Игорь Губерман - Гарики предпоследние. Штрихи к портрету

Есть мысли — ходят по векам,

как потаскушки — по рукам

Забавы Божьего глумления —не боль и тяжесть испытаний,а жуткий вид осуществленияиллюзий наших и мечтаний.

Крайне просто природа самаразбирается в нашей типичности:чем у личности больше ума,тем печальней судьба этой личности.

Прекрасен мир, судьба права,полна блаженства жизнь земная,и все на свете трын-трава,когда проходит боль зубная.

Наш ум и дух имеют свойствоцвести, как майская природа,пока жирок самодовольстваих не лишает кислорода.

Стихий — четыре: воду, воздух,огонь и землю чтили греки,но оказалась самой грознойстихия крови в человеке.

Пускай оспорят как угоднои пригвоздят ученой фразой,но я уверен: зло — бесплодно,а размножается — заразой.

Мне совсем в истории не странныорды разрушителей лихих:варвары захватывают страны,скапливаясь тихо внутри них.

Я не люблю любую власть,мы с каждой не в ладу,но я, покуда есть что класть,на каждую кладу.

Навряд ли может быть улучшенсей мир за даже долгий срок,а я в борьбе плохого с худшимуже, по счастью, не игрок.

Бездарность — отнюдь не болото,в ней тайная есть устремленность,она выбирает кого-тои мстит за свою обделенность.

Светится душевное величиев миг, когда гримасой и смешкомличность проявляет безразличиек выгоде с заведомым душком.

Когда б не запахи и краски,когда б не звук виолончели,когда б не бабушкины сказки —давно бы мы осволочели.

В зыбком облаке марева мутногосуетливо катящихся днейто, что вечно, слабее минутногои его различить тяжелей.

Так жаждем веры мы, что благо —любая искра в поле мглистом,и тяжела душе отвагаоставить разум атеистом.

Готовность жить умом чужими поступать по чьей-то воле —одна из дьявольских пружинв устройствах гибели и боли.

Мы так то ранимы, то ломки,что горестно думаю я:душа не чужая — потемки,потемки — родная своя.

До мудрых мыслей домолчаться,чтоб восхитилась мной эпоха,всегда мешают домочадцыили зашедший выпивоха.

В воздухе клубится,словно в чаше,дух былых эпох, и поневолевпитывают с детства души нашиэто излучающее поле.

Все трое — Бог, эпоха, случай —играют в карты — не иначе,и то висят над нами тучей,то сыпят блестками удачи.

У нас полно разумных доводов,из фактов яркий винегрет,и много чисто личных поводов,чтобы в любой поверить бред.

Опиум вдыхает наркоман,водкой душу пьяница полощет,я приемлю с радостью обман,если от него светлей и проще.

В нашем человеческом семействе,в нашей беспорядочной игрегений проявляется в злодействеярче и полнее, чем в добре.

Тяжко жить нам как раз потому,что возводим глаза к небесам,а помочь может Бог лишь тому,кто способен помочь себе сам.

Когда повсюду страх витаети нрав у времени жесток,со слабых душ легко слетаеткультуры фиговый листок.

Вряд ли в нашем разуме на дне —мыслей прихотливые изыски,там, боюсь я, плавают в винекнижные окурки и огрызки.

Рассекая житейское море,тратить силы не стоит напрасно;если вовсе не думать, то вскоревсе на свете становится ясно.

Быть может, потому душевно чисти линию судьбы своей нашел,что я высокой пробы эгоист —мне плохо, где вокруг нехорошо.

Не зря про это спорят бесконечно:послушная небесному напутствию,душа — это витающее нечто,заметное нам только по отсутствию.

Любое сокрушительное игокончается, позора не минуя,подпоркой, где возносится квадрига,ничейную победу знаменуя.

Не только из дерева, камня, гвоздейтюремные сложены своды —сперва их возводят из чистых идейо сути и смысле свободы.

Те, кто обивает нам пороги,те, кто зря стучится в наши двери, —выяснится позже, что пророки,первые по вере в новой эре.

Всегда в июле неспростаменя мыслишка эта точит:вот летний день длиннее стал,вот жизнь моя на год короче.

Забавная подробность мне видна,которую отметил бы я плюсом:в делах земных и Бог, и Сатанаотменным обладают оба вкусом.

Куда чуть зорче ни взгляни —везде следы вселенской порчи;чем мысли глубже, тем онитемнее, тягостней и горче.

Много еще черного на светевыползет чумой из-под обломков:прах и пепел нашего столетиярадиоактивен для потомков.

Я разумом не слишком одарен,однако же теперь, на склоне дней,я опытом житейским умудрен.Отнюдь не став от этого умней.

Умом нисколько не убогие,но молят Бога люди многие,трепя губами Божье имя,как сосунки — коровье вымя.

Прости мне, Боже, мой цинизм,но я закон постиг природный:каков народный организм,таков, увы, и дух народный.

В морали, это знает каждый,нужна лишь первая оплошка;нельзя терять невинность дваждыили беременеть немножко.

В любом из насвитает Божий духи бродит личный бесна мягких лапах,поэтому у сказанного вслухбывает соответствующий запах.

Часто сам себе необъясним,носит человек в себе, бедняга,подло поступающее с нимнекое глухое альтер-Яго.

Подлинного счастьяв мире мало,с этим у Творца ограничения,а кого судьба нещадно мяла —счастливы уже от облегчения.

Мир иллюзий нам отечество —всё, что кажется и мнится;трезвый взгляд на человечество —это почва, чтобы спиться.

А кроме житейских утех, —негромко напомнит мне Бог, —еще ты в ответе за тех,кому хоть однажды помог.

В одном лишьуравнять Господь решили гения, и темного ублюдка:в любом из нас гуляние душизависит от исправности желудка.

Увы, но играм интеллектаизвечно всюду не везло:всегда являлся некий некто,чтоб их использовать во зло.

Пока живем и живы — мы играем;до смертной неминуемой порыто адом озаренные, то раем,мы мечемся в чистилище игры.

Только с возрастомгрустно и острочасто чувствует честный простак,что не просто все в мире непросто,но и сцеплено как-то не так.

Реки кровимы пролили на планете,восторгаясь, озаряясь и балдея;ничего не знаю гибельней на свете,чем высокая и светлая идея.

В наших каменныхтесных скворечниках,где беседуют бляди о сводниках,Божий дух объявляется в грешникахнесравненно сильней,чем в угодниках.

Я не трачусь ревностно и потно,я живу неспешно и беспечно,помня, что еще вольюсь бесплотнов нечто, существующее вечно.

В коктейле гнева, страха, злобы, —а пьется он при всяком бедствии —живут незримые микробы,весьма отравные впоследствии.

От первой до последнейнашей нотымы живы без иллюзий и прикраслишь годы,когда любим мы кого-то,и время,когда кто-то любит нас.

У зла такая есть ползучестьи столько в мыслях разных но,что, ненароком и соскучась,легко добро творит оно.

Есть мера у накала и размахаспособностей — невнятная, но мера,и если есть у духа область паха,то грустен дух от холодности хера.

С чего, подумай сам и рассуди,душа твоя печалью запорошена?Ведь самое плохое — позади.Но там же все и самое хорошее.

Дыхание растлительного ядаимеет часто дьявольский размах:бывают мертвецы, которых надоубить еще в отравленных умах.

Формулы, при нас еще готовые,мир уже не примет на ура,только народятся скоро новыедемоны всеобщего добра.

Возможность новых приключенийтаят обычно те места,где ветви смыслов и значенийрастут из общего куста.

Педантичная рассудочностьдаже там, где дело просто,так похожа на ублюдочность,что они, наверно, сестры.

Много благав целебной способностизабывать, от чего мы устали,жалко душу,в которой подробностидо малейшей сохранны детали.

В истории нельзя не удивиться,как дивны все начала и истоки,идеи хороши, пока девицы,потом они бездушны и жестоки.

Падшие ангелы, овцы заблудшие,все, кому с детствани в чем не везло, —это заведомо самые худшиеиз разносящих повсюдное зло.

Зря в кишении мы бесконечномдребезжим, как пустая канистра;вечно занятый — занят не вечным,ибо вечное — праздная искра.

Я научность не нарушу,повторив несчетный раз:если можно плюнуть в душу —значит, есть она у нас.

Нечто я изложу бессердечное,но среди лихолетия шумногодаже доброе сеять и вечноенадо только в пределах разумного.

Всегда витает тень останковот мифа, бреда, заблуждения,а меж руин воздушных замковеще гуляют привидения.

Все восторги юнцов удалых —от беспечного гогота-топота,а угрюмый покой пожилых —от избытка житейского опыта.

В этом мире, где смыслы неясны,где затеяли — нас не спросили,все усилия наши — напрасны,очевидна лишь нужность усилий.

Известно веку испокони всем до одного:на то закон и есть закон,чтоб нарушать его.

Так как чудомГосподь не гнушается,наплевав на свои же формальности,нечто в мире всегда совершаетсявопреки очевидной реальности.

Искусство — наподобие куста,раздвоена душа его живая:божественное — пышная листва,бесовское — система корневая.

Вот нечто, непостижное уму,а чувством — ощутимое заранее:кромешная ненужность никому —причина и пружина умирания.

Свято предан разум бедныйсказке письменной и устной:байки, мифы и легендынам нужнее правды гнусной.

Страдания и муки повсеместныеоднажды привлекают чей-то взгляд,когда они уже явились текстами,а не пока живые и болят.

От вина и звучных лирдико множатся народы;красота спасла бы мир,но его взорвут уроды.

Забавное пришло к нам испытание,душе неся досаду и смущение:чем гуще и сочнейу нас питание,тем жиже и скуднейу нас общение.

Несчастны чуть ли не с рождения,мы горько жалуемся звездам,а вся печаль — от заблуждения,что человек для счастья создан.

Когда мы раздражаемся и злы,обижены, по сути, мы на то,что внутренние личные узлыснаружи не развяжет нам никто.

Пока, пока, мое почтение,приветы близким и чужим…Жизнь — это медленное чтение,а мы — бежим.

А пока мы кружим в хороводеи пока мы пляшем беззаветно,тление при жизни к нам приходит,просто не у всех оно заметно.

Словами невозможно изложить,выкладывая доводы, как спички,насколько в этой жизни тяжко житьи сколько в нас божественной привычки.

Я бы мог, на зависть многих,сесть, не глянув, на ежа —опекает Бог убогих,у кого душа свежа.

Мне лезет в голову охальствопод настроение дурное,что если есть и там начальство —оно не лучше, чем земное.

Никто не в силах вразумительноистолковать устройство наше,и потому звучит сомнительномечта о зернах в общей каше.

Мир хочет и может устроиться,являя комфорт и приятство,но правит им темная троица —барыш, благочестие, блядство.

Давным-давно уже замеченолюдской молвой непритязательной,что жить на свете опрометчиво —залог удачи обязательной.

Мы и в познании самомвсегда готовы к темной вере:чего постичь нельзя умом,тому доступны в душу двери.

А жалко, что на пире победителей,презревших ради риска отчий кров,обычно не бывает их родителей —они не доживают до пиров.

Споры о добре,признаться честно, —и неразрешимы, и никчемны,если до сих пор нам не известно,кто мы в этой жизни и зачем мы.

Пути судьбы весьма окружны,и ты плутать ей не мешай;не искушай судьбу без нуждыи по нужде не искушай.

Я вижу, глядя исподлобья,что цепи всюду неослабны;свободы нет, ее подобьявезде по-своему похабны.

Боюсь, что Божье наказаниепридет внезапно, как цунами,похмелье похоти познанияуже сейчас висит над нами.

Молчат и дремлют небеса,внизу века идут;никто не верит в чудеса,но все их тихо ждут.

Предел земного нахождениявсегда означен у Творца:минута нашего рождения —начало нашего конца.

Хотя я мыслю крайне слабо,забава эта мне естественна;смешно, что Бог ревнив, как баба,а баба в ревности — божественна.

Числим напрасномы важным и главным —вызнать у Бога секрет и ответ:если становится тайное явным,то изменяется, выйдя на свет.

Похожи на растения идеи,похожи на животных их черты,и то они цветут, как орхидеи,то пахнут, как помойные коты.

Бежать от века невозможнои бесполезно рваться вон,и внутривенно, и подкожносудьбу пронизывает он.

Стихийные волны историинесут разрушенья несметные,и тонут в ее акваториинесчетные частные смертные.

Здоровым душам нужен храм —там Божий мир уютом пахнет,а дух, раскрытый всем ветрам, —чихает, кашляет и чахнет.

Природа почему-то захотелав незрячем равнодушии жестоком,чтоб наше увядающее телотомилось жизнедеятельным соком.

Развилка у выбора всякогодвоится всегда одинаково:там — тягостно будет и горестно,там — пакостно будет и совестно.

С переменой настроения,словно в некой детской сказке,жизни ровное струениеизменяется в окраске.

Наши головы — как океаны,до сих пор не открытые нами:там течения, ветры, туманы,волны, бури и даже цунами.

Устроена забавно эта связь:разнузданно, кичливо и успешномы — время убиваем, торопясь,оно нас убивает — непоспешно.

Уставших задыхаться в суете,отзывчиво готовых к зову тьмы,нас держат в этой жизни только те,кому опора в жизни — только мы.

Хоть пылью все былое запорошено,душа порою требует отчета,и помнить надо что-нибудь хорошее,и лучше, если подлинное что-то.

Тихой жизни копошение —кратко в юдоли земной,ибо жертвоприношениеБог теперь берет войной.

Не разум быть повыше мог,но гуще — дух добра,когда б мужчину создал Богиз женского ребра.

Хоть на ответ ушли года,не зря душа ответа жаждала:Бог есть не всюду, не всегдаи существует не для каждого.

Все твари зла — их жутко много —нужны по замыслу небес,ведь очень часто к вере в Боганас обращает мелкий бес.

Я вдруг понял —и замер от ужаса,словно гнулись и ехали стены:зря философы преют и тужатся —в Божьих прихотях нету системы.

Покуда все течет и длится,свет Божий льется неспростаи на высокие страницы,и на отхожие места.

Как бы ни было зрение остро,мы всего лишь наивные зрители,а реальность и видимость — сестры,но у них очень разны родители.

Когда устали мы резвитьсяи чужды всякому влечению,ложится тенями на лицапечать покорности течению.

По жизни понял я, что смог,о духе, разуме и плоти,а что мне было невдомек —душа узнает по прилете.

На торжествах любой идеи,шумливо празднуя успех,различной масти прохиндеивздымают знамя выше всех.

Дабы не было слово пустымв помогании душам пропащим,чтобы стать полноценным святым,надо грешником быть настоящим.

Когда б достало мне отвагисказать мораль на все века,сказал бы я: продажа шпагинемедля тупит сталь клинка.

Веря в расцвет человеческой участи,мы себе искренне врали,узкие просеки в нашей дремучести —это круги и спирали.

Давно томят меня туманныесоображения о том,что все иллюзии гуманные —смешными кажутся потом.

Звуков симфония, зарево красок,тысячи жестов ласкательных —у одиночества множество масок,часто весьма привлекательных.

От жизни утробной до жизни загробнойобидно плестись по судьбенизкопробной.

Природы пышное убранствосвидетельствует непреложно,что наше мелкое засранствоей безразлично и ничтожно.

Страх бывает овечий и волчий:овцы блеют и жмутся гуртом,волчий страх переносится молчаи становится злобой потом.

Прекрасна образованная зрелость,однако же по прихоти небесневежество, фантазия и смелостьродили много более чудес.

Сценарист, режиссер и диспетчер,Бог жестокого полон азарта,и, лишь выдохшись, жизни под вечер,мы свободны, как битая карта.

При Творце с его замашками,как бы милостив Он ни был,мир однажды вверх тормашкамивсе равно взлетит на небо.

Одни летят Венеру посмотреть,другие завтра с истиной сольются…На игры нашимолча смотрит смертьи прочие летающие блюдца.

Чувствую угрюмое томление,глядя, как устроен белый свет,ведь и мы — природное явление:чуть помельтешили — и привет.

Мне любезен и близок порядок,чередующий пламя и лед:у души за подъемом — упадок,за последним упадком — полет.

Киснет вялое жизни течение —смесь докуки, привычки и долга,но и смерть — не ахти приключение,ибо это всерьез и надолго.

Птицу видно по полету,