Александр Рекемчук - Дочкина свадьба

Александр Евсеевич Рекемчук

Дочкина свадьба

(Сборник рассказов)

Исток и устье

Уж если начинать — то с самого начала. С истока.

Я знал, что туда, ближе к истокам, можно добраться пароходом единственный раз в году: весной, в половодье, едва скатится лед. Именно тогда в верховья Печоры поднимается судно, на котором — годовой запас всего, чем жив человек. Везут муку и сахар, одеяла и валенки, школьные тетради и батарейные радиоприемники.

Один лишь раз может подняться пароход в те места — по большой воде, так как эта большая вода тут же схлынет, ощерятся пороги, обнажатся мели.

Едва ли не каждый день я названивал в Верхнепечорск: справлялся на пристани, надоедал персоналу гидрометеостанции, просил знакомых, чтобы загодя известили — когда он будет, этот единственный рейс.

И все равно опоздал.

Очень внезапна, бурна, скоротечна весна на Печоре.

Когда я примчался в Верхнепечорск, мне сообщили, что «Писарев» не только ушел вверх, но и успел уже засесть на мели, возвращаясь обратно.

Чертыхнувшись, я поплелся на райцентровский аэродром, хотя не об этом я мечтал всю зиму, — не о том, чтобы с птичьего полета, через плексигласовое очко созерцать эти места. Кроме того, я хотел взобраться именно к истокам, а самолеты летали лишь до Полоя, откуда до этих истоков, увы, не рукой подать.

Да что поделаешь?

Проболтавшись час в воздушных ямах, АН-2 сел на опушке близ Полоя.

Я пошел в деревню.

На крыльце магазина сельпо сидели скучные мужчины: ждали, когда откроется. Мое появление не вызвало у них никакого интереса.

Зато из ближнего дома тотчас выбежала беременная молодуха, справилась:

— Не ты уполномоченный?

— Какой уполномоченный?..

— Которому маклатуру сдавать — книги старые.

— Нет.

На крыльце оживились:

— Фиса, а много у тебя маклатуры?

— Как же у ней мало — вон сколь притащила за пазухой-то!

— Натолкала…

— Ха-ха-ха!

Живот у молодухи действительно был преогромный.

Воспользовавшись веселой минутой, я подошел к ожидающим.

— Здравствуйте. Вверх на лодке идти никто не собирается?

— Вверх?.. А зачем?

— Я хочу подняться к истокам.

— А-а…

Мужики понимающе переглянулись. Потом один сказал небрежно:

— Опять, значит, насчет инспектора.

— Какого инспектора?

— Что прошлый год в лесу пропал. Охотинспектор… Так теперь разве найдешь? Зимой, должно, доели его волки-то.

— Не найти, конечно, — вздохнул другой. — В тот год целое лето искали — не нашли…

— Да не нужен мне ваш охотоинспектор! — обозлился я.

— И нам не нужен. На кой он нам?..

— Понимаете, я хочу посмотреть истоки.

— А-а.

Мужчины снова переглянулись.

— Сходи на берег, — посоветовал первый. — Моторка там из района. Может, и вверх пойдет.

На берегу Полоя — обширной заводи, давшей название деревне, — стояли мохнатые кедры и рослые, еще нагие березы.

Поодаль на воде застыли лодки, востроносые самодельные челны. В них сидели старухи с удочками — ловили рыбу. Тут, как я позже узнал, это апостольское занятие считалось самым пустяшным изо всех хозяйственных дел: мужики им брезговали, предпочитая лесованье, молодым женщинам хватало работы в колхозе и по дому, — поэтому рыбачили тут лишь никчемные старухи да бесштанная детвора.

У берега стояла большая груженая лодка. Парень в кепке и сапогах-броднях возился с подвесным мотором.

— Ты вверх? — спросил я.

— Вниз, — ответил парень. — Чего я там не видал — вверху?

— А исток Печоры ты видал?

— Фью-у… — присвистнул он. — Его никто не видал. Может, медведь видал. В горах это… Там и людей нету, а мне главное — люди.

— Это почему же? — усмехнулся я. Было странно слышать здесь, в Полое, от этого парня в кепке столь выспренную сентенцию.

— А потому что у меня кинопередвижка. И план у меня. Как я без людей план буду делать? А тут еще дали — старье…

Я окончательно скис. Я понял, что с заветной целью придется распроститься. Что путь вверх отрезан.

— Тебя как звать?

— Сашка.

— Ну, тезки значит. С собой возьмешь?

Он оглядел меня с головы до ног. И кивнул.

Через полчаса моторка, взрезав покойную гладь заводи, вынеслась на текучее русло. Печора здесь была узка, берега почти сомкнуты — и не скажешь, что Печора. Так, речушка. С обеих сторон нависала над ней дремучая хвоя.

К концу дня, отмахав километров тридцать, мы прибыли в Пожег — поселок леспромхоза.

Тут нас уже дожидались. Рослые ребята с явной охотой помогли Сашке вытащить из лодки аппаратуру, торжественно понесли ее в клуб. А девушки, выбежавшие нам навстречу, заверещали:

— Какое кино?

— Про любовь или про войну?

— Всё тут, — ответил Сашка.

Он нагрузил меня круглыми и плоскими жестяными коробками, себе же сунул под мышку свиток каких-то бумаг и так, налегке, зашагал.

По пути мне удалось прочесть на потрепанном ярлычке, прикрепленном к коробке: «Парень из нашего города». Да, не новинка… Помнится, я смотрел это еще в детстве. Про танкистов. Кажется, там играет Крючков.

В клубе Сашка развернул свиток. Это были афиши-безымянки. То есть, там было напечатано только: «Сегодня… кинофильм… начало в…», все же остальное следовало вписывать от руки.

И Сашка, обмакнув кисточку в пузырек чернил, оказавшийся у него в кармане, решительно вывел: «Парень из нашего Пожега».

— Как? — поразился я.

— А так, — сурово глянул на меня Сашка. И, добыв из того же кармана баночку с клеем, приказал: — Иди, лепи.

В семь часов вечера леспромхозовский клуб был набит битком.

Я, опасаясь дурных последствий, предпочел остаться на улице. Но мне было слышно все, что происходило там, в зале. Звучали голоса с экрана, лязгали гусеницы, врывалась музыка, ударили первые выстрелы. Потом раздалась беспорядочная, отчаянная пальба — но это уже было не на экране. Это воодушевленно рукоплескали зрители. Вот опять. И снова…

Успокоившись, я смотрел на сизое, постепенно меркнущее небо.

Ночевку нам отвели в леспромхозовском медпункте: Сашка, часто появлявшийся в этих местах, оказался накоротке с фельдшерицей. В медпункте была идеальная чистота, но стены не побелены, а оклеены газетами, потому что само строение было сборно-щитовым, без штукатурки. И вот, покуда Сашка беседовал с фельдшерицей в соседней комнате, я слонялся вдоль этих стен и почитывал разные разности, выворачивая шею: газеты были наклеены то боком, то вверх ногами.

Меня ждал сюрприз. На странице «Комсомольской правды» я увидел свой рассказ. Кажется, самый первый. Или самый второй. Представьте, как это было приятно: убедиться в том, что твой застенчивый труд достиг и этих глухоманей…

Но я не стал хвастать перед Сашкой этой настенной публикацией, когда он явился от фельдшерицы. Поостерегся: кто знает, как это могло бы повлиять на наши отношения? Покуда же они складывались отлично: мы были просто попутчиками — ехали в одну сторону.

На следующий день, спустившись километров на двадцать, мы прибыли в иргинский колхоз «Сила».

Здесь был показан художественный фильм «Парень из нашей Ирги». И я не только таскал коробки, но и помог Сашке оформить безымянку.

Сбор был полный. Успех тоже. Все обошлось без инцидентов, если не считать одного — но он не имел отношения к самому фильму.

Уже на первой части погас свет — кто-то на улице выключил движок. Сашка остановил картину, вышел, исправил. События на экране двинулись своим чередом. Но в тот знаменитый момент, когда Сергей Луконин на своем танке решил с ходу проскочить ветхий мосток — все вдруг опять сникло, свет погас…

Публика зароптала.

Как выяснилось вскоре, колхозный конюх Федька Бурмантов в тот день напился спозаранку. К вечеру он уже был в таком невозможном виде, что его признанная зазноба и невеста Роза наотрез отказалась идти в клуб с ним вместе. Пошла с подругами. Однако у Федьки на сей счет зародились ревнивые подозрения. И он, в отместку, решил сорвать киносеанс. Устройство движка он знал, даром что конюх — и, подкравшись к движку, нарушал в нем какой-нибудь контакт, а сам прятался в канаву.

Сашка дважды находил и устранял повреждения. Но, догадавшись, что это неспроста, что это дело чьих-то зловредных рук, запустил очередную часть, а сам вышел на улицу, притаился за углом.

В самый разгар испанских событий изображение снова расплылось, а шум снаружи, проникнув сквозь стены, перекрыл мужской разговор на экране в фашистском штабе, куда привели плененного Сергея…

Зрители дружно повалили вон из зала. Я тоже пошел.

Там было дело.

Киномеханик и конюх бились насмерть.

Сашка был вне себя от ярости, потому что ему предстояло на этой старинной картине вытянуть план и добыть себе квартальную премию, и он, разумеется, не мог смириться с посягательством на свои жизненно важные интересы. Что же касается Бурмантова Федьки — то для него в лице Сашки как бы воплотился воображенный спьяна соперник.