Кэролин Харт - Письмо из дома

Кэролин Харт

Письмо из дома

Дорогая Гретхен,

Ты сейчас богата и знаменита, объездила весь мир, бывала там, где я никогда не была, встречалась с людьми, которых я никогда не встречу. Один раз я видела тебя по телевизору — ты шла на какой-то пышный вечер в Центре Кеннеди. На тебе было белое атласное платье, а на шее, по-моему, бриллиантовое колье. С тобой рядом шел красивый мужчина…

Глава 1

Ржавая железная калитка отошла от каменной опоры. По камням стелилась по-зимнему бурая виноградная лоза. Тусклый мартовский свет проникал сквозь голые ветки дубов и платанов и отбрасывал тонкие черные тени, четкие, словно нарисованные кистью на японской картине. Я поворошила тростью груду рыжевато-коричневых листьев — одни иссохли и сморщились, будто старые лица, другие насквозь пропитались влагой и пахли грязью, гнилью, тлением. Изрезанная колеями дорога казалась гораздо уже, чем раньше. Когда я была на кладбище в последний раз, то большинство надгробий стояло прямо, не исключая тех, что относились ко временам переселения индейцев. Сейчас многие покосились, а некоторые повалились на землю, и их почти не было видно под листьями. На затененных участка виднелись следы недавнего снегопада.

Я шла медленно, тыкая тростью неровную грунтовую дорогу. Все казалось незнакомым. Наши могилы должны быть здесь… Да, конечно. Плакучей ивы больше нет. Участок нашей семьи я всегда замечала по огромной иве. Она склоняла над ним свои ветви — ослепительно зеленые летом, бурые и голые зимой, — а сейчас на ее месте кривился пень.

С минуту я постояла. Голые ветки дубов и платанов трещали под порывами ветра. Я вздрогнула и порадовалась теплу кашемирового пальто и кожаных перчаток. Потом засунула левую руку в карман и нащупала письмо. Имя отправителя было незнакомо, но я узнала почтовый штемпель. Когда я получила квадратный бежевый конверт, первая мысль была инстинктивной, как дыхание: это письмо из дома. Вторая вызвала дрожь полного изумления. Дом? Я с детства не была в маленьком городке на северо-востоке Оклахомы. Дом…

Открыв конверт, я вынула три листа дешевой бумаги с кричаще яркими розами по краю, исписанные мелкими, почти неразборчивыми каракулями, и чуть было не отшвырнула их, не читая. Меня остановило приветствие: дорогая Гретхен. Уже больше полувека никто не называл меня Гретхен.

Гретхен… Сквозь время я увидела девочку — темноволосую, голубоглазую, худенькую, пылкую, — казалось, что нет никакой связи между ней и пожилой женщиной, решительно шагающей к могилам.

Я вспомнила ту девочку из далекого прошлого.

Гретхен схватила пачку бумаги и толстый карандаш с темным свинцовым грифелем: его острие было достаточно острым, чтобы писать, и достаточно тупым, чтобы не сломаться. Именно так делал мистер Деннис, когда освещал новости городского совета. В ее первый день в «Газетт» он помахал толстой пачкой писчей бумаги: «Это все, что тебе понадобится, Гретхен. Возьми бумагу и пару карандашей, внимательно слушай, делай записи, которые потом сможешь разобрать, и пиши статью быстро».

Ей все еще было странно, подходя к кафе «Виктория», не торопиться заходить внутрь, к знакомым ароматам булочек с корицей, кофе и бекона. Кафе «Виктория» — сейчас она уже почти привыкла к этому названию. Раньше кафе называлось «Пфицер», но после Перл-Харбора, когда заговорили о япошках и фрицах, любителях кислой капусты, бабушка наняла Элвина Хаскинса, и он написал новое название ярко-красным и синим на белом фоне: Кафе «Виктория». Рядом с кассой повесили небольшой американский флаг, а на зеркале за прилавком — фотографии мужчин, ушедших на фронт. Кто угодно мог принести фотографию и бабушка тут же выставляла ее. Люди начинали верить в победу, особенно после наступления, хотя колонны машин, грохотавших по 66-му федеральному шоссе, были длиннее, чем когда-либо, а поезда, лязгающие днем и ночью, все тащили и тащили платформы с танками, грузовиками и джипами. Из открытых окон иногда махали солдаты.

Гретхен нетерпеливо ждала зеленого у светофора на углу Бродвея и Мэйн-стрит. Его установили совсем недавно, и многие водители сигналили, когда им приходилось притормаживать. Из-за этого светофора был большой шум в городском совете, но мэр Буркетт настоял, что он нужен. В конце концов решили, что война изменила все: появилось много машин, люди останавливались в стороне от 66-го федерального, солдаты переходили через Миссурийскую линию из лагеря Краудер, местные жители шли в город за товарами, что еще оставались в магазинах. Каждый день город наводняли толпы людей среднего возраста и стариков. Молодые люди в форме не задерживались надолго — три дня, иногда десять, а потом их части отправлялись дальше. Купить было почти нечего, а у людей имелись деньга за работу для фронта.

Многие жители, как и мать Гретхен, уехали в Талсу на завод «Дуглас». Ее мама хорошо зарабатывала, тридцать пять долларов в неделю. Прежде они и не видели таких денег. Обувной магазин Биллапа закрылся: у мистера Биллапа не хватало товара. Люди просили друзей или родственников достать обувь у Фруга или Брауна-Данкина в Талсе, а на год каждому полагалось только по две пары. На окраине города рядом с мотелем «Сладкие мечты» из хлама от старых сараев и брошенного дома Морриса построили несколько домишек, но бензоколонка мистера Пинкли закрылась. Зато у мистера Макрори она процветала, несмотря на нормирование. Он занимался ремонтом, а ведь у всех были старые автомобили, то и дело требовавшие заботы.

Загорелся зеленый, и Гретхен заторопилась. Ей хотелось бежать, но она сдержалась и просто прибавила шагу. Она, Гретхен Грейс Гилман, направлялась в суд, большое здание из красного песчаника, похожее на замок с эркерами и башенками. В детстве она придумала историю о принцессе, томящейся в башне, и красавце-разбойнике, похожем на Эррола Флинна, что с мечом в руке прыгает с уступа на уступ и освобождает прекрасную деву. Такой сюжет волновал кровь, но разве сравнить детское волнение с тем, что она испытывала сейчас! Теперь она по несколько раз в день бывала в здании суда и в мэрии на Симаррон-стрит. Конечно, о громких делах писали мистер Деннис или мистер Кули, но и Гретхен было с чем поработать. Сегодня утром она первым делом зашла в суд и мэрию. В офисе шерифа проверила записи о ночных звонках, в суде спросила дежурного, не было ли исков, заскочила в окружной отдел регистрации, — может, завели новые дела, — потом просмотрела журнал в полицейском участке. Сейчас она шла в суд и мэрию в последний раз за сегодня. Она уже сдала свои статьи в сегодняшний номер. Крайний срок истекал в час дня, но это время было для последних горячих новостей, телеграфных сообщений с фронта, особенно о боях в Нормандии. С момента высадки американских войск в Европе,[1] на первой странице они печатали карту хода сражения. Гретхен свои статьи обычно сдавала к десяти. Планерку собирали в два.

Она взглянула на их кафе через дорогу. Надо бы вымыть окна. Миссис Перкинс неплохо работала, но не могла — или не хотела — двигаться быстро, как Гретхен. Сама Гретхен так бы и провела лето в кафе, помогая бабушке, если бы не чудо: миссис Джекобс, ее учительница литературы, сказала мистеру Деннису, что Гретхен хочет стать репортером, когда вырастет, и могла бы пригодиться в «Газетт», пока им не хватает сотрудников из-за войны. Когда призвали Джо Боба Террела, миссис Джекобс посоветовала девочке попросить работу. Гретхен надела свое любимое платье в стиле альпийской крестьянки, — желто-белое в клетку с аппликациями из морских звезд на плечах и подоле и белой отделкой на горловине, поясе и юбке, — короткие белые перчатки и желтую соломенную шляпу. У нее не было хороших летних туфель, поэтому она начистила свои белые босоножки и надеялась, что мистер Деннис не заметит вытершиеся ремешки. Тот майский день она никогда не забудет, даже за тысячу миллионов лет. Уроки почти закончились, и миссис Джекобс отпустила ее с последнего. Уже было жарко, столбик термометра поднялся к тридцати. Все говорили, что лето 44-го будет жарким. Но Гретхен не могла и припомнить лета, которое бы не было жарким и сухим, — лета, когда ветер не гонял бы по городу пыль, скрывающую дома и превращающую небо в чумазый апельсин. В кафе они протирали все влажной тряпкой, но пыль все время проникала в кабинки, на столы и стулья, и даже дома везде лежал тонкий слой пыли.

В тот майский день пыли не было. Небо сияло острым, ярким, чистым синим цветом, и Гретхен крепко придерживала шляпу на голове: оклахомский ветер сгибал деревья и разбрасывал мусор по улицам. Добравшись до офиса «Газетт», она уставилась на дверь и вдруг так перепугалась, что чуть не убежала. Разве она справится? Она была редактором школьной газеты «Вой волка», и миссис Джекобс хвалила ее заметки. Одну из них, о Милларде, она послала на межшкольный конкурс. После победы в этом конкурсе Гретхен ощутила и радость, и счастье, и грусть. Миллард гордился бы ею. Миссис Джекобс посоветовала Гретхен вырезать все свои заметки — она их называла «вырезки» — и показать мистеру Деннису.