Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века
Нина стояла и думала, о чем сказала Зиночка, и ей почему-то хотелось заплакать. Но она умела взять себя в руки. Вот она уже стоит на газетке, чем-то похожая на бетонно-блочную статую «Родина-мать», что во множестве сооружены вдоль наших шоссейных дорог, — стоит такая же суровая, только без одежды, с тем самым выражением несгибаемой уверенности, скорби и поруганного жизнелюбия.
4В первую брачную ночь Нина готова была честно и самоотверженно отдаться законному мужу. Но молодые сразу столкнулись с проблемой подсвинка, который к тому же непроизвольно превращался в яро вздыбившегося вепря. Нина пошла по подругам. Одна просто сказала:
— Да потерпи. Не мыло — не измылится.
Нина объяснила, что общие рецепты тут не подходят и показала на руках. Подруга сразу взяла свои слова обратно. Другая подруга посоветовала купить сушки.
— Да ты что? Зачем?
— А чтобы его, значит, окольцевать.
Нина и этой подруге объяснила свою проблему подробней, и та поняла, что речь должна идти как минимум о бубликах. Два дня Коля жену не трогал, но в последний день отпуска (по случаю женитьбы давали трое суток) молодые решились. Опыт с бубликами — а Нина, краснея, купила их на углу в кондитерской полтора кило — с треском провалился, так как бублики разламывались пополам и на четвертушки при самых осторожных попытках кольцевания. Железный обруч, которым пытались укротить распалившегося Колиного быка, оказался всего лишь кольцом для его ноздрей. Но что было делать? Между тем Колин зверь один раз совершенно вышел из-под контроля и ринулся сам на приступ Нининой цитадели. Вопль. Вспышка боли. Проникающее ранение. Ужас при одной мысли о…
С тех пор Нина, можно сказать, не подпускала Колю к себе, говоря, что он там ей опять все разворотит. Нину и вправду преследовал кошмар той ночи, когда ей казалось, что ее терзает там, внизу, какой-то шершавый, пупырчатый стоголовый и стозевный дракон, и из этих глоток вырываются, жгут языки пламени, и кусают, и рвут ее плоть… Это было ужасно!
Последний раз она подпустила его к себе четыре года назад в день 23 февраля. Вы удивитесь, господа, вы, избалованные любовью и, возможно, даже тяготящиеся известным бременем в отношении исправного исполнения супружеского долга, но, господа, войдите в положение моего героя, которого обрекли на голодный паек любви… И, представьте, этот блокадник к тому же нравственно не был способен к изменам. Да, да, за все время был какой-то один раз, да что я — полраза, когда было что-то похожее на жалкую попытку, и то давно, в ведомственном подмосковном пансионате в Звенигороде.
Я уже рассказывал, как относились к нему женщины в родном учреждении. Молоденькие вроде Симы его в упор не замечали, семейные — сочувствовали, жалели: ведь всегда видно неухоженного и нецелованного — ни на ночь, ни с утра — мужика.
И только иногда на улице или в транспорте, случалось, самые роскошные и порочные женщины города, даже мельком увидев этого жалковатого и идущего чуть враскорячку Колю, чутьем истых распутниц прозревали в нем короля. Особой тайнописью взгляда они посылали ему знаки привета, они, жрицы храма Приапа, плотоядные служанки тяжелого эроса, трудоголики альковных оргий, они, они, падкие до наслаждений, не ведающие пресыщения, неусыпные следопыты ночи, одержимые дегустаторы изощренного сладострастия.
Смешно сказать, но у Коли, ко всему прочему, был еще некий бзик редко встречающегося свойства: он считал близость с женщиной какой-то недоработкой природы, чем-то не то чтобы неприличным и некрасивым, а механистическим, даже машинным. Мудрое любовное опьянение не совсем снимает технологическую некорректность полового акта. Ему иногда казалось: иная хрупкая стеснительная женщина от этой экзекуции может просто умереть, сделаться жертвой увечья и душевной травмы. Будь его воля, он бы последнюю и самую интимную близость вывел из-под одеяла, из мглы ночи на свет. Ну почему природа не устроила все как-нибудь иначе? Беременность могла бы происходить не так, как сейчас, а от прикосновения, например, мочками уха, или касаниями виска о висок, или особым условным сплетением пальцев рук влюбленных, что приводило бы их в экстаз (экстаза Коля не отрицал) — только не это грубое вульгарное вторжение в чужую телесную среду. Коля в своих сомнениях не доходил до мысли о непорочном зачатии, но кружил где-то близко, вокруг… Он мечтал о чистоте отношений, и все бы ничего, если бы не выходило это у него как-то уж очень тоскливо, бескрыло. Что же до Нины, то она не понимала и не разделяла Колиного желания, смотрела на его блеклую страсть трезвыми неотзывчивыми глазами, и неудивительно, что в эти минуты он казался ей бычком, одуревшим от запаха случки.
Как-то на неделе Нина сказала Коле, что профсоюз послал ее на учебу. Это были курсы менеджеров ресторанного сервиса.
— Надо расти, Коля, — сказала Нина. — Что ж, всю жизнь на раздаче?.. У меня это, Коля, последний шанс. Буду знаешь кем? Метрдотелем.
С этой учебой Нина совсем забросила Колю. Она ему даже еду не всегда на плите утром оставляла. Правда, он продолжал иногда приходить к ней в заводскую столовую, посидит, поест, перекинется парой слов с Зиной или бабой Нюрой или с молоденькой Зиной, дождется конца смены, вместе с Ниной едут домой. Но близости у них по-прежнему не было.
5Сам себя Коля уже давно привык считать уродом. Сколько он себя помнил, всегда у него с этим были сложности. Детские трусики, которые мама поначалу покупала Коленьке в каком-нибудь «Детском мире» в отделе дошкольников его возрастной категории, просто не налезали на мальчика и рвались спереди не по швам. Проклятая проблема лишила ребенка многих радостей раннего детства. После единственного случая мама больше никогда не позволяла ему играть голеньким на речке, как это делали все его сверстники, потому что в тот первый и единственный раз все дети сразу обступили несчастного мальчика, забросив все свои игры и забавы, а мамы девочек оттаскивали своих чад подальше прочь, закрывали им ладонью глаза, которые за миг до этого оглядывали диковинного мальчика с какой-то недетской печально-завороженной недоуменной тревогой. Кое-кто из них начинал плакать.
Да и взрослые дяди на пляже ввиду Колиной наготы как-то нервничали в окружении своих женщин, двусмысленно хмыкали, переглядывались с ними со сложным чувством надменности и ущемленности.
Во всяком случае, в тот далекий день на реутовском пляже этот маленький дегенерат на кривоватых ножках, не ведая о том, внес в отношения нескольких пар мертвящую порчу разлада. Это прозвучит дико, господа, но три пары любовников из-за него через несколько месяцев распались. О, они, конечно, не подозревали, что тлетворный вирус подхватили там, у реки, когда они и их партнерши увидели колченогого маленького сатира, тайно, непредумышленно, из-за кулис подсознания отравлявшего им ночи ядом сравнения…
Однажды он и одну свою родственницу чуть не до смерти напугал. Ему было лет восемь, когда его отправили на лето из Реутова в деревню к незамужней маминой сестре тете Лене, то ли сельской учительнице, то ли аптекарше. Подошел банный день, тетя Лена налила на кухне кипятка в корыто, разбавила холодной водой, попробовала рукой — нормально, сказала Коле, чтоб раздевался и голышом залезал в корыто с ногами. Коля залез в воду, брызгался, шалил, тетя Лена пышно намылила мочалку, подошла к мальчику — он стоял, повернувшись к ней худенькой спинкой, ножки эти его кривоватые, попка впалая… «В городе их совсем доходягами делают», — думала тетя и с сердечной тоской терла тельце племянника лыковой мочалкой, сдувая у себя с глаз выбившиеся из-под косынки волосы… В легком забытьи, в облаке пара она воображала, что это она своего сына неродившегося моет-ласкает, и хорошо ей было там на кухне, отрадно. Жестковатые лыковые ленточки в кипятке упрели, размякли, прилипали к спинке мальчика. Тетя набрала в ковш теплой воды из таза, смыла с Коли мыльные наползни и разводы и машинально повернула его к себе передом, чтобы намылить, и остолбенела. Она сначала прикусила соленый ноготь на руке, потом заметалась по кухне, бросила мочалку на пол, выбежала из дома в огород и села колом на грядку: так выбил ее из колеи невинный Колин поросенок, причем сразило молодую аптекаршу тогда не что-нибудь, не размеры или что подобное, а нелепая обделенность ее одинокой бесполой жизни в деревне.
Ночью Колю разбудили всхлипы из комнаты тети. Он послушал, ему тоже стало страшно, он сначала стал всхлипывать просто так, за компанию, понарошку, а потом ему стало страшно по-настоящему, и чем меньше он понимал, отчего ему стало горько, обидно и страшно, тем обиднее и горше ему было.
Мама Коли, ее сестра Лена недоумевали. У мужа Колиной мамы, то есть у Колиного отца, по этой части все было более чем скромно. Сестра Колиной мамы тетя Лена была до аптеки учительницей биологии и выразила догадку, что в Колю запрыгнул чей-то прадедушкин ген. Ген-то, может, и прыгает, но я-то точно знаю, откуда у Коли Савушкина в подбрюшье вылупился его феномен. Все, господа, от бедности при социализме. Потому что жили Савушкины в своем Реутове впятером на восьмиметровой площади — отец будущего Коли с женой, будущей Колиной мамой, ее мать, будущая Колина бабушка Любовь Алексеевна Милованова, ее дочь Лена, сестра, значит, будущей Колиной мамы, и ее сожитель Тимофей. Хоть и делили они на ночь эту комнатку висячими на веревках одеялами как бы на три смежные комнатки, а все ж малейший скрип был слышен, малейший шорох вынуждал затаить дыхание и настороженно застыть в самый неподходящий момент. Сестра будущей Колиной мамы училась тогда в педвузе, так вечером она выходила готовиться к лекциям под фонарь на скамейке возле остановки автобуса. Старуха Милованова на полу меж матрацев и вещей прокладывала для хождения тропу, которую называла «волчьей». Больше всего она любила, когда утром все уходили на работу и учебу, убрав на шкаф постельные принадлежности. Попив чая на подоконнике, старуха брала палку и ходила по комнате, наслаждаясь простором и тем, что не надо смотреть под ноги на свою волчью тропу.
