Александр Рекемчук - Дочкина свадьба

— Здравствуйте, здравствуйте, — ласково встретил родню Матвеич и повел гостей во флигилек. — Давно не видались.

— С прошлого лета. Ровный год, — подтвердил Степан. — Вот и надумали навестить. А может, и порыбачим вместе — на лодке мы, удочки с собой. Тут у вас, все же, потише, не так еще распугали рыбу…

— Это с удовольствием, — согласился Матвеич. — Побалуемся. Лещ нынче брать должен.

Во флигельке хлопотали баба Нюра с Кланей, выставляли на стол угощение: селедку, сало, редисочку, лук зеленый.

Витька тут же был — только что глаза продрал, еще неумытый сидел на топчане.

— Здорово, брат, — сказал ему Степан. — Ну, как жизнь?

— Нормально… — ответил Витька.

Он сразу почуял неладное в этом неожиданном появлении братьев. Однако еще не мог уловить причины.

— Сядем, — пригласил Матвеич.

Все были в сборе. Только Раиса отсутствовала: так ведь ей нельзя, седьмой месяц.

— И ты садись, Витя, — отдельно позвал его тесть.

Ужас, до чего Витьке неохота было садиться. С утра пораньше. Впрочем, какое утро — день. И нельзя было, кроме того, отказаться.

Он сел.

Матвеич разлил в граненые лафитники из четвертной бутыли. Витька по запаху догадался: спирт разведенный, которым доплачивали за постой дачницы.

— Ну, будем здоровы! Дорогим гостям…

— Хозяевам тоже.

Все выпили, кроме бабы Нюры. Она не терпела хмельного зелья. Тверда была в своих богомольных правилах.

Между прочим, всю Витькину родню она тоже не терпела, как и самого Витьку. И больше того: ко всем тетеринским баба Нюра относилась брезгливо. Потому что тетеринские были столоверы. Не староверы, нет. Староверы — это старообрядцы, что двумя перстами крестятся. А тетеринские — столоверы. Баба Нюра в точности не знала, какой у них там обычай, но слыхала, что ездят они в Москву. И там за столами сидят. Не молодежь, конечно: молодежь теперь везде одинакова — ни бога не признает, ни черта, А вот старики тетеринские — они и есть самая пакость. И воздается им по заслугам: отец этих Баландиных ушел, семью бросил, а мать который год лежит колодой…

Однако сегодня баба Нюра проявила снисхождение:

— Сальца берите, свое, хорошее, этой зимой резали. — И спросила: — Корову-то продали?

— Продали, — сказал Степан. И вдруг захохотал.

А за ним Егор закатился смехом.

— Ох, история была! — начал рассказывать Степан. — Продали мы Зорьку в Пушкино. Отвели… А на другой день обратно пришла. Своим ходом. Ей, право.

— По Ярославскому шоссе, — добавил Егор. — А там ведь какое движение! На Мамонтовском переезде, люди видели, под шлагбаум — шасть… И прямо к дому заявилась. Нашла дорогу. Ну, как собака.

— Скажи-и… — покачала головой Кланя. — Как собака.

— Точно. Пришлось вести снова. Теперь на веревке держат.

Матвеич обнес по второму кругу.

— А правда, что в пансионате жена мужа утюгом убила? — спросила баба Нюра.

— Правда, — подтвердил Егор. — Он туда в отпуск приехал, а по второй путевке — краля его. А со службы жене письмецо подкинули. Она туда и заявилась, утюг в кошелке. И подстерегла…

За столом примолкли. Вроде бы находясь под большим впечатлением от этого страшного случая. Хотя случай этот всем был давно известен, поскольку жена мужа убила в пансионате еще прошлый год.

— А ты что же, Витя, не пьешь? — спросил Матвеич.

Витька молча выпил.

— Хорошо вам посидеть, — пожелала баба Нюра, встала и, поклонясь гостям, ушла.

— Пойду и я. По хозяйству надо, — сказала Кланя, тоже поднимаясь с места.

Остались одни мужчины.

— Ну, как работа идет? — осведомился Матвеич. Он сегодня очень вежливый был, знал, что людям интересно про свое рассказывать, а не про чужое слушать. — Выходной сегодня у вас?

— Другая смена дежурит, — ответил Степан. — А работа идет, ничего… Только нынешний сезон тонут очень. В неделю то двоих вытащим, то троих — это я считаю, которых не откачали. Мертвяков… Много.

— А эти, с Голубой бухты, что делают, паразиты? — встрял в беседу Егор. — В позапрошлое воскресенье один утонул у них — ныряли, ныряли, не нашли… Потом сам всплыл. Так они его ночью отбуксировали в наш залив, подкинули нам…

— Вот-вот, — загорелся от возмущения Степан. — Чтобы, значит, у них статистика меньше была. А мне самому не надо статистики? Меня, как заведующего, начальство за эту статистику не драконит? Тут своих не поспеваешь таскать, а тебе чужих подкидывают…

Он вздохнул сокрушенно.

— Сей год особенно тонут, — пояснил Егор. — Выходных-то два стало… Больше — пьяные. Качаешь, а у него из нутра — пьяный дух…

— Да, — согласился Матвеич. — Пьют много.

И, накренив бутыль, снова стал разливать.

Они посидели еще с часок. Вели разговор. Только Витька помалкивал.

А потом хозяин сказал:

— Отлучусь маленько. Надо мне с дачниками одно дельце уладить.

И вышел.

Степан переглянулся с Егором. Обратился к Витьке:

— Ну, как, братенник, у инженерш-то? Как у всех или поперек?

Витька обмер.

— А? Отвечай, зараза…

Степан тяжело поднялся с табуретки, засопел, но тут же снова сел на место, взял бутыль и налил три лафитника вкрай.

— Пей, — приказал он Витьке.

— Не хочу я…

— Пей, говорю! Мы тебя сейчас бить будем. Так чтобы нам веселей — и тебе боли меньше… Пей.

— Не хочу, — повторил хрипло Витька.

— Как знаешь.

Степан и Егор осушили залпом. Встали.

Витька метнулся из-за стола. Но они уже надвигались на него с обеих сторон, отрезав путь к двери. А позади Витьки был топчан. И больше некуда было деться, очень тесен был этот летний флигелек.

— Сейчас мы тебя поучим. — Степан приблизился вплотную. — Поучим, чтобы знал…

Витька, уже смирившись с неизбежным, стоял перед ними открытый. Они его не раз уже били, Степан да Егор, на правах старших братьев. Били сызмальства, и потом, когда подрос, а они совсем стали взрослыми. Но с тех пор, как Витька покинул Тетерино, это уже не случалось — редко виделись.

Он стоял покорно, дожидаясь первого удара. Он и не думал защищаться, зная из прошлого опыта, что чем безответней он будет, тем скорее иссякнет у них злость. Пропадет охота.

Но когда Степан, отнеся за плечо кулак, ринулся вперед, будто влекомый этим страшным кулаком, Витька слегка отклонился вбок, неосознанно даже, потому лишь, что в армии он маленько занимался боксом, и это уклончивое движение, уход от удара, где-то само собой угнездилось в его мышцах, — и Степан, налетев на топчан, со всего размаху втемяшился башкой в стену…

— У-У, — взвыл он от боли, от ярости, и ловко, будто кошка, извернувшись назад, опять кинулся на Витьку.

И снова Витька, нехотя, повинуясь только инстинкту самосохранения и той боксерской жилке, что осталась в нем, отскочил.

Но Егор сзади резанул ему сапогом под коленки, и он упал как срубленный.

Братья навалились. Удары заставляли Витьку то складываться пополам, то выгибаться дугой под тяжестью двух тел. Звездануло в глазах…

— По морде не бей! — услыхал он команду Степана. — Морду оставь… Ему же на работу в понедельник.

Тупо, будто комлем бревна, садануло в грудь, сломило дыхание. Он провалился в черноту…

6

И было все так же черно, когда он открыл глаза.

— Вить, а Вить… Вставай.

Его тормошил Матвеич.

— А?

Витька не мог понять, отчего вокруг такая темень. И что с ним было такое — спал, что ли? На полу…

— Ну, вставай, Витек, пора…

Голос тестя был благостен и усмешлив.

— Куда?

— На рыбалку, сговаривались ведь. Степан и Егор пошли уже.

Витька ворохнулся — встать, но тут же со стоном повалился на бок.

— Ничего, ничего, — приподнял его за под мышки Матвеич. — Это враз пройдет… Вот, телогреечку надень.

Витька закашлялся.

— На, попей, — сунул ему ковшик.

Они вышли.

Небо было сплошь в ярких звездах.

А берега — и тот, и этот — точно так же сверкали сплошь рыбацкими кострами.

— Вон сколько их нынче… рыбы хватит ли? — засмеялся Матвеич.

Витька остановился.

— Что ты?

— Снасть…

— Да все уже взято, в лодке.

Когда Витькины глаза привыкли к темноте, он различил, что по всему берегу идет копошение. Будто не ночь, а день. Свистели в воздухе удилища. Позвякивали колокольца донок. Один за другим отваливали челны. Но все это было пока лишь приготовлением.

Витька и Матвеич подошли к своей лодке. А рядом, в другой лодке, сидели Степан с Егором.

— Привет, — сказал Степан.

Витька не ответил.

Он толкнул лодку, настиг ее в движении, залез на скамью. Матвеич погреб.

Вода неслышно огибала борта.

Они отдалились от берега метров на восемьдесят. Матвеич, притабанив весла, вытянул шею, вгляделся в горящие на берегу костры — измерил расстояние…