Татьяна Соломатина - Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47
Друзья – Панин, Мальцева, Святогорский – быстренько выпроводили Марго в двухнедельный отпуск и отправили парочку в поездку по Золотому кольцу. В Боголюбово, под «мечетью» Покрова на Нерли, Джонни сделал Марго официальное предложение руки и сердца. Во Владимире, у Золотых Ворот (вау! у них тоже есть Golden Gate, только это не мост, а, как это ни странно, именно ворота), придумал имя их первенцу. В Калязине, созерцая колокольню Никольского собора, представлял, как они прекрасно будут смотреться вдвоём на лошадях, как отражение друг друга, как бесконечное отражение друг друга, всегда вместе, как отражение в отражении… Маргоше даже пришлось слегка стукнуть своего очумевшего возлюбленного:
– Это вода! Всего лишь вода! Это не чудо. Просто колокольня отражается в воде, как в зеркале! Спокойный безветренный день – вот она и отражается!
Джонни ничего не понимал, а только смотрел Маргарите в глаза и… они понеслись в гостиницу, как озабоченные малолетки.
В Костроме, под «мечетью» Ипатьевского монастыря, Джонни решил, что просто расписаться в мэрии ближайшего к его владениям американского райцентра будет недостаточно, надо будет найти для Марго что-то похожее на эти мечети. В США всё есть. И он сказал ей: это, мол, не беспокойся, и по правилам твоей веры поженимся. Она ни черта не поняла, но ей было достаточно его голоса, чтобы они… на сей раз не добежали до гостиницы, но если Бог есть любовь, то монастырские стены должны радоваться. Камни умнее, потому они молча радуются. Люди – куда глупее и лицемерней, потому пузатые батюшки гугниво ворчат. Марго всегда была по-горячему мстительной, потому нашла кусок угля и написала на монастырской стене: «ЛюБоВь – ЛЮдям БОга ВедатЬ!»
– What is it? – спросил Джонни, послушно отстоявший «на стрёме» по Маргошиному приказу.
Она вытащила у него из кармана кошелёк, достала долларовую купюру и ткнула пальчиком по центру обратной стороны.
– Oh, Declaration Of Independence!
– Да нет, балда! Выше!
– In God We Trast? – несколько вопросительно уточнил Джонни.
– Ага! В самую точку. А он – в нас! Вот об этом я этим ханжам тут и нацарапала!
Джонни ещё некоторое время что-то бормотал, мол, может быть, надо было заплатить штраф за то, что они занимались любовью под монастырскими стенами. Хотя толстый бородатый человек в чёрном появился, когда они уже просто обнимались, целовались и хихикали, во всём застёгнутом и поправленном. Декларация независимости не запрещает обниматься, целоваться и хихикать. В Декларации независимости сказано, that all men are created equal, that they are endowed by their Creator with certain unalienable Rights, that among these are Life, Liberty and the pursuit of Happiness… [55]Разве не к счастью они с Margosha под этими стенами стремились?! К тому же нигде нет надписей, запрещающих заниматься любовью. А любому американцу с рождения известно: что не запрещено, то разрешено! Потому совершенно непонятно, отчего ворчал русский pope. Наверное, Марго что-то скрывает. Наверняка услуга платная. Просто любимая предпочитает расплачиваться, как в иных американских музеях. Хочешь – покупай билет, как порядочный. (Билет в Metropoliten Museum, к примеру, стоит двадцать пять долларов.) А хочешь – кидай в благотворительную урну. Кто кидает полтинник или даже стольник, а кто и доллар. Как проконтролируешь? Вот и Маргоша сгрузила русские монеты в церковную коробку с прорезью, а по таксе платить не захотела. Но – имеет право! Раз такая услуга – творить благо в соответствии со своими желаниями по любой из предоставляемых возможностей, – в русской church задекларирована.
В Переславле-Залесском совокупный градус смешанных и взболтанных Жизни, Свободы и стремления к Счастью был таков, что крест Спасо-Преображенской «мечети» сиял, казалось, на всю Ярославскую область.
В Плёсе Джонни уже крестил их с Маргошей дочку Сару в Воскресенской церкви. (Пока в воображении, но немалый жизненный опыт доброго американца Джонни свидетельствовал, что мечты имеют тенденцию реализовываться, если мечтатель – пахарь. А Джонни был пахарь!) Видение было настолько реалистичным, что вдруг неожиданно для Ивановского захолустья обнаружился молодой батюшка, прекрасно изъясняющийся на понятном Джонни наречии, который кое-что ему объяснил. Заодно и перевёл наконец, что его ханни не верит в Бога. Джонни в Бога верил и потому попросил русского клерика перевести Маргарите, что Богу всё равно, верит она в него или нет, потому что Бог в Маргариту верит. Священнослужитель так обрадовался нехитрой мысли Джонни, что долго хлопал последнего по плечам, жал руки, чуть не забыл перевести… Переводя, добавил от себя, что Бог в Маргошу верит, иначе не выиграла бы она эту кармическую лотерею – покосился он на Джонни. Расстались друзьями. Батюшка ещё долго смотрел им вслед, перекрестив безумную парочку на дорожку. И сперва улыбался. А затем и немного поплакал о чём-то своём.
В Ростове их чуть было не выгнали из Кремля. За поцелуйчики. Какая-то недовольная тётка. Вовсе не священнослужительница. Но – не выгнали. Потому что любимая женщина выдала в недовольную тётку долгую пламенную тираду – и тётку снесло взрывной волной. Маргоша была прекрасна в гневе. Глаза сверкали. Щёки – пылали. Волосы – развевались. И Джонни уже видел, как она легко справляется со стадом коров и табуном лошадей.
В Троице-Сергиевой лавре Джонни решил, что если они с Марго проживут столько лет, сколько он уже увидел «кьюполоф» of Russian Church, то это уже намного больше ста. Но были ещё Суздаль, Углич, Юрьев-Польский (и тут для их с Марго детей он решил выстроить на ранчо такую «избьюшка» с bar-кьюпол, как в Майкл-Archangel «монастиррр») и Ярославль. И снова Москва. Джону уже надо было улетать. Маргарита опомнилась и познакомила его со Светкой. Дочурка вела себя вздорно и фальшиво, но Джонни, замечательный славный Джонни, всё равно вёл себя, как славный Джонни. Открыто. Дружелюбно. По-детски расстраиваясь из-за Светкиной холодности.
Когда он улетел, Маргарита Андреевна сутки рыдала. И всё равно все сказали, что она безумно, невероятно хороша собой. Помолодела лет на двадцать после поездки. Ну да. Как раз за двадцать лет и налюбилась. И выспалась – за них же. А мужского внимания получила – так русские женщины столько не живут. Колорадский фермер подавал Маргоше кофту, открывал двери, предупреждал любое её желание, каждое утро где-то успевал купить или нарвать цветов, каждый день по три раза водил в рестораны и кафе, покупал всякую меморабельную ерунду (которую всю забыл в Маргошиной квартире, включая скатерти, кружева, ложки-матрёшки для отца-матери, тётушек-дядюшек и братьев-сестёр), а самой Маргарите купил обручальное кольцо. Потому что русские брильянты – это вам не американские брильянты! Откуда-то он имел такое предубеждение.
– Это, вероятно, не предубеждение. Это, скорее всего, заблуждение. Наверняка когда был Джонни маленький, с кудрявой головой… – Марго гневно стрельнула глазами в старого друга. Джонни сейчас был слегка лысоват, но во всём прочем – безупречен, как актёры, снимавшиеся в «Великолепной семёрке» [56]. – Да он ничего не понимает, aren’t you?! – обратился Аркадий Петрович к американскому фермеру. Тот встрепенулся и дружелюбно замотал головой. Мол, твоя правда, Arcasha, ничего, как есть, не понимаю. Святогорский продолжил: – When “Kid” Brady was sent to the rope by Molly McKeever’s blue-black eyes he… [57]
– Oh, ye! – жизнерадостно заорал Джонни. – O’Henry! Vanity and Some Sables! I like it very much! – Он наморщил лоб и выдал: – Russian sables… The real thing. They don’t grow anything in Russia too good to you, Margosha! [58]– Выговаривая последнее предложение, Джонни смотрел на Маргариту Андреевну с совершенно животной страстью и собачьим обожанием.
– Ты смотри! А старик Джонни совсем не прост! И читает. И чувство юмора имеется! – обрадовался анестезиолог.
– Да что он говорит?! – возмутилась Маргарита. – Он только при тебе столько говорит! – чуть недовольно пихнула она Аркадия Петровича локтём в бок.
– Говорит, что, обойди хоть всю Россию, нет ничего достойного тебя, Марго! – поморщился Святогорский.
– Это точно! – горделиво подбоченилась Маргарита. – Скажи ему, что он тоже – самый-самый лучший! И замечательный. И просто шикарный! И… Про люблю я уже и сама научилась. Но только ты красиво скажи, не то я дура-дурой, аж самой стыдно, что язык не учила. Кто ж знал!.. – нахмурилась Марго.
– What she said? – обеспокоенно уточнил Джонни.
– She not said! She cried! – торжественно-комично поправил Святогорский и, заломив руки, передразнивая Маргошину манеру говорить, «перевёл» для доброго прекрасного фермера: – “What do I care for all the sables and money in the world”, she cried. “It’s my kiddy I want. Oh, ye dear, stuck-up, crazy blockhead!” [59]
Во время тирады Святогорского Джонни, хохоча, притянул к себе Маргошу.
