в общую не мелемся муку,у всех национальные мозоличувствительны к чужому башмаку.

Изрядным будет потрясение,когда однажды — смех и плач —везде наступит воскресение,и с жертвой встретится палач.

На всем пути моем тернистом —давно мы с Богом собеседники;Он весь играет светом чистым,но как темны Его посредники!

Во мне, безусловном уже старожиле,колышется страх среди белого дня:а что, если те, кто меня сторожили,теперь у котла ожидают меня?

Я в поезде — чтоб ноги подышали,ботинки сняли с ними спал в соседстве,а память в лабиринте полушарийсоткала грустный соно бедном детстве.

Уже я к мотиву запетомуне кинусь, распахнут и счастлив, —я знаю себя, и поэтомус людьми я не сух, но опаслив.

Случайная встреча на улице с другом,досуг невеликий — на две сигареты,но мы холоднее к житейским недугам,когда наши души случайно согреты.

Мне мило все:игра чужих культурна шумных площадях земной округии дивное различие фактуру ручек чемодана и подруги.

О чем-то говорить я не хочу,о многом — ядовиты словопрения,поэтому все чаще я молчу,в немые погрузившись умозрения.

Время сыпется струйкой песка,мухи памяти дремлют в черниле;ностальгия — смешная тоскапо тому, что ничуть не ценили.

В душе сильнее дух сиротства,и нам поделать с этим нечего,когда оплошность или скотствомы совершаем опрометчиво.

Давно уже не верю в пользу спорови беганья за истиной гурьбой,я больше почерпнул из разговоров,которые веду с самим собой.

Теперь я только волей случаязнакомых вижу временами,тяжелый дух благополучиявисит уныло между нами.

Семью надо холить и нежить,особо заботясь о том,чтоб нелюди, нечисть и нежитьсобой не поганили дом.

Пребывая в уверенном мненииобо всем, ибо тесно знаком,дело славное — в этом затмениивеличаво прожить мудаком.

В порядочности много неудобства,что может огорчать и даже злить:испытываешь приступ юдофобства,а чувство это — некому излить.

То, что я вижу, — омерзительно,уже на гибельной ступени,но страшно мне лишь умозрительно,а чисто чувственно — до фени.

Утратил я охоту с неких порвершить высоколобый устный блуд,ведут меня на умный разговор,как будто на допрос меня ведут.

Смешны сегодня страхи предка,и жизнь вокруг совсем не та:зло демоническое редко,а больше — мразь и сволота.

Черты похожести типичнойесть у любви, семьи, разлуки —Творец, лишенный жизни личной,играет нашими со скуки.

Мне кажется, что смутное брожение,тревогой расползаясь неуемной, —большое обещает извержениескопившейся по миру злобы темной.

Моей мужицкой сути естество,чувствительную совесть не колыша,глухое ощущает торжество,о праведном возмездии услыша.

Если б человеку довелось,пользуясь успехами прогресса,как-то ухватить земную ось —он ее согнет из интереса.

Не то чтобы одно сплошное свинствоцвело везде туземно и приблудно,однако же большое сукинсынствотворится потаенно и прилюдно.

Пока не уснешь, из былогоупрямо сочится звучание,доносится каждое словои слышится даже молчание.

Алкающим света мужчинам,духовных высот верхолазам,в дороге к незримым вершинамобузой становится разум.

Я понял, роясь в мире личноми наблюдая свой интим,что не дано сполна постичь нам,чего от жизни мы хотим.

С такой осанкой — чисто лебеди(и белоснежность поразительна) —по жизни мне встречались нелюди,что красота мне подозрительна.

Порою встречаюсь яс мудростью чистой,ее глубина мне близка и видна,однако для жизни,крутой и гавнистой,она бесполезна и даже вредна.

Початый век уму неведом,и всуе тужится наука,но стойкость к самым лютым бедамхотел бы видеть я у внука.

Забавно мне,что время увяданияскукоживает нас весьма непросто,чертами благородного страданиято суку наделяя, то прохвоста.

Слежу с неослабным вниманием,как ровно журчат за столомживые обмены незнаниеми вялым душевным теплом.

Только выйдя, еще на пороге,при любых переменах погодыощущаю я токи тревоги,предваряющей смутные годы.

Я верю аргументу, постулату,гипотезе, идее, доказательству,но более всего я верю блату,который возникает по приятельству.

Вся беда разве в том,что творится вовне?Это вряд ли, ведь было и хуже.Просто смутное времяклубится во мне,крася в черное все, что снаружи.

Ровесник мой душой уныли прозябает в мудрой хмурости,зато блажен, кто сохранилв себе остатки юной дурости.

Везде, где все несутся впрыть, —моя незримая граница:решая, быть или не быть,я выбрал быть, но сторониться.

Судьба у большинства — холмы и сопки,в ней очень редки скалы или горы,зато у всех у нас на пятой стопке —о кручах и вершинах разговоры.

Давая вслух оценки фактам,полезно помнить каждой личности,что такт ума с душевным тактом —две очень разные тактичности.

Я не боюсь дурного слуха,не страшно мне плохое мнение,поскольку слушаю вполухаи мне противно вдвое менее.

Слова пусты, напрасны знакии всуе предостережения,когда подземный дух клоакисозрел для самовыражения.

Мы к житейской приучены стуже,в нас от ветра и тьмы непрогляднойпроступила внутри и снаружиузловатость лозы виноградной.

Мы не знаем хотя ни бельмеса,как устроены разумы наши,только разум крутого замесамы легко отличаем от каши.

Сегодня мания лечения —почти повсюдный вид недуга,творят искусные мучениядуша и тело друг для друга.

В мире много всякого всего,надобны ухватка и замашка,каждый — повар счастья своего,только подобрать продукты тяжко.

Хотя окрестная историятворит судьбе немало хамства,но личной жизни траектория —рисунок личного упрямства.

Больших умов сижу промежи жду с надеждой весть благую,но в каждой мысли вижу плешь,а то и лысину нагую.

Не знаю в жизни я плачевней,чем то мгновение в пути,когда любуешься харчевней,а внутрь — не на что войти.

Я с русской речью так повязан,любя ее ручьи и реки,что я по трем порою фразамсудить могу о человеке.

Поскольку мы в рутинном бытек волненьям склонны гомерическим,то в нем достаточно событий,равновеликих историческим.

Обживая различные страны,если выпало так по судьбе,мы сначала их жителям странны,а чуть позже мы странны себе.

Мои греховные устав порывах радости и страстилобзали разные местаза исключеньем зада власти.

Забрать меня в жестокие тискиеще покуда хвори не полезли,а приступы беспочвенной тоски —естественность пожизненной болезни.

Найдется ли, кому нас помянуть,когда про нас забудут даже дети?Мне кажется, найдется кто-нибудь,живущий на обочине в кювете.

Жизни многих легко напередописать, исключая подробности,человек — это то, что он врет,во вранье проступают способности.

Живя суверенно, живя автономнои чуждо общественным ломкам,расходуешь чувства весьма экономно,но тихо становишься волком.

Страсть к телесной чистотезря людьми так ценится:часто моются лишь те,кто чесаться ленится.

Как моралисты ни старалисьи ход их мыслей как ни вился,а хомо сапиенс вульгарисни в чем ничуть не изменился.

Кипит разруха моровая,но подрастает поколение,и торжествует жизнь живаясебе самой на удивление.

Любой обязан помнить,всяк и каждый,свой тягловыйверша по жизни труд,что рельсы нашикончатся однажды,а после их и вовсе уберут.

При проводах на жизненном вокзале —немногое сказать нам удается,а всё, что мы, волнуясь, не сказали,тупой и долгой болью остается.

Завершатся однажды и вразнаши подвиги, наше засранство,и закончится время для нас,а душе — распахнется пространство.

Лучшее духовное питание —