Гийом Мюссо - Бумажная девушка

— Это понятно.

— Но есть еще и воображаемый мир — мир литературы и вымысла. Там до недавнего времени жила Билли.

Для большей убедительности я нарисовал табличку:

— Продолжай, — потребовал Мило.

— Как ты сам сказал, Билли пересекла границу между двумя мирами благодаря типографской ошибке. Сто тысяч бракованных экземпляров книги открыли ей дверь в другое измерение.

Мило одобрительно хмыкнул.

— И вот, попав в непривычное окружение, Билли стала терять силы.

Мило подскочил.

— Значит, единственная возможность не дать ей умереть здесь — это найти последний бракованный экземпляр…

— А чтобы отправить ее обратно, надо написать третий том. Так она сможет вернуться туда, откуда пришла.

Мило с интересом рассматривал схему, но его явно что-то смущало.

— До тебя так и не дошло, почему третий том позволит ей вернуться домой?

— Честно говоря, нет.

— Ладно, слушай. Объясняю еще раз. Как по-твоему, кто создает воображаемый мир?

— Конечно, ты! Ну, то есть писатель.

— Ты прав. Но я проделываю лишь половину работы.

— А вторую кто?

— Читатель…

Мило озадаченно посмотрел на меня.

— Вот смотри, что написал Вольтер в тысяча семьсот шестьдесят четвертом году, — сказал я, показывая свои записи.

Склонившись над блокнотом, он прочитал вслух:

— Самые нужные книги — это те, в которых половину читатели додумывают сами.

Я вскочил из-за стола и принялся убеждать его:

— Давай подумаем, что такое книга. Всего-навсего определенная последовательность букв. Чтобы рассказ стал рассказом, недостаточно поставить финальную точку. У меня в столе лежит несколько незаконченных произведений, но они мертвы, ведь их никто не видел. Книга оживает благодаря читателю. Именно он вдыхает в повествование жизнь, создавая у себя в голове воображаемый мир, в котором существуют персонажи.

Нашу беседу прервала страдающая от безделья библиотекарь. Она принесла Мило чашку горячего шоколада со специями. Сделав глоток, мой друг заметил:

— Каждый раз, когда очередной роман выходит в продажу и начинает жить своей жизнью, ты говоришь, что больше он тебе не принадлежит…

— Так оно и есть! Книга принадлежит читателю. Он перехватывает инициативу: поселяет персонажей в своем воображении, по-своему интерпретирует некоторые пассажи, находя те смыслы, о которых я даже не задумывался. Но все это часть игры!

Мило внимательно слушал и строчил в моем блокноте:

Я не сомневался в своей теории, ведь я всегда считал, что книга по-настоящему рождается, лишь попав в руки читателей. Едва научившись складывать буквы, я пытался проникнуть как можно глубже в воображаемый мир любимых книг: предвосхищал события, высказывал тысячи предположений, пытался опередить автора, а перевернув последнюю страницу, придумывал продолжение истории. Читательская фантазия позволяет тексту выйти за границы напечатанного и обрести настоящую жизнь.

— То есть ты считаешь, что писатель и читатель вместе создают воображаемый мир?

— Мило, это не я так считаю, а Умберто Эко! И Жан-Поль Сартр!

Я протянул открытую книгу и показал ему подчеркнутую фразу: «Чтение — это соглашение о великодушии между автором и читателем. Оба доверяют друг другу и друг на друга рассчитывают».

— Но в чем конкретно это выражается?

— Все очень просто. Я напишу новый роман, но только когда первые читатели откроют его для себя, Билли вернется из реального мира в воображаемый.

— Значит, нельзя терять ни секунды. Я должен во что бы то ни стало отыскать книгу. Это единственное, что позволит Билли продержаться, пока ты работаешь, — сказал Мило, садясь за компьютер.

Он зашел на сайт «Мексикана Эйрлайнс».

— Ближайший рейс в Лос-Анджелес через два часа. Если успею, к вечеру буду в Мак-Артур-Парке.

— Зачем тебе туда?

— Если хочешь отвезти Билли в Париж, надо срочно сделать ей фальшивый паспорт. У меня остались кое-какие связи, пришло время воспользоваться ими…

— А как же машина?

Мило открыл дорожную сумку, достал несколько пачек банкнот и разделил их на две равные части.

— Сегодня утром ее забрал подручный Йошиды Мицуко. Это все, что я смог вытрясти из него. Надеюсь, на несколько недель хватит.

— У нас же больше ничего не осталось!

— Да, а надо ведь еще расплатиться с долгами. Придется работать лет двадцать, просто чтобы не сесть в тюрьму.

— Хм, ты об этом не говорил.

— Думал, сам догадаешься.

Я решил немного успокоить Мило:

— Сейчас главное — спасти жизнь. Думаю, это достаточно благородное занятие.

— Тут ты прав. А по-твоему, стоит выворачиваться наизнанку ради этой Билли?

— Думаю, да. Это наш человек, — с трудом подбирая слова, ответил я. — Мне кажется, она могла бы быть членом «семьи», которую мы с тобой и Кароль придумали себе. Она как мы: за защитным панцирем скрывается нежная добрая душа, эдакая болтушка с чистым сердцем, которую жизнь изрядно потрепала.

Мы с Мило обнялись на прощание. На пороге он обернулся и спросил:

— Ты сможешь написать роман? Я думал, ты сейчас не в том состоянии.

Я взглянул в окно: огромные серые тучи закрывали горизонт, отчего пейзаж напоминал сельскую местность в Англии.

— У меня нет выбора, — ответил я, закрывая блокнот.

29

Когда мы вместе

Замерзнув ночью, я встал и накрыл его вторым одеялом.

Аэропорт Шарля де Голля

Воскресенье, 12 сентября

Таксист уверенно схватил чемодан Билли и швырнул в багажник прямо на мою сумку с компьютером. В «Приусе»-гибриде радио орало так громко, что пришлось три раза повторить адрес.

Машина отъехала от терминала и вскоре застряла в пробке на окружном бульваре.

— Добро пожаловать во Францию, — подмигнул я Билли.

Она только пожала плечами.

— Тебе не удастся испортить мне удовольствие. Я всю жизнь мечтала побывать в Париже.

Несколько километров автомобиль тащился еле-еле, потом, добравшись наконец до ворот Майо, помчался по авеню Де ля Гранд-Арме и выехал на круглую площадь в начале Елисейских Полей. Билли сидела с открытым ртом. Она как ребенок рассматривала Триумфальную арку, «самую прекрасную в мире улицу» и непревзойденной красоты площадь Согласия.

Я несколько раз летал с Авророй в Париж, но почти ничего там не видел. Моя бывшая возлюбленная жила урывками между концертами и самолетами, у этой кочевницы не находилось времени даже показать мне родной город. Мы ни разу не задерживались здесь дольше чем на два-три дня, а большую часть времени проводили в ее элегантной квартире на улице Лас Касес, рядом с церковью Святой Клотильды. Поэтому я успел изучить лишь несколько улиц шестого и седьмого округов да десяток ресторанов и модных галерей, куда Аврора таскала меня.

Мы пересекли Сену, выехали на Левый берег и свернули с набережной в районе музея Орсе. При виде колокольни и контрфорсов церкви Сен-Жермен-де-Пре я догадался, что мы почти приехали (квартиру я снял через Интернет, будучи в Мексике). Действительно, еще несколько поворотов — и таксист высадил нас у дома номер пять по улице Фюрстемберг, рядом с небольшой круглой площадью со старинными магазинчиками в каждом доме. Ничего очаровательнее я в жизни не видел.

На небольшом газоне в центре площади стоял фонарь с пятью стеклянными шарами в окружении четырех павловний. Темно-синие черепичные крыши блестели на солнце. От тихой площади лучами расходились узкие улочки. Этот романтичный уголок, казалось, сошел прямиком с рисунков Пейне.

Прошел год, но я прекрасно помню, как Билли выходит из машины и смотрит на все горящими от восхищения глазами. Тогда я еще не знал, что предстоящие несколько недель станут самыми прекрасными и самыми печальными в моей жизни.

Общежитие для девочек

Кампус Университета Беркли

Калифорния

— Тебе посылка! — крикнула Ю Чан, входя в комнату, которую с начала учебного года делила с Бонни дель Амико.

Бонни сидела за письменным столом, уткнувшись в компьютер. Она подняла голову, чтобы поблагодарить соседку, и вернулась к шахматной партии.

Это была девочка-подросток с темными, коротко стриженными волосами и открытым, еще по-детски круглым лицом, но серьезный, сосредоточенный взгляд говорил о том, что, несмотря на юный возраст, она уже многое повидала.

Осеннее солнце заглядывало в окно, освещая увешанные постерами стены комнатушки. С плакатов смотрели кумиры двух девочек: Роберт Паттинсон, Кристен Стюарт, Альберт Эйнштейн, Барак Обама, Далай-лама.