Н. Денисов - Пожароопасный период
– Дома нельзя примерить! – не вытерпел мужичок.
– Чё вы ждете? – огрызнулась женщина. – Я же вам русским языком сказала: гробов вашего размера нет пока. Надо заказывать, а заказ выполнят не раньше завтрашнего утра.
– Вы не грубите! – возмутился мужичок.
– Я не грублю, – сказала женщина, вернувшись за стол.
Мужичок поискал сочувствия у нас:
– Везде волокита, даже тут! Похоронить как следует не дадут!
Мы согласно покивали, с трудом переваривая жуткий диалог.
– Хорошо, – мягче сказала женщина. – Давайте паспорт, я выпишу пока вам свидетельство о смерти, а вы ступайте к столяру и договаривайтесь сами, если уж так не терпится.
– Да я-то потерплю, – повеселел мужичок. – Покойницу надо обряжать, все сроки кончились, – и он, выложив документ, проворно скрылся в боковой двери.
Неч отвернулся, заслонился моей спиной, кропотливо изучая прейскурант похоронных услуг, будто ему и забот нет, как изучать этот угрюмый документ.
– Ну? – нетерпеливо проговорила сотрудница. Я постарался решительней воспрянуть духом, но видимо, не получилось, и она уже жалостливо посмотрела на меня. – Вы, кажется, второй раз сегодня? Постойте, я проверю.
– Нет, нет. Не надо! – интонация моего голоса, наверное, произвела впечатление и женщина оставила свою скорбную картотеку. – Мы на встречу с вашим коллективом.
– А-а, поэты! Лекцию читать? Проходите, проходите к заведующему. Мы знаем, знаем!
В груди немного отпустило.
В лице заведующего ожидал я увидеть мрачноватого героя «Божественной комедии» Данте, перевозящего через Лету тела и души усопших, но, напротив, он показался человеком общительным и бодрым.
– Лекторы – бывали! Поэты? – задумался заведующий. – Вы – первые. Но поэтов у нас любят, – поспешил он заверить. – Любят!
Неча заметно передернуло, а мне, коль товарищ мой этак безобидно сбагрил на меня все организационные хлопоты, с серьезной миной приходилось изображать интерес и внимание.
Заведующий, как это принято сейчас на предприятиях и в учреждениях при встрече дорогих гостей, рассказывал о трудовых успехах своего коллектива.
– Ну, а у вас, – неосторожно полюбопытствовал я, кивнув на наглядную агитацию (за что тут агитируют, непонятно!), которая занимала полстены узкого, похожего на склеп кабинета, – простите, учреждение не совсем обычное, и соревнование существует? – я поостерегся сказать – «социалистическое».
– А как же! - широко улыбнулся собеседник. – Существует!
Мне показалось, что где-то внутри, про себя, может быть, он иронизирует над нами – ситуация, прямо сказать, обоюдно не «рядовая. Но нет, начальство говорило на полном серьезе.
– Вот, скажем, изготовление гробов.
Меня обдало жаром и я натужно проглотил слюну.
– Хотя нет, пример не показательный. Неподвозка пиломатериалов, то, другое. Вот изготовление венков! Да вы туда сейчас идете. Сами убедитесь, женщины на высоте трудятся. Несколько человек удостоены звания ударников.
– Коммунистического труда? – не высидел Неч.
– Да. Как положено. Что тут.
Новый прилив красноречия заведующего прервал телефонный звонок.
– Хорошо. Буду, – сказал он в трубку. – Ребята, я извиняюсь, надо срочно по делу, так что представить вас не смогу. Вы сами уж пройдите в цех, ну и прямо на рабочем месте побеседуйте с людьми. Так, чтоб, ну.
Он подмигнул, кивнул на голову кепку и быстро исчез.
Я посмотрел на Неча, Неч посмотрел на меня.
– В гробу я видел это дело! – сказал Неч.
– А я? Нет, пошли, пошли.
Во дворе, образуя длинный узкий коридор, тянулся ряд добротных из огнеупорного кирпича, построек под общей крышей. По архитектуре они напоминали городок кооперативных гаражей, что строят в нашем микрорайоне на неудобях, стараясь сэкономить каждый метр отведенной площади. Тяжелые ворота были пронумерованы и наглухо заперты, и эта основательность и монолитность построек, строгий их вид, внушали невольный утробный холодок – бог весть, что там находится за массивными их стенами.
Наконец, заметив в одних из ворот узкую щель, мы протиснулись внутрь. В помещении недавно тесали камень, оседала гранитная пыль. Готовое четырехугольное надгробие из черного полированного мрамора сверкало бронзовой гравировкой.
Другое надгробие в виде христианского креста, недотесанное, лежало у противоположной стены. На нем сидел рабочий, припивал из бутылки кефир, откусывал от батона. Я посмотрел надпись на перекладине креста, потому что неравнодушен ко всяким оттиснутым литерам, будь то стихи или объявление на столбе о потерявшейся болонке. «Дорогому, «. – продолжение надписи заслонял внушительный тазобедренный остов каменотеса.
– Извините, как пройти в цех венков?
Каменотес, только что отхватив от батона, завращал глазами, поперхнулся, как сквозь вату, произнес нечленораздельное.
Пришлось переспросить.
– Пуба! – что значило, видимо, «туда», и я проследил за направлением его перста.
Указующий перст обозначил верное направление, и через два десятка шагов мы чуть ли не уперлись головой в «крышку гроба, прислоненного в наклон к стене. Крышка была длинной, точней, высокой, домовито пахла свежей стружкой. На расширенной ее части пестрело, аккуратно пришпиленное кнопками, объявление о «лекции», то бишь о нашем выступлении. Фамилия Неч на этот раз была переделана в «Меч», но не отозвалась в моем товарище привычным негодованием. Он, кажется, приготовился ко всему! Я искоса понаблюдал, как тихо деревенеют его скулы и становятся непроницаемыми глаза под низко сдвинутой на брови респектабельной шляпой.
Мы сунулись опять не в те двери, молча собрались было захлопнуть их за собой, и я уже привычно констатировал про себя – «не туда», поскольку в помещении несколько мужчин обтягивали красной материей похожие на плоскодонные лодки гробы.
– Обождите, робяты! – кинулся за нами один из мужиков, и я узнал нашего знакомого. – Вот такого росту! – показал он на Неча. – И комплекция соответствует. Свояченница дородной была! – не без гордости сказал мужичок, бесцеремонно придерживая Неча за пальто, не обращая внимания на его слабые потуги возмутиться. – Извините, робяты. Прикинь-ка рулеткой, – обратился он к ближнему столяру.
– Что я говорил: сто шиисят семь сантиметров! Пяток сантиметров накинуть и подойдет домовина.
О нас они тут же забыли. Неч как-то ссутулился, поник, а мне захотелось по-дурацки расхохотаться, но не хватало ни сил, ни воли.
В цехе изготовления венков находилось человек двадцать женщин. Они деловито шуршали цветной, пахнущей воском, бумагой, весело переговаривались, и мне эта веселость показалась неестественной и натянутой. Куда спокойней ступил бы я под эту крышу, где бросало лучи свои весеннее солнце, если б за деревянной, обитой войлоком дверью услышал приличествующую здешним занятиям песню:
Ты гори, гори, моя лучина,Догорю с тобой и я.
Женщины посетовали, что уже заждались. И те, кто помоложе, стали поправлять и без того локоны причесок. Кто-то простодушно высказался, что «поэтов еще не видели, какие они из себя».
– Глядите, пока живые! – попробовал я пошутить, но шутка вышла не к настроению.
– Послушаем, что расскажете нам, – сказал все тот же голос.
– Ты первый начинай! – шепнул я Нечу.
– Хорошо! – поразительно спокойно ответил он.
Я предоставил ему слово, присев на свободный стул, возле которого горбилась пирамида венков с пестреющими на них товарными ценниками.
Неч, к моей радости, начал хорошо. Рассказ его был отточен и апробирован, наверное, не на одной аудитории. Слова лились гладко, он умело пользовался интонацией и паузами, подкрепляя речь скупыми жестами и придыханиями. Он говорил о молодых солдатах-земляках, героически сложивших головы при защите границы, перебивал прозу стихами и у некоторых женщин влажно блеснули глаза.
Настроившись на его лад, я с натугой вспоминал, что же имеется в моем арсенале, способного вот так же слезно хватануть за душу. Но после двух печальных баллад, на коих и кончалась моя «загробная» тематика, меня спасительно перебили:
– Вы что-нибудь бы веселенькое, вы не думайте, что мы тут.
Я понял. Веселенького у меня было в достатке. Выдохнув, я прочитал им те стихи, после которых старшеклассницы спрашивали меня, «как Вы относитесь к «Бони М» и «к любви с первого взгляда».
Я вдруг почувствовал себя свободно и раскованно, как говорится, в своей тарелке, и недавние наши переживания и злоключения растворились в плавном течении строф и образов, родившихся под ласковым солнышком в минуты восторженного состояния души и обостренного сердцебиения.
Когда закончил чтение, нам поаплодировали и преподнесли по багряному тюльпану. Откуда возникли здесь живые цветы, так контрастирующие с неподвижными, мертвенно-яркими соцветиями бумажных роз и георгинов, отдающих воском и смертной неподвижностью искусственных лепестков и тычинок!
