Сергей Волков - Дети пустоты
А вот Шуня так и не оттаяла. Она как тень себя прежней. Ходит, сидит, спит — и все. Раньше постоянно болтала о чем-то, смеялась, прыгала-скакала. А теперь молчит. И глаза мутные. Тёха покупает ей конфеты, лимонад, булочки всякие — не ест. Однажды, мы только из Хабаровска выехали, сказала:
— Я вина хочу.
— Хватит тебе вина, — ответил Тёха.
И все, поговорили.
В конце концов нам везет — возле деревообрабатывающего комбината мы знакомимся с водителем китайского автобуса «Хайгер», который завтра утром едет на Красный Кут. Это в сорока километрах от Таежного. Тёха дает водиле задаток — пятьсот рублей. Еще пятьсот обещает в конце пути. Водила, конопатый мужичонка ростом чуть выше Шуни, рад до задницы. Тут, видать, с работой у людей напряг.
Ночуем мы на станции, в комнате матери и ребенка, на мягком пыльном ковре. Деньги прямо чудеса творят с людьми. Еще минуту назад угрюмая тетка-дежурная и смотреть на нас не хотела, а сейчас бегает вокруг, как наседка:
— Ой, ребятки, а может, вам обогреватель еще один принести? А чайку?
— Нам бы помыться, — говорит Тёха.
— Сто рублей! — Глазки дежурной светятся от радости, как лампочки.
***В Красном Куте берем машину, сто тридцать первый «ЗИЛ» с будкой. Просто нанимаем, как такси.
— А зачем вам в Таежный? — хмуро интересуется бородатый водитель.
— Чтобы ты эти шесть сотен заработал, — в тон ему отвечает Сапог.
Тёха с Шуней садятся в кабину, мы грузимся в будку. Старые, драные сиденья, сквозь дыры в обивке торчит желтый поролон. Повсюду пятна машинного масла, на полу лежит свернутый буксировочный трос, лом, две лопаты. В углу, у двери — чугунная печка. Суставчатая труба выходит в дыру у самой крыши будки. Наверное, здесь ездят работяги, ремонтники какие-нибудь или монтажники.
«ЗИЛ» ревет в подъем. За мутными окнами проплывают заснеженные сопки, густо поросшие тощими лиственницами. Пейзаж унылый и тревожный. Быть может, тут хорошо летом. Я ловлю себя на том, что ожидал другого. Серые дома Красного Кута, серые заборы, серый снег и серое небо конкретно испортили мне настроение. Впрочем, не только мне — Сапог с Губастым тоже выглядят какими-то пришибленными. Мы все нервничаем.
Начинается последний этап нашего путешествия.
Дорога до Таежного, вопреки моим опасениям, оказывается вполне сносной. Проходит часа полтора, и мы видим за окнами дома поселка. Он лежит между двумя сопками, весь утонувший в сугробах. «ЗИЛ» останавливается. Открываю дверцу, выпрыгиваю в снег.
Приехали.
Стоим на обочине, озираемся. Поселок выглядит нежилым. Много домов разрушено, сквозь дыры в крышах видны ребра стропил. Телеграфные столбы стоят без проводов. Заборы повалились. И главное — нигде не видно людей. Водила закуривает.
— Это че, Таежный? — растерянно спрашивает Губастый.
— Он самый, — и, сплюнув на колесо, водила лезет в кабину.
— Э, стой! — кидается к машине Сапог. — А улица Комсомольская где?
— Там, — машет из окна в дальний конец поселка водила. — Все там. Тут брошенный район.
Урча, словно сытый кот, «ЗИЛ» разворачивается и уезжает.
Мы идем по дороге. Откуда-то появляется собака, рыжая, с подпалинами. Даже издали видно, что она голодная. Собака идет за нами. Вскоре к ней присоединяется еще одна, потом еще. Начинает быстро темнеть.
— Если людей не найдем, — быстро говорит Тёха, оглядываясь на собак, — будем искать дом, чтобы ночевать.
Затопленный сумерками брошенный район остается за спиной. Поднимаемся на небольшой пригорок и видим сверху то, что осталось от Таежного, — десятка полтора домов, сгрудившихся у подножия сопки. Тут явно есть жизнь — видны машины, снег истоптан, исчерчен темными колеями. И главное — в домах светятся окна. До нас доносится тихое гудение двигателя, потом слышится хлопок двери, стук топора и треск раскалываемых дров.
— Ну, идем, что ли? — Сапог первым начинает спускаться с пригорка.
Мы идем следом. Как-то сразу, еще издали, становится понятно, куда нам надо. Большая территория огорожена высоким, добротным забором. Ворота, на них большая вывеска: «Добро пожаловать!» За забором торчат коньки крыш двух крытых шифером домов.
Тёха несколько раз бьет кулаком в ошкуренные, проолифленные доски. Со стуком распахивается окошечко-гляделка.
— Кто такие? — сочным басом интересуются из-за ворот.
— Мы вот… По приглашению! — Губастый тычет в гляделку потрепанную брошюру.
— Откуда? — сурово спрашивает бас.
— Ну, эта… Из Москвы.
— Твою мать! — восхищается бас. — А родители где?
— Нету у нас родителей, — вступает в диалог Тёха. — Мы сами взрослые.
— Это хорошо, ребята, — раздается вдруг у нас за спинами приятный мужской голос. — Это просто замечательно. Виталич, открывай! Нашего полку прибыло…
Глава последняя
Город солнца
Та-дах-та-дах! Та-дах-та-дах! Стучат под полом вагона колеса, скрипят амортизаторы, повизгивают рельсы. Мы снова в пути, мы снова едем. Вот только уже не в купе, не в плацкарте и даже не на жестких скамьях электрички.
Мы сидим на холодном полу товарного вагона. Когда-то в нем возили известку, и белая пыль въелась в деревянные стенки. Людей в вагоне много, человек тридцать. В основном это бичи — так здесь называют бомжей, кочующих по городам и весям в поисках заработка, пропитания и выпивки. Они сидят на корточках или прямо на голых досках, угрюмые, заросшие, одетые в рванину. Кто-то спит, кто-то бездумно смотрит перед собой. Темные лица, темные судьбы. Среди мужчин есть несколько женщин, таких же сумеречных и опустившихся.
Наверное, со стороны и мы тоже выглядим бродягами, может, только одетыми получше. Хотя — почему выглядим? Мы и есть бичи. Юные бичи, проделавшие бесконечно длинный путь через всю страну в надежде обрести свой маленький рай.
Обрели… Точнее, обретаем. Врата уже пройдены, и местный апостол, которого все зовут Цезарь, запер их за нашими спинами большим ржавым ключом.
Это он подошел к нам, когда мы разговаривали со сторожем. Цезарь — самый главный здесь. Рослый, уверенный в себе мужчина в зеленом свитере и пятнистых армейских штанах, заправленных в высокие ботинки. На ремне — кобура с пистолетом и… плетка. Тщательно выбрит, глаза голубые, черты лица правильные. Особых примет нет. Ему подчиняются все и охранники с автоматами, и начальники участков, и водители, и наемные работяги. И мы.
Мы — рабы. Он нам так и сказал, когда ворота открылись и мы вошли внутрь, на территорию, принадлежащую его компании «Экоград». Завел в барак, усадил на нары и, покачиваясь с пяток на носки, будничным тоном объявил:
— Ваша бессмысленная и полная невзгод жизнь закончилась. Отныне вы всегда будете вовремя накормлены здоровой, экологически чистой пищей, одеты по погоде, при необходимости получите медицинскую помощь. У вас будет крыша над головой. Взамен вы обязаны трудиться, ибо труд сделал из обезьяны человека. А вы еще даже не обезьяны, вы — крысы. Но мы научились подстегивать эволюцию…
По бокам от Цезаря стояли двое автоматчиков в камуфляже, и, когда Тёха привстал, они подняли короткие стволы АКСУ.
— Не надо делать глупостей, — улыбнулся Цезарь. — Раб может жить в довольстве и не желать иной доли, если будет честен с господином своим. Еще Сенека — это такой древнеримский философ, вы не знаете, — говорил: «Раб может быть верен, может быть храбр, может быть великодушен, следовательно, может и оказывать благодеяния, ибо это тоже относится к области добродетели». Вдумайтесь в эти слова! Сколько в них прекрасного и глубокого смысла! Боги создали людей разными. Одних — господами, других — рабами. И пока люди придерживались этой доктрины, на планете царил золотой век. Создавались величественные храмы, статуи, писались прекрасные стихи… Великая Римская империя… Впрочем, я увлекся. Запомните: все беды человечества происходят из-за того, что люди в ходе развития так называемой цивилизации получили слишком много свободы. Свобода в конечном итоге и погубит нас. А все потому, что ушел в прошлое самый гуманный и наиболее подходящий для человека общественный строй — рабовладельческий. Я вижу, вы не совсем понимаете меня…
Цезарь сделал паузу, а потом продолжил, уже без пафоса:
— Все просто. Хозяин — в данном случае я — берет на себя всю ответственность за своих рабов — в данном случае вас. Вам больше не придется мучиться с принятием решений — где взять еду, где найти ночлег, как спастись от холода и несправедливости со стороны других людей. Все эти заботы я беру на себя. У меня два высших образования, в том числе юридическое. Я крепко стою на ногах. Ненавижу лицемерие и тупость. Знаю, как обустроиться в этой жизни. И как обустроить других, вас вот, например. Я воплотил в жизнь идеи великих гуманистов — Томмазо Кампанеллы, Томаса Мора, Сен-Симона… Вы же обязаны просто честно трудиться, дабы у меня были материальные возможности содержать вас.
