Татьяна Соломатина - Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47
– Мать моя женщина! – ахнула Мальцева, беспомощно посмотрев на своих друзей. – Это меня так весь роддом видел?!
– Ну, не весь, – всё ещё подхрюкивая, съязвил Аркадий Петрович. – Хотя сейчас, поди, уже весь. А кто не видел – увидит. Сказал же: интерны тебя на айфон запечатлели. Не каждый день начмеда в таком виде узришь! Да ещё и с окровавленным младенцем в руках.
– Господи, Панин меня убьёт!
– Идём, пусть тебя сперва гаишники вые… не убьют. Чтобы Сёма оторвался всерьёз.
Гаишники оказались не злые. Сперва, конечно, повозмущались для проформы. Но никаких протоколов составлять не стали. Тем более, у одного – жена на сносях. Баш на баш. Ничего не было. А моя баба у вас рожает на контрактных условиях, но бесплатно. И у хорошего специалиста! Вот, у мужчины, например!
– Я – анестезиолог-реаниматолог! Рожайте непосредственно у Татьяны Георгиевны. Она – прекрасный специалист. Лучший в этом родильном доме! – защитил честь подруги Святогорский, едва сдерживая хохот.
Но гаишник явно не поверил. Ещё раз с большим сомнением осмотрел Мальцеву с головы до ног – она бы и покраснела ещё больше, но больше было уже некуда. И она снабдила его визиткой Родина Сергея Станиславовича, заведующего патологией беременности, сказала: звонить без зазрения совести, в любое время, ссылаться на неё, Мальцеву Татьяну Георгиевну, лично. И вообще – в любое время. Вот и моя визитка, на случай «если».
Под конец саммита гаишники даже похвалили Мальцеву. Посоветовали в каскадёры податься. Или в инструкторы экстремального вождения. А на улицах города лучше такое больше не повторять.
– Да я и не смогу! – заверила Мальцева. – Я ничего не видела и ничего не слышала! – вырвалось у неё под укоризненным взглядом Святогорского. (К слову, если бы Аркадий Петрович не был модератором переговоров, то вряд ли бы у Татьяны Георгиевны получилось договориться, вздрючили бы по полной, дело разрешить куда труднее, чем дело не заводить.)
– Вот именно! – строго козырнули гаишники на прощание.
И в дверях кабинета этой более чем странной докторши столкнулись ещё с одним явно полоумным гражданином.
– Муся! Муся! – кричал гражданин. – Муся!
А странная докторша бросилась полоумному гражданину на шею с криками:
– Сёма!
«Муся! Сёма!» Кибуц какой-то, а не родильный дом!
Да, к окончанию переговоров с представителями органов правопорядка в лечебное учреждение прибыл Панин собственной персоной. Ему позвонил Ельский. Заверил, что всё в порядке. Не то ещё кому-нибудь ума хватит разосланную интерном на all фоточку или видео Семёну переслать. Родину вот, например. Отчего бы не повеселить замминистра?
– Шикарная баба! – искренне-восхищённо заверил он Панина, передавая ему дочурку. – Эта мимика и эти жесты будут творить с мужиками чудеса. Чрезвычайно обаятельное создание. А я их немало, слава богу, повидал!
– Шикарных баб или младенцев? – уточнил Панин, прижимая к себе своё сокровище.
– И тех и других. И ты паровозики металлические с ковра убери, старый мудель. Раз на раз не приходится.
– Да кто ж знал, что Танька манеж на кровать водрузит и…
– Вот поэтому она тебя и не любит так, как любила Матвея. Тот не знал сослагательного наклонения и никогда её ни в чём не обвинял даже в мыслях своих! – жёстко перебил его Ельский, хотя не в его привычке было вмешиваться в чужие альковные дела. А хотя бы и в дела старых друзей. Видимо, флюид Святогорского подействовал.
– Уберу. Согласен. – Панин ещё крепче прижал к себе Мусю. – И прекратите все ругаться при ребёнке!
– Пока-пока, Муся! – Ельский поцеловал крошечную ладошку своей новой подруге. И полугодовалая девчушка вдруг вся раскраснелась, раскокетничалась, засияла глазками, рассыпалась серебряными колокольчиками улыбок…
– Совершенно чумовая девица! – констатировал Владимир Сергеевич, развернулся и ушёл, в характерной для него манере даже не попрощавшись с Паниным.
Муся опечаленным зверьком выглядывала ему вслед из-за папиного плеча и даже махала ручкой.
– И что это сегодня было с нашей мамой? – обратился к дочурке Семён Ильич. Та в ответ лишь умилительно пожала плечиками. – Ладно, идём, заберём маму из кабинета. Одна она там точно будет сидеть до самой ночи. Эту свою берлогу она ещё тряпками не затарила.
Они все втроём съездили на стройку. Затем сходили в торговый центр. И Сёма открыл Мальцевой тайну магазинов, где гнездятся все эти ужасные «развивающие», «обучающие», «экологически чистые» игрушки и чудовищно дорогие детские тряпки. Прямо настоящий семейный выход!
Ирония показалась Татьяне Георгиевне неуместной. Её преследовало непонятное ощущение. Кажется, ей всё это начинает нравиться.
Вечером, когда Муся уснула, они вызвали няньку. И отправились в гостиницу.
Она уже почти забыла, как Панин хорош!
Или это всё последствия стресса?.. Она сегодня второй раз в жизни испытала необратимость.В наступившую после первой необратимости ночь с ней был Панин. Иначе бы тогда её тело наложило на себя руки. Сейчас она только ощутила необратимость. Но тело, проклятое тело всё помнило – и отработало учебную тревогу в режиме, абсолютно приближенном к боевому. Если бы тело по дороге к спасению хоть на секунду позволило мозгу вспышку мысли вроде «Муся лишилась глаза…», то оно бы, тело, умерло на месте. А оно не хотело умирать. И потому даже слегка перестаралось. Ну чего стоило хотя бы мельком осмотреть, провести первичную хирургическую обработку раны – если бы таковая действительно была. Если бы это была не Муся – Мальцева так бы и поступила. Непонятные нормальной физиологии ощущения испытывают наши тела по отношению к тем, кого мы на самом делелюбим. Необъяснимые. Это ли не критерий? Упаси боже от оценки любви такими критериями. Всё это бред, просто воображение разыгралось. И Панин спит, и Мальцева строгозапрещённо курит на подоконнике гостиничного номера, настежь распахнув окно в ночную Москву, и плачет. Плачет потому, что всё хорошо. И плачет оттого, что всё, что определено, незыблемо и бесконечно, вдруг оказывается таким ненадёжным, хрупким и недолгим. Как бы они жили с Матвеем? Какие бы у них были дети? Но Матвей погиб в автомобильной аварии. И это необратимо. Ужасно необратимо. Но у неё есть Муся – и это тоже необратимо. Прекрасно необратимо. И, кажется, пришла пора телу просто лечь рядом с Паниным. И просто уснуть. Без снов, без мыслей, без чувств. Сколько бы ни думала – всё равно ничего не придумаешь. Тем более, случай сегодня скорее смешной. Трагедия повторилась в виде фарса. Всё в полном соответствии с законами жанра.
* * *
На следующий день – точнее, куда как ближе к полуночи – в кабинет к Мальцевой зашёл Святогорский с огромной пластмассовой неваляшкой.
– Вот, смотрите, это вам!
– Боже, Аркаша, какой китч! – только и всплеснула руками Татьяна Георгиевна.
– Не-не-не! Ты мне не путай искусствоведение с естествознанием! Это русская национальная игрушка! И знаешь, где она сработана? – Аркадий Петрович перевернул страшную красную бабу вверх тормашками (она издала вполне мелодичный перезвон) и торжественно прочитал бирку: «Изделие: игрушка детская “Неваляшка”. Произведено: Тамбовский пороховой завод»! Тамбовский! Пороховой завод! – повторил он невыносимо торжественно, и старые друзья долго не могли отсмеяться. Стоило Мальцевой чуть успокоиться, как Святогорский снова торжественно повторял: «Тамбовский пороховой завод!» – и всё начиналось по новой. Пока внутренний телефон не потребовал их обоих в родильный зал.
– Нет, Аркадий Петрович, ты как хочешь, но домой я эту бабу не понесу. Иди знай, чем они её там начинили. На Тамбовском пороховом заводе-то! И вообще, игрушки должны делать на фабрике игрушек, а не на пороховом заводе!
– На Тамбовском пороховом заводе! – строго уточнил Святогорский. – Тань, когда игрушки будут делать на фабрике игрушек, а не на Тамбовском пороховом заводе, это будет уже немножечко не Россия.
Кадр сорок пятый
Поздняя беременность-2
В приёмный покой поступило очередное «ябольшенимагу!» – «блатняк» Маргариты Андреевны и, соответственно, Татьяны Георгиевны. Открытие у «ябольшенимагу!» было – кончик пальца. Роды – первые. Потому было решено дать роженице «ябольшенимагу!» медикаментозный сон, а поднятого на волну безумия невменяемого мужа отправить на окраину Одинцова за крайне необходимым его жене медикаментом «Антитеатрализит». Да-да, продаётся только в дежурной аптеке на окраине Одинцова. Уже практически в Лесном городке. Не будет там – вторая точка в Мытищах. Нет в Мытищах – возможно, имеется в Дмитрове. Да, в Дмитрове. Аптека прямо на территории конюшни. Какой? Ну, какая-нибудь конюшня в Дмитрове непременно найдётся. Вот там и аптека. С жизненно важным для вашей супруги «Антитеатрализитом». Без него не возвращайтесь. Записать? Не вопрос. Пишите. Что? Мне самой написать? Да вы что! У меня врачебный почерк. Ни в жизнь не разберёте! Так что вот вам ручка, вот бумажка, пишите сами, чтобы сами же и смогли прочитать. Диктую по слогам. Ан-ти-те-а-тра-ли-зит. Покажите. Правильно! Без него не возвращайтесь. Без «Антитеатрализита» шейка матки вашей дражайшей половины не откроется, и не видать вам вашего наследника как своих ушей без зеркала. Всё. Сел, поехал. Одна нога в Одинцове, другая – в Дмитрове. Что в Мытищах – сам решай, уже взрослый мальчик.
